У него сто коров. Но ни к бурту, ни к стогу он дороги не знает, ему привезут

на тракторной тележке или кормораздатчике все, что положено по рациону. Ну,

а чтобы не как-нибудь кормил, чтобы хорошо кормил, он, как и доярка, от

надоя получает.

— Четвертое — скотник работает посменно, восемь часов. Транспортеры

движутся, он кое-где метелочкой или скребком подхватит к нему навоз, нажмет

кнопку, чтобы насос выкачал жижу из ямы в накопитель, на корову шумнет, если

бодаться вздумает, — и все...

— Тоже может в белом халате работать?

— Мог бы, если бы хвостами коровы не размахивали, — с шутливой улыбкой

ответил Сергей Иванович.

* * *

Деревня утонула в садах и березах. Сады — по крышу, а березы — к небу

тянутся, стерегут покой и тишину — не пробраться ветру сквозь гущу ветвей.

От этих берез деревня на склоне холма кажется уютной, высветленной, высокой

и лучистой. Не потому ли и названа она Лучесой?

В низине, где плещется пруд, обнимающий всю деревню, устроились рыбаки.

За прудом на холме стоят комбайны, жатки, сеялки, плуги — утомились,

отдыхают, ждут своего срока. За мехдвором, на виду у всей деревни, та ферма,

где в белых халатах работать можно.

Тихо в деревне, тихо на ферме. Только на косогоре за фермой движение,

снуют трактора с тележками — торф подвозят. Потом его перемешают с навозом,

накопленным за зиму в отстойниках, вывезут на пашню все подчистую: и

отстойник вычищен, и пашне будут сполна возвращены плодородные силы — каждый

гектар до сотни тонн компоста получит.

Высокой и уютной кажется деревня, хотя и нет в ней модных ныне типовых

многоэтажек. Стоят деревянные да кирпичные дома с просторными террасами,

выкрашенные, охваченные резными узорами, как поясками, для красоты и

порядка, но больше из молодой лихости, и уверенности в незыблемости жизни на

земле.

Правда, все это на виду только зимой, а летом за густой придорожной

зеленью, в садах и березах — не разглядеть, лишь кое-где проглянет окно,

тропа к дому, калитка. Ходил я по Лучесе, по ее аллеям и тропинкам,

стесненным луговыми травами, синими колокольчиками и белыми ромашками, —

словно по территории дома отдыха, озвученного к тому же не транзисторными

ритмами, а птичьим гомоном: соловьи, щеглы, малиновки. Из библиотеки ли

выйдешь, или из магазина, из амбулатории или колхозного музея — прямо у

дороги, у пешеходной тропы, у калитки гнездовья птиц, обычно осторожных,

предпочитающих прятаться в густых, закрапивленных зарослях где-нибудь в

овраге.

Погода выдалась хмурая. Дожди текли на сады, на дома, на асфальтированные

улицы и тропинки. И, обмывая, только чище их делали. Яркая и звонкая чистота

эта нигде не была заезжена колесами, не исполосована гусеницами, не захожена

ногами, словно ограждена была невидимой оградой.

Что-то похожее я видел и в поле, на ферме, на машинном дворе — чисто,

аккуратно, по-хозяйски ладно, ничего «забытого», где попало брошенного, как

попало поставленного.

По вечерам, когда все тридцать две колхозные машины соберутся на ночевку

в просторный гараж под одну крышу, кажется, — хозяйство приготовилось к

смотру, который назначен на утро, и поэтому все так выправлено, вычищено,

выкрашено, будто перед этим машины неделю в рейс не выходили, под дождем

будто не мокли и раскисшие проселки не преодолевали с рыком, воем и стоном.

А колхозные шоферы! Будто никогда и не приходилось им лежать в грязи под

машиной, пришли поутру, — вовсе и не колхозные шоферы, пусть и не при

галстуках, но и не в промасленных ватниках. Разошлись по машинам, ногу на

стартер — и поехали! Потому что в гараже (не гараж — ангар!) в любую стужу

зимнюю тепло и даже воду на ночь сливать не надо.

