и «против». И анализировать, искать. Вот поэтому, отстаивая усадебную

застройку, я при каждой поездке — на Украину ли ехал, или в Белоруссию, в

Сибирь или в районы российского Нечерноземья, — стремился попасть в село

экспериментальной застройки: вдруг да где-нибудь увижу такое, в котором и

многоэтажки вписались не только в пейзаж, но и в сельский быт. Так что

показательных сел видел немало, в том числе и знаменитых, но знакомство с

жизнью в них все больше укрепляло меня в убеждении: человек без подворья —

что дерево без корней

* * *

Спросил я у местного шофера, который вез меня из райцентра в

экспериментальное село, чем, по его мнению, отличается оно от обычного.

— Тем, что в нем никто ничего для себя не делает,— ответил он с усмешкой.

И добавил: — Говорят, больше таких сел строить не будут

— Это кто же говорил? — Подобное утверждение я уже слышал, бывая в

некоторых других похожих селах, однако толкового ответа так и не добился.

— Наши, кто пожил на всем готовом.

— Интересно, что же это им не понравилось.

— Скука одолела.

Не буду передавать весь наш разговор, скажу лишь, что подобные мысли

высказывали и многие другие: рядовые колхозники, инженеры, учителя. Одни

утверждали, что «больше таких сел строить не будут», другие спрашивали:

«Правда ли?..» И все говорили: «Скучно».

А если взять и усомниться? Скучно в селе, в котором быт полностью

благоустроен? Где в каждом доме канализация, центральное отопление, холодная

и горячая вода? Человек избавлен от великого множества деревенских забот: ни

о ремонте дома не думает, ни о его озеленении — придут и сделают все другие,

за колхозный счет. Не надо в огороде копаться, не надо скотину поить,

кормить, так как избавлен и от огорода и от скотины. Не о такой ли жизни

люди мечтают? Пока лишь мечтают. Да не в каждом городе вот так обустроено,

чтобы никаких тебе забот.

— В том-то и дело, — отвечал мой собеседник, — избавившись от многих

домашних забот, человек, привыкший беспокоиться, оказался словно бы в

невесомости. Чувство такое зародилось после того, как начало угасать

радостное сознание, что дело это приняло хороший оборот и не требует

никакого личного участия, личной активности: все за тебя продумано,

расчерчено и расписано. Захотел, к примеру, кто-то куст сирени посадить под

окном (любит человек ее), а ему говорят: нельзя, тут другое дерево намечено,

такое, чтобы не кустилось и дом не затеняло. Скучно.

— Да, но в селе есть новый Дом культуры, даже просторней, чем нужно.

Каждый скучающий может не одно, а два места занять. Может стать участником

художественной самодеятельности: петь, плясать, играть в спектаклях.

— Может, но не хочет. Ему кажется, что это дело тоже не его, а чье-то

чужое, специально назначенных лиц, которые и должны развлекать.

Далее собеседник рассуждал так.

Хорошо, если вечером интересный фильм, пусть и старый, тогда человек

помечтает, развеселится или подумает. А нет хорошего, примет и плохой,

волей-неволей посмотрит (в который раз!) про драки и убийства. Словом,

отдохнет так, как прикажут афиши и работники кинопроката, не балующие

селянина новыми фильмами.

Но и это — если он минует торговый центр и дойдет до храма культуры. Дело

в том, что проектировщики в самом центре села торговые точки расположили,

чтобы именно они взгляд привлекали, пусть даже на другом конце улицы человек

стоит. Дом культуры хоть и рядом, но в сторонке; чтобы увидеть его, надо к

торговому ряду приблизиться. Может, конечно, и миновать его, и дойти, если

не перехватят скучающие товарищи, знающие фильм наизусть, и не повлекут к

поступкам вполне самостоятельным, в столовую или к кому-нибудь домой. Здесь

он удовлетворит собственные свои желания, будет пить, есть и говорить все,

что его «душе» угодно, без помех и принуждения. Здесь он может быть самим

собой, иметь и высказывать свои мысли, то есть вести себя вполне

самостоятельно и независимо, и никто не вправе потребовать от него говорить

или молчать. Ощутив себя самого, отвергнув чужие мнения и интересы, может в

любое время встать и уйти домой. Однако торопиться нет нужды, дома жена,

которой вовсе не нравится ни подобная самостоятельность мужа, ни такой вид

отдыха.

