Любопытные станки...

Ну, а тот, на котором я работал,—вовсе диковинный был. Немецкого производства, марки

«Болей» — трофейный, что ли.

Тогда завод еще только восстанавливался, не хватало энергии, материалов, того-другого...

Станки собирали отовсюду, какие попадутся. Откопали где-то и моего «Болея».

Я про него должен подробней рассказать,— вы поймете, зачем. Скверная история связана

с ним...

Небольшой такой станочек, аккуратный, рычажки с эбонитовыми шариками, везде

таблички, стрелочки. Очень привлекательно! А если по существу разобраться, так подлая

штука. По всем правилам капиталистического производства рассчитан: чтобы из рабочего

всю силу выкачать.

Встанешь на этот «Болей» и чувствуешь: связали тебя. Не только руки-ноги заняты, но и

живот. Перед станком такая железная дуга, чуть пониже пояса. Влезаешь в нее и животом

двигаешь справа налево...

Со стороны посмотреть — не работает человек, а дергается в судорогах. Туда-сюда, слева

направо, прямо — танец живота.

В последние годы у нас заграничных станков почти не встретишь. Наши автоматы стоят:

удобные, умные, работать с ними одно удовольствие. Гляжу я сейчас на них, думаю — эх, эти

бы станочки да десять лет назад получить...

А тогда я об этом не мечтал. Мне что, здоровый как лошадь. Встану на этот «Болей»,

возьму темп— только стружка лупит во все стороны да детали сыплются в поддон...

Протанцую до обеда, глядишь — норму выжал.

Придет Капитаныч, примется детали измерять. А у меня ухмылка до ушей, держусь

гордо.

—Радуешься?

—Не плакать же!

—Ну, ну... Животом рекорды бьешь? Чем силу тратить, лучше бы резцы заправил. Опять

режешь тупыми...

Ворчит Капитаныч, а я внимания не обращаю. Завидно, думаю, старому козлу. Погоди, я

еще тебя обгоню!..

Прошло месяца два, и верно — обогнал я Капитаныча. Получили мы одинаковый заказ,

стали работать.

Капитаныч, как всегда, аккуратненько снимает стружку своим крючком, складывает в

кучку. А я пру животом, стружка визжит, брызжет куда попало... Мне укладывать некогда, —

если разок и обожжет, так не беда! Только скорей, только скорей! .. Руки себе поцарапал, пот

ручьями течет, глаза щиплет, а я — знай нахлестываю. .. Валька зачем-то к моему станку

подошел, я его матюгом: не мешай!..

К вечеру измотался вконец, но выжал три нормы. У Капитаныча и двух нету... Ну, думаю,

как-то ты сейчас ко мне подойдешь?

Подошел Капитаныч, посчитал детали, потом поднял на меня глазки гвоздики:

—Сколько?

—Три, — говорю, — нормочки, как одна копейка...

—Я не про то. Сколько резцов сжег?

—Да немного...

—А все-таки?

—Ну, пять...

—Дорого, — говорит, — твои рекорды обходятся. Ну, а если бы Валька тебя не снабжал,

что бы ты тогда делал?

«Вот черт, — думаю, — догадался и про Вальку... Не дай бог, начальству скажет, что я

инструмент порчу. Каюк тогда моим достижениям!»

—Совестно? — спрашивает.

—Еще чего!

—Знать, плохо я тебя учил... Повернулся и пошел — медленно так, задумчиво, еще

больше горбатясь. А мне и совестно стало, но я башкой помотал: «А, чихать!.. Все равно моя

победа!»

После смены у нас «молнии» на воротах вывешивали, — сообщали о лучших показателях

дня. И когда я уходил, уже висела «молния» с моей фамилией. Во-от такими буквами было

написано, что я — герой... Разумеется, не стал я думать о Капитаныче.

А на следующий день он пришел к моему станку, сунул мне в руки свои очки, рукавицы,

крючок.

—Забирай, пригодятся.

—Зачем?

—Когда-нибудь поймешь, что до настоящего работяги тебе еще далеко. Бери!

—А вы как же?

—Мне не надо...

Оказывается, Капитаныч был в цеху последний раз переходил старик на пенсию...

Сорок лет проработал на этом заводе, в блокаду здесь был, под обстрелом, под бомбами,

— и вот прощался... Вычистил станок, сдал инструменты, спецовку в газету завернул. А

потом долго мыл руки.

Мы, станочники, моем руки эмульсией. Это жидкость такая для охлаждения резцов.

Состоит она из керосина, технических масел, мыла, еще из какой-то химии. И пахнет,

конечно, не одеколоном, — сами понимаете.

Вымыл Капитаныч один раз, вытерся ветошью. Постоял немного, пошевелил пальцами

— и снова начал мыть. Эта эмульсия мягкая на ощупь, шелковистая. И Капитаныч растирал

ее пальцами, переливал из ладони в ладонь, и было видно, как это ему приятно...

Помню, что я тогда смеялся потихоньку: уморительно смотреть, как сгорбленный, седой

Капитаныч, словно маленький, балуется под краном. А теперь я, пожалуй, заплакал бы, если

бы увидел такое.

Вот я думаю иногда — сколько вокруг нас хороших людей! Их не надо искать, они рядом,

они известны нам. Они были всегда — и в молодости, и в юности.

И, если бы мы хотели, сколько бы мы смогли взять у них доброго, умного, полезного.

Насколько легче бы жилось, если бы мы вовремя попросили совета...

Но мы не просили. Любопытства и жадности к хорошему у нас ещё очень мало. Знания

мы принимаем, как лекарство, — только потому, что нас заставляют...

И мы иногда не жалеем, что, расставаясь с хорошим человеком, мы расстаемся с частью

самого себя, и — может быть, — с лучшей частью.

Капитаныч уволился, а мне стало свободней. Никто больше не надзирает надо мной, я

уже больше не ученик, сам себе хозяин.

Правда, перед уходом старик побывал у цехового комсорга, просил последить за мной.

Но, как на грех, комсоргом у нас опять оказалась девчонка. Мы с Валькой умели беседовать с

женским полом, — вскоре воспитывать меня прекратили. У комсорга краснели щеки, когда

она проходила мимо моего станка. А я посмеивался...

Работать стало лихо. Пропляшу на своем «Более» до обеда, норму перекрою — и пошел к

приятелю Вальке в кладовку.

Там у него и перекурить в тишине можно, и в углу на тряпках поваляться, а иногда— и

спирту тяпнуть. Отпускает Валька для технических надобностей спирт, рука у него дрогнет,

вот тебе и остаточек...

Смешно вспомнить, как мы тогда пили. Ведь сосунки еще, по семнадцати лет не

исполнилось... Нам бы молоко да тянучки, а мы — спирт! Как же: старые токаря пьют,

значит и нам надо, вроде как в подтверждение, что мы тоже взрослые.

Разольем спирт по баночкам, я вижу: Вальке совершенно не хочется пить, а мне и

подавно. Но нельзя признаться, нельзя струсить... Проглотим, глаза белые, как у судаков, а на

губах улыбки, будто очень нравится.

А уж сколько куража-то! Выпьем на копейку, разговоров — на рубль. Герои, ничего не

боимся...

Может, и до худого довели бы эти выпивки, если бы не один случай. Однажды тяпнул я в

обеденный перерыв, а потом вернулся в цех и начал резец на точиле заправлять.

Ну, вы, наверно, знаете, какие бывают механические точила? Громадный круг вертится

так, что ветер от него дует... Сунул я пьяными пальцами резец, его и затянуло под кожух.

Сила страшная, шутка ли — электромотор на полном ходу. И разорвался круг. Свистнули

осколки в потолок, грохот, пыль... Не пойму, как я уцелел.

Повезло дураку, Только козырек у мичманки оторвало...

Конечно, хмель с меня сразу долой. Выключил рубильник, отошел, пальцы дрожат. И с

тех пор зарекся пить на работе, понял: близко до беды... А Вальке сказал, будто поймал меня

начальник цеха, почувствовал спиртной запах и предупредил, что отдаст под суд.

Вот так и работал я первый год. Без особого интереса, без особого старания, без планов

на будущее. Зарабатывал неплохо, свой подлый «Болей» изучил до винтика, чувствовал себя

в цеху своим парнем... Но по-прежнему было мне наплевать, как жить дальше. Течет

помаленьку жизнь, ну и пускай течет, авось куда-нибудь вынесет.