Если вам сказать, что это был за цех, вы засмеетесь... Цех ширпотреба. Ложки там

штамповали, всякую дребедень, кастрюльки давили. Мелочь, в общем.

А тогда мне показалось, что это и есть тяжелая индустрия... Как же: двухэтажный пресс

вперед глазами, весь горячий, масляный, содрогается... Рабочий нажмет ладонью красный

грибок — ахнет пресс, и выскакивает готовая кастрюля, еще дымок от нее курчавится.

У меня рот бубликом. Стою — не оторвусь... Валька масляные брызги стирает с пиджака,

шепчет: «Пошли дальше!» —а я не слышу. В первый раз увидел, как вещи на свет

рождаются!

Долго мы торчали в этом цеху, потом в следующий топали. А там еще интересней.

Вдоль всего цеха—приземистые станки. Они будто неподвижны, но это лишь кажется.

Скорость у них такая, что глазом не уследишь. Деталь крутится бешено, а будто на месте

стоит, и только мерцающий круг, словно у пропеллера...

Приткнулись мы к одному станку, глаза пялим. Работает за станком горбатенький

старичок — в рукавицах, в зимней шапке. На лице — мотоциклетные очки-консервы. И он в

этих очках похож на филина: этак сердито зыркает глазищами.

Станок не гремит, а журчит, словно хороший автомобиль на полном ходу. Вертится

стальная деталь, и с нее — шеями, змеями! — соскальзывает раскаленная докрасна стружка.

Старик железным крючком подхватывает этих змей и кладет себе под ноги. Они еще

корежатся, клубятся, а потом остывают и становятся синими.

Валька меня в бок пихает: «Жуть!..» И вправду — страшно. Взовьется огненное кольцо,

вот-вот хлестанет по воздуху... А старик выбросит руку, поймает крючком — и к ногам.

У меня от страха уши торят, сердце колотится. А сам все поближе подхожу. Знаете, такое

мальчишеское чувство — не поддамся, не испугаюсь!

Старик повернул ко мне глазища, они в красных отблесках, как светофоры:

—Прочь, прочь!

А я еще на шаг ближе. Смотрю на него и улыбаюсь по-дурацки.

—Прочь, говорят!!

А я еще ближе. Взмахнул старик крючком, зацепил меня за ватник. Ка-ак дернет!

Покатился я по масляному полу, как на роликах.

В это время станок зарокотал, и вместо длинной стружки фукнули раскаленные брызги,

словно фонтан. Останься я на месте— окатило бы горячим дождиком...

—Ты что, — старик говорит, — дурак, или сроду так?

—А чего?

—Куда же ты лезешь, оглобля?

Снял свои очки, и глаза под ними оказались черные, малюсенькие, квадратные какие-то.

Как сапожные гвоздики.

—Вы чего обзываетесь? — Валька подскочил.— Кто вам дал право?!

Очень любил Валька во всякие ссоры вмешиваться, — хлебом не корми... Но старик

ругаться не стал. Взял нас крепенько за локти, отвел от станка.

—Вон, — говорит, — двери. Шагайте. И чтоб ноги вашей не было, я вам не мальчик —

права со мной качать...

Целый час Валька не мог успокоиться, — крыл старика, слюной брызгал. А мне не очень

обидно было, — понимаю, что сам сглупил.

Побродили мы еще по цехам, а потом догнал нас мастер. И тогда выяснилось, что на

сборку или в лабораторию нам не попасть, рабочие там не нужны, а требуются ученики в

заготовительный цех.

—Револьверщиками пойдете работать?

Мы с Валькой переглянулись. Револьверщики! .. Одно название чего стоит! Вдруг на

самом деле — не кастрюльки, а оружие будем делать...

Ох, дураки были... Я всю дорогу, пока следом за мастером шел, представлял себе, как

буду в револьверном стволе дырки сверлить. Просверлю, потом — нарезку сделаю; говорят,

что в оружейных стволах всегда нарезки... Ну да — мы же вместе читали об этом в книгах:

«два неполных оборота, слева вверх направо»... А после — патрон в ствол, прицеливайся и

пробуй, метко ли револьвер бьет. Наверно, есть где-нибудь в нижнем этаже тир, где оружие

испытывают! Вот и будем бабахать...

