На этот раз не память, не воспоминания привели меня на Курсак. Решил

взглянуть на орошаемые сенокосы, созданные в пойме, где были когда-то

заливные луга с травами в пояс, где в тальниковых зарослях было обилие

калины, ежевики, хмеля. Тальники оберегали речку, регулировали ее

полноводность. Отсюда, из зарослей, несли ведрами всякую ягоду жители

окружающих деревень и поселков, чем и кормились в голодную годину войны.

Речка поила луга, на которых выгуливали колхозные стада и накашивали

огромные скирды душистого сена. Не скирды, а горы, на которые забраться даже

нам, мальчишкам, везде лазившим, не всегда удавалось.

Однако человек не хотел довольствоваться тем, что есть, что дает ему

щедро природа. Вернее, этому человеку вроде бы дела не было до этих

«побочных» богатств, даруемых рекой и приречными зарослями. Он думал о более

существенных продуктах: о зерне, мясе, молоке. Поэтому его, хозяина здешних

земель, интересовал лишь луг, как кормовая база для животноводства. А раз

так, то полагал, элементарно рассчитав, что травой можно завалить все фермы,

если расширить луг, то есть потеснить, раскорчевать «бесполезные» для

хозяйства тальники.

Подождите обвинять во всех грехах председателя колхоза или агронома, по

согласию которых раскорчевали и распахали пойму под самую кромку берега. Не

безразличные они люди и даже, осмелюсь это утверждать, не лишенные чувства

хозяина. Они, как и я, здесь выросли, в голодные годы войны тоже ходили сюда

по ягоду, а любовь к земле побудила их стать агрономами. Не безразличны были

и исполнители. Одного из них я встретил здесь, у речки. Дорубив кустарник,

оставшийся после раскорчевки на береговом обрыве, он, увидев меня,

поинтересовался:

— Куда путь держишь?

Спросил то ли ради любопытства, то ли движимый заботой о травах, которые

посторонний человек мог помять. Я ответил: приехал, мол, в родные края и вот

иду на Курсак посмотреть. Он улыбнулся светло, положил топор на стоявшую

рядом телегу и, уловив мои чувства, проговорил:

— Да-а, без Курсака никак нельзя. — А помолчав, добавил: — Как можно жить

без Курсака.

Пусть и туманно выразил он свои мысли и чувства, но в голосе его была

такая убежденность, столько любви к этому обезлесенному краю, к оголенной и

заилившейся реке, что я не решился упрекнуть его. Ждал, что он сам выскажет

тревогу, потому что результаты хозяйственной деятельности, в которой и он

участвовал