Спросил я у шофера, молодого парня, не успевшего еще снять солдатскую

гимнастерку, как живится-работается.

— У нас можно работать, — ответил он гордо. — У нас получше, чем в

автохозяйствах, все организованно.

Он не выбирал между городом и родной деревней. Он пришел из армии, увидел

и остался. Но механизаторы старшего поколения, кого ни спроси, или уезжали,

а потом вернулись, или думали уехать, да остались «на время», поверив на

слово председателю, что и здесь, в Лучесе, будут человеческие условия.

— Это теперь так, — рассказывал мне шофер, один из тех, кто когда-то

хотел в город «умотать», — вроде бы и без натуги люди работают, а так, между

прочим. Пятнадцать дней — и нет зерновых, убрали до колоса. За восемь —

десять дней со льном управляемся, а его у нас полтыщи гектаров. Две недели —

и картошка вся выкопана, хоть и не шутка — двести двадцать пять гектаров ее.

С кормами тоже... и солому, и сено подборщик в кирпичики прессует и

связывает. Зимой не надо ни дергать, ни резать тот стог — бери с краю

сколько надо кирпичиков и — вся забота. Или силос тот же... На улице вон

дожди льют, а нам и горя мало, косим да возим, потому что дороги есть. А на

ферме?.. Как на заводе хорошем — чистота и порядок, с любым образованием

идти туда не стыдно. Наоборот, гордятся люди: в тепле, по часам, без авралов

и сверхурочных. А было... в грязи и день и ночь, и конца-края, просвета не

видно...

Он вспоминал, как надумал от этой беспросветности в края иные податься,

как к председателю за справкой пошел, а я пытался понять: что же положило

предел этому уходу? Что привлекает молодежь сейчас? Ведь в колхозе, этом

типично нечерноземном хозяйстве, давно забывшем о шефской помощи горожан

(сами помогают соседям!), сегодня нет нужды ни в механизаторах, ни в

животноводах, ни в полеводах — хватает! И хватает не с горем пополам, а, как

говорится, есть столько, сколько нужно. При этом работают не старички (хотя

и они в страду без дела не сидят), а молодой и здоровый народ, которому

выходить на пенсию не раньше как к концу нынешнего века.

А мучили меня эти вопросы вот почему. Совсем недавно я был в «Красном

добровольце», в хозяйстве, известном далеко за пределами Смоленщины. И

известность эта вполне заслуженная. По большинству производственных

показателей колхоз не просто опередил многих, в том числе и Лучесу, он

достиг почти предельных на сегодняшний день высот. Но вместе с этим, как ни

странно и горько, и другой предел четко наметился. Завтра, если даже не все,

а половина колхозников пенсионного возраста не выйдут в поле и на ферму —

закричит председатель «караул»: коровы останутся недоенными, нива окажется

без хозяйских рук.

Знает это председатель. Знает и все мучительнее задумывается: что, где,

когда он упустил?

Со стороны пока еще не замечают этой тревоги в председательской душе:

мол, о чем тревожиться, если хозяйство в зените славы. Но от этого еще горше

ему. Не мог и я успокоиться: ведь не в плохом хозяйстве, не у председателя-

недотепы или грубияна все это случилось.

Вот и поехал в Лучесу, где совсем иная картина. Сидим с Сергеем

Ивановичем. Он в прошлое мыслями перенесся: оттуда, из прошлого, надо

начинать, потому что вдруг ничего не делается, а уж успех наскоком и вовсе

не достигается.

— Во-первых, мы не опоздали с благоустройством села. И не ждали, когда

нам кто-то что-то сделает, — свою строительную бригаду сколотили. Пусть и

немного, но десять — двенадцать домиков в год она нам ставила и сегодня

продолжает ставить. Неплохо, правда же? А понадейся мы на дядю-подрядчика,

может быть, тоже без молодежи остались бы...

— А может, первенствующую роль тут все же сыграли производственные

условия? Когда упорядочен труд и отдых человека, когда работа ему нравится,

то уж с бытовыми неудобствами он легче мирится, да и устранить их в его