Мастер провел нас по какой-то лестнице, распахнул двери:

—Вот где наши револьверщики работают!

Мы глядим — а это знакомый цех с приземистыми станками, и неподалеку от нас —

горбатый старик в мотоциклетных очках. Обернулся и ждет...

Я не очень долго рассказываю? Дай, Виктор, еще папиросу и спички — вон, на столе...

Я и сам не думал, что все эти события так здорово запомнились. Ведь в первые дни

работы я словно во сне ходил. Ничего толком не соображал, путаница какая-то в башке... А

оказывается — все помню.

И сейчас приятно эти мелочи перебирать. Черт-те знает, отчего. Наверно, тогда не успел

перечувствовать, и только теперь ощущаю, как это было важно...

Вы не улыбайтесь... Я вот рассказываю, а сам волнуюсь, будто снова впервые подошел к

станку...

Старик, с которым мы доругались, стал нашим учителем. Звали его — Шаронов Петр

Капитоныч. Валька по своей привычке отчество переиначил, прозвал старика Капитанычем.

Было в этом прозвище что-то уважительное, я подхватил, — так и пошло по цеху:

Капитаныч, Капитаныч...

Мы очень боялись, что старик вспомнит нашу ссору. Но он и виду не подал, поздоровался

как с незнакомыми. Показал наши станки, объяснил, что станем делать. И только в конце дня

сказал:

— Не обижайтесь, что давеча выгнал... Не знал, что вы новенькие. Но больше не дурить,

иначе дам по мозгам. Работа вещь серьезная.

И точно — у Капитаныча нельзя было придуривать. Лишнюю папиросу не закуришь, от

станка нельзя отлучиться. Сейчас же наставит светофоры:

—Куда?! Я что приказал?

И крючком помашет в воздухе.

Валька терпел-терпел, а потом взвился: «Ну его к собачьей матери, что за жизнь... В

гальюн сбегать нельзя?. За этим я на завод устраивался?!»

Валька вообще не терпел, когда над ним командовали. Помню, в техникуме собрался я

вступать в комсомол. Все ребята из нашей группы уже заявления подали, одни мы с Валькой

чего-то ждем. Я говорю:

—Ну, давай...

Валька так умненько усмехнулся и говорит:

—Начальства над тобой мало, да? Хочешь, чтоб на каждом собрании прорабатывали?

Сейчас для меня Дуська Соломатина— просто Дуська, могу ее на лестнице зажать... А

вступлю — будет начальством, отчитывайся перед ней!

Я было — спорить, Валька смеется.

—Вот, — говорит, — мы завтра смотаться с лекций решили. Ты подумал, как тебя после

этого принимать будут?

И верно: жили мы в то время так, что чем меньше начальства, тем спокойней... Было за

что нас прорабатывать.

Вот и на заводе, когда попали мы в крепкие руки Капитаныча, Валька взбунтовался.

Начал искать другое место.

Трудно ему приходилось за станком.

Был он тощий, маленький и весь какой-то развинченный, — на ходу ноги подламывались.

И когда работал, то казалось, что висит на рычагах и болтается, как тряпочный...

Впрочем; беда его не в этом была. Дело проще обстояло.

Валькина мать работала в галантерейном ларьке при банях. В то время на банный

билетик выдавали по кусочку мыла. Вы, наверно, помните... Кое-кто эти кусочки брал, а кое-

кто и без них обходился, оставлял продавцу. Ну, и к вечеру накапливалось килограмма два,

три. А это капитал, если на рынок вынести...

Короче говоря, Валька жил припеваючи. Конечно, и он бы от заработка не отказался, но

если было трудно, — он мог плюнуть и без этого прожить...

Как раз освободилось место в инструментальной кладовой, Валька уговорил начальство и

перевелся туда. Хоть оклад и маленький, но работа нежаркая: принимай жестяные марочки,

вешай на гвоздик, а вместо них выдавай резцы. Тихо, спокойно, и начальства нет...

А я остался при Капитаныче. Старик меня за полмесяца обучил ремеслу, и стал я

прилично зарабатывать.

Да, ведь я еще не объяснил — что такое револьверщик. Это вроде токаря, только станок у

меня полуавтоматический. Резцов несколько штук, и они — как обойма в револьвере.