и пассажиры волосато,

в своих пижамах полосатых,

как тигры, прыгают вперед.

Вот по перрону резво рыщет,

роняя тапочки, толстяк.

Он жилковатым носом свищет.

Он весь в поту. Он пива ищет

и не найдет его никак.

И после долгого опроса,

пыхтя, как после опороса,

вокзальчик взглядом смерит косо:

«Ну и дырища! Ну и грязь!»

В перрон вминает папиросу,

бредет в купе, и под колеса,

как в транс, впадает в преферанс.

А ведь родился-то, наверно,

и не в П а р и ж е, и не в Вене,

а, скажем, где-нибудь в Клинцах,

и пусть уж он тогда не взыщет,

что и в Клинцах такой же рыщет,

и на перроне пива ищет,

а не найдя,— «Ну и дырища!» —

его Клинцы клянет в сердцах.

О, это мелочное чванство,—

в нем столько жалкого мещанства!

Оно — позор перед страной,

страной натруженной, усталой,

где каждый малый полустанок —

он д л я кого-нибудь родной.

И д а ж е мчась куда-то мимо,

должны мы в помыслах своих

родным, от нас неотделимым,

считать родное для других.

Страна от моря и до моря

неповторима и сложна,

достойна в радости и горе

любви от моря и до моря,

огромной, как с ма она.

Ты должен быть повсюду с нею —

109

в Клинцах, Зиме или Тавде,

а если где еще скуднее,

там быть должно еще роднсе,

еще любимее тебе.

А у кого любви не хватит,

скажу ему: «Себя жалей...»

Нет долга, может быть, святей

любую точечку на карте

считать кровинкою своей.

Так входит в плоть — не по-иному —

через любовь к родному дому

любовь к родимой стороне,

п о т о м — к о всей своей стране

и к шару, наконец, земному

в его бескрайней ширине.

И как бы мог любить я Кубу,

ее оливковую куртку,

ее деревья и дома,

когда бы нежно и кристально

я, как Есенин мать-крестьянку,

ке обожал тебя, З и м а?!

Мое любое возвращенье

к тебе — всегда, как возрожденье,

и с новым, смыслом каждый раз,

и вот — в Зиме я вновь сейчас...

1963

Г Р А Ж Д А Н Е, ПОСЛУШАЙТЕ МЕНЯ...

Д.

Апдайку

Я на пароходе «Фридрих Энгельс»,

ну а в голове — т а к а я ересь,

мыслей безбилетных толкотня.

Не пойму я — слышится мне, что ли,

полное смятения и боли:

«Граждане, послушайте меня...»

по

Палуба сгибается и стонет,

пол гармошку палуба чарльстопит,

а на баке, тоненько моля,

пробует пробиться одичало

песенки свербящее начало:

«Граждане, послушайте меня..»

Там сидит солдат на бочкотаре.

Наклонился чубом он к гитаре,

пальцами растерянно мудря.

Он гитару и себя изволит,

а из губ мучительно исходит:

«Граждане, послушайте меня...»

Г р а ж д а н е не хочут его слушать.

Гражданам бы выпить да откушать

и сплясать, а п р о ч е е — м у р а!

Впрочем, нет,—еще поспать им важно...

Что он им заладил неотвязно:

«Граждане, послушайте меня...»?

Кто-то помидор со смаком солит,

кто-то карты сальные мусолит,

кто-то сапогами пол мозолит,

кто-то у гармошки рвет меха.

Но ведь сколько раз в любом кричало

и шептало это же начало:

«Граждане, послушайте меня...»

Кто-то их порой не слушал тоже.

Распирая ребра и корежа,

высказаться суть их не могла.

Вряд ли что с недоброю душою,

но не слышат граждане чужое:

«Граждане, послушайте меня...»

·

Эх, солдат на фоне бочкотары,

я такой же — только без гитары...

Через реки, горы и моря

я бреду и руки простираю

и, уже охрипший, повторяю:

«Граждане, послушайте меня...»

111

Страшно, если слушать не желают.

Страшно, если слушать начинают.