Она, освободившись от повседневных забот по уходу за живностью, огородом,

избавившись от топки печей и от коромысла, и конечно же возрадовавшись от

уймы свободного времени, ухватила в руки тряпки и носилась с ними во двор,

по пути пересчитывая ступени и дивясь мудрости архитекторов, сотворивших

многоэтажные дома. Так постепенно каждодневное мытье полов, выбивание

дорожек и бегание к торговому центру снова заполнили все ее свободное время,

укороченное крепким сном намаявшегося человека. Здесь, у торговых точек, она

узнавала уйму интересных и вполне доступных пониманию новостей, которые

вызывали в голове неподготовленного слушателя полнейший сумбур, путаницу.

Именно эта путаница и приводила потом к скандалам с соседями, живущими

точно в таких же типовых домах и так же заполняющих свободное свое время. А

так как окна этих домов смотрят в широкое поле, откуда ветерок доносит

привычные запахи земли, а иногда и мычание колхозных коров, то жена,

встречая развеселого мужа своего, нет-нет да и взгрустнет. Вот, мол, был

огород, была живность во дворе, и веселее было, на душе мягче, муж от дома,

от семьи не отбивался.

Отдохнувший муж, выслушивая ругань жены, тоже вспоминал недавнее прошлое.

И рисовалась ему такая картина...

Вышел он из дому покурить. Постоял во дворе, прислушался. Тишина кругом.

Но тишина не пустая, не мертвая, она полна едва различимыми звуками и

запахами. Так что это вовсе и не тишина, а покой. Улеглась, должно быть,

корова в сарае и теперь дремлет, вздыхая шумно: подоена, накормлена,

отдыхает. Завозились куры на насесте, зашебуршали: какая-то молодка чуть не

свалилась спросонья, вот и переполошила всех. «Курка и есть курка, дурья

башка, спать как следует не может». Эта мысль, явно направленная против

жены, которая никак не соглашалась «изничтожить» кур, расшевелила в его душе

желание что-нибудь сделать. Он обошел двор, поднял и снес в угол лопату,

убрал с верстака инструмент, оставленный ребятами, приблизился к сараю,

недавно переложенному заново. Хорошо, тепло теперь корове. Не удержался,

открыл дверь, чтобы удостовериться, так ли ей хорошо и тепло, как ему

думается. Корова уже знала, должно быть, что это хозяин ее по двору ходит,

лежала спокойно, без настороженности. Он почесал ее, потом присел на

корточки, и она дохнула ему в лицо таким ласковым парным теплом, от которого

в душе его стало сладко и покойно.

Возвращаясь в избу, он, умаявшийся за день, думал иногда (нужно же

утомленному человеку подумать!): «Что и говорить, хлопотно с хозяйством».

Однако такая мысль не побуждала его к определенному решению, а тем более

действию. Думал так только потому, что устал. Постепенно слово «хлопотно»

стало заменяться другими, вычитанными в газетах. «Что и говорить, много

времени отнимает хозяйство», — думал он теперь. Но дальше этого не шел и

пришел бы нескоро, если бы дело не приняло «хороший оборот», то есть если бы

проектировщики не предоставили ему возможность ничего не делать и не изъяли

из его сознания потребность личного участия.

Правда, помехой в раскрепощенном его досуге оставался еще огород за

селом, куда на часок не пойдешь, смысла нет, а надолго не всякий день

выберешься. И он перестал ходить туда, считая, что дело это «себе дороже»,

так как идти надо мимо торгового центра, где можно и застрять. Рассудил, что