Единственно, о чем я подумывал, — это как повеселей вечер провести. В пять часов

кончается работа, Валька запирает на зaмок свою кладовую, и выкатываемся мы за ворота.

Что делать? Как время убить?

А вы помните, какой тогда город был? Еще повсюду разрушенные дома, фонарей на

улицах мало, редкие прохожие в темноте... Раздолье для веселых парней!

Завернем мы к заводскому клубу, а там уже знакомые ребята стоят. Валька насунет

мичманку на глаза, руки в карманы, папироска на губе:

— Здорово, урки-малолетки, Мишани, Гришани, Витьки и Ленчики!

Это приветствие у нас такое.

—Здорово, если не шутишь! — отвечают урки-малолетки. — Как живете?

—Лучше всех!

—Желаем дальше в том же духе.

Не знаю, слышали вы или нет, но до сих пор встречаются такие разговоры. Это когда

люди перекидываются готовыми фразами. Словно в карты играют: вопрос — ответ, вопрос

— ответ.

Вот мы так разговаривали.

—Куда сегодня?

—Приключений искать.

—Найдем, так на твою шею.

—Э, тебя заберут, меня выпустят.

—Будь спок!

Ни одного словечка от себя, все — чужие. Как будто форма такая и иначе говорить

неприлично.

И в одежде у нас — тоже общее. Почти у всех флотские фуражки с обрезанными

козырьками. Воротники обязательно подняты. Брюки — клеш, чтобы носки ботинок

закрывали.

К чему это все надо, я не понимал. Просто старался быть похожим. Эту самую фуражку,

мичманку-то, ездил разыскивать на барахолку, достал за большие деньги...

Постоим мы у клуба, поговорим. А после идем приключений искать на чью-то шею. Чаще

всего приставали к девчонкам на улице. В этом деле опять-таки особенная манера была.

Валька заметит каких-нибудь молоденьких, загородит им дорогу:

—Извините, девочки, вы на рояле не играете?

—Н-нет...

—Вот совпадение! Я тоже. Есть повод познакомиться...

Или еще какую-нибудь штуку отмочит в таком же роде. Чтобы не обычное приставание

было, а с эффектом...

Иные, бывало, сразу в сторону отшатываются, иные заругаются или кричать станут. А

кое-кто, поглупей, отзывались на затравку, знакомились.

Не забудьте, мне тогда семнадцатый год шел. Для мальчишек это тяжелое время, вы не

смейтесь... Черт знает что в голове! Я, помню, первый раз поцеловался в парадной, так

совсем ошалел. И девчонка была некрасивая, набитая дурища, и пахло у нее изо рта, и нос

какой-то кривой, а все равно... Не мог дождаться следующего вечера, чтоб опять ее в

парадной притиснуть.

Конечно, расскажи такое незнакомому человеку, непременно скажет: вот, мол, щенок, до

чего испорченный! Нет, чтобы мечтать о красивой любви, он сразу тискать полез...

А я убежден, что у многих так было. Вот вспомните про себя! Только честно: не было

такого? Разве не сидели вы рядом с девчонкой в кино и не хотели обнять ее? Еще так хотели,

что экрана не видели, круги перед глазами... А вспомните, как первый раз целовались?

О чем тогда думали — о красивой любви? Нет, о ней вы гораздо поздней начали думать. В

том и беда, что мы поздно умнеем. Раздумья появляются тогда, когда за спиной уже немало

глупостей понаделано...

Ну, да ладно. Это опять к слову пришлось.

В общем, вот так мы и развлекались. С девчонками познакомиться, иногда — подраться с

кем-нибудь (для этого были у нас флотские пояса с латунными пряжками), на танцы

заглянуть — вот и все удовольствия.

Следить, как мы время проводим, некому было. Мать возвращалась с работы усталая, с

хозяйством еще надо возиться. Приду я домой — она уже в постели. Только и буркнет сквозь

сон:

—Опять среди ночи явился! Вот и вся нотация.

Так больше года прошло. На животе у меня от «Болея» мозоль натерлась, в ладонь

шириною. Но расставаться с ним я не хотел — слишком привык, да на другом станке столько

не заработаешь.

Но пришлось расстаться.

Вызвал меня начальник цеха, сказал:

—Ты парень грамотный, в чертежах разбираешься. Хотим назначить установщиком. Ты

как?

А должность установщика — повыше, это вроде бригадира. Дадут мне шесть

револьверщиков, и я им буду налаживать станки.

Я помялся, помялся: —Давайте, — говорю, — попробую.

На следующий день вывесили на доске приказ, принял я бригаду. Вот тут-то и

почувствовал, что у меня за профессия.

Только налажу один станок, запущу в ход, глянь — уже соседний замолчал: сверло

сгорело или резец выкрошился... Бегу в кладовую, принесу новое сверло, заточу, а в это

время еще два станка замерли.

Вспомнил я тогда Капитаныча... Вот, думаю, у него был бы порядок. Опытные

установщики весь инструмент под рукой держат, всякие приспособления, оправки

придуманы. Раз-два, и наладил. А у меня ничего нет, бегаю за каждым пустяком.

И, кроме того, бригады своей не знаю. Шесть человек, а все разные. Один сразу кричать

начнет, если неисправность в наладке. Другой просто отойдет в сторонку, сядет и дожидается

молча, покуда я не замечу. А потом была еще третья — одна, правда — пожилая работница,

тетей Соней звали.

Тихая такая, в платочке, в халатике стареньком. Молчаливая, слова не добьешься. И как

будто сонная все время или задумчивая, — не замечает окружающего. Станок давно

разладился, детали корявые сыплются, а она копошится по-прежнему, гонит брак. Подбегу,

затрясу руками:

—Вы что же не видите?!

А она поднимет глаза, моргнет.

—Извини, — говорит, — сынок...

—Чего извинять, когда вы себе вред делаете! Не примут же такие детали!

—Прости, пожалуйста... Не понимаю я...

У этой тети Сони в войну семья под бомбежкой погибла — трое дочерей, кажется. Она в

сумасшедшем доме сидела, лечили ее долго, но все равно не вылечили. Вроде здоровый

человек, а внутри ничего живого не осталось, — как деревянная...

Ну разве будешь с такой ругаться? Махну со злости рукой, уйду в курилку. Провалитесь

вы со станками вместе!

Но и покурить спокойно нельзя. Через минуту помощник мастера бежит:

—Отчего в бригаде простой?!

А когда тебя вот так дергают со всех сторон, то нервничаешь и медленней соображаешь.

Чем больше беспорядка в бригаде, тем я хуже работаю. Вконец руки опускаются...

Недели не проработал, как вышла неприятность. Эта самая тетя Соня запорола важный

заказ.

Делали мы втулки для радиостанций. Суетился я, не успел проверить — и больше тысячи

штук оказались негодными.

Лежат они в ящике — блестящие такие, желтые, веселые, — а я смотрю на них так, будто

они сейчас взорвутся... Ну, думаю, теперь конец! Составят акт, меня с должности долой, а с

тети Сони деньги высчитают.

А где ей столько уплатить, еле себе на житье зарабатывает...

И тетя Соня, видно, поняла — испугалась.

В первый раз вижу в глазах у нес виноватое выражение; поправляет на голове платок,

шепчет:

—Что же будет теперь... Что же будет...

Не смог я глядеть на нее, схватил ящик в охапку и отнес в кладовую. Сижу над втулками,

перебираю в пальцах. И чувствую — жжет мне руки...

Валька наблюдает за мной и посмеивается:

—Что, бригадир, прижало? Хочешь, выручу?

А как тут можно выручить? Брак такой, что не исправишь — отверстия рассверлены

больше, чем требуется. Надо восемь и две десятки, а просверлили восемь с половиной.

Но Валька хитрый был, дьявол.

—Учись, — говорит.

Взял одну втулку и легонечко стукнул по ней молотком. Она, конечно, сплющилась. Но

совсем незаметно для глаза, чуть-чуть. И отверстие получилось в тютельку. Правда, теперь

оно не круглое, а продолговатое, но авось не заметят!..

«Исправили» мы брак, сдал я всю партию в ОТК. Контролеры меряют втулки своими

пробочками, а я места себе не нахожу. Вот попадусь, вот попадусь!..

Но пронесло. Наряд подписан, ящик со втулками увезен в сборочный цех. Прибежал я к