Вдруг вся песня в целом-то мелка,

вдруг в ней все ничтожно будет, кроме

этого мучительною, с кровью:

«Граждане, послушайте меня...»?!

1903

г

ВАЛЬС НА ПАЛУБЕ

Спят на борту грузовики,

спят краны.

На палубе танцуют вальс

бахилы,кеды.

Все на Камчатку едут з д е с ь -

в крайкрайний.

Никто не спросит: «Вы куда?»

Лишь:«Кем вы?»

Вот пожилой мерзлотовед.

Вот парни —

торговый флот! Танцуют лихо —

есть опыт.

На их рубашках Сингапур,

ПЛЯЖ,

пальмы,

а въелись в кожу рук металл,

соль, копоть.

От музыки и от воды

плеск, звоны.

Танцуют музыка п ночь

Другс другом.

119

И тихо кружится корабль —

мы,

звезлы,

и кружится весь океан

круг за кругом.

Туманен вальс, туманна ночь,

путь дымчат.

С зубным врачом танцует

кок Вася.

И Надя с Мартой из буфета

чуть дышат —

и очень хочется, как всем,

имвальса.

Я тоже, тоже человек,

и мне надо, что надо всем.

Быть одному

мне мало.

Но не сердитесь на меня

вы,Н а д я,

и не сердитесь на меня

вы,Марта.

Д а, я стою, но я танцую]

Я в роли . '

довольно странной — правда, я

в ней часто,

и на плече моем р у к и'

нет вроде,

и на плече моем рука

есть чья-то.

Ты далеко, но разве это

так важно?

113

Девчата смотрят. Улыбнусь'

имбегло.

Стою— н все-таки иду

под плеск вальса.

С тобой иду, и каждый вальс

твой, Белла.

С тобой я м а л о танцевал

и лишь выпив.

И получалось-то у нас —

так, слабо.

Но лишь тебя на этот вальс

явыбрал.

Как горько танцевать с тобой,

как сладко.

Курилы за бортом плывут.

В их складках

снег вечный.

А там в Москве — зеленый па

пруд, лодка.

С тобой катается мой друг,

друг верный.

Он грустно и красиво врет.

Врет ловко.

Он заикается умело.

Онмолит.

Он так богато врет тебе

и так бедно.

И ты не знаешь, что вдали,

там,

в море,

с т о б о й' т а н ц у ю я сейчас

вальс,

Белла.

1958

111

Б. Ахмадцлиной

Со мною вот что происходит! л

ко мне мой старый друг не ходит,

а ходят в праздной суете

разнообразные не те.

И он

не с теми ходит где-то

и тоже понимает это,

и наш раздор необъясним,

и оба мучаемся с ним.

Со мною вот что происходит;

совсем не та ко мне приходит,

мне руки на плечи кладет

и у другой меня крадет.

А той —

скажите, бога ради,

кому па плечи руки класть?

Та,

у которой я украден,

в отместку тоже станет красть.

Не сразу этим же ответит,

а будет жить с собой в борьбе

и неосознанно наметит

кого-то дальнего себе.

О, сколько

нервныхи недужных,

ненужных связей,дружб ненужных!

Во мне уже осатанённость!

О, кто-нибудь

приди, нарушь

чужих людей соединенность

и разобщенность

близких душ!

1У57

115

Д В А ГОРОДА

Я, как поезд, что мечется столько уж лет

между городом Даи городом Нет.

Мои нервы натянуты, как провода,

между городом Нет и городом Д а.

Все мертво, все запугано в городе Нет.

Он похож на обитый тоской кабинет.

По утрам натирают в нем желчью паркет.

В нем диваны — из фальши, в нем стены — из бед

В нем глядит подозрительно каждый портрет.

В нем насупился замкнуто каждый предмет.

Черта с два здесь получишь ты добрый совет, '

или, скажем, привет, или белый букет.

Пишмашинки стучат под копирку ответ:

«Нет-нет-нет... Нет-иет-нет... Нет-пет-нет...»

А когда совершенно погасится свет,

начинают в нем призраки мрачный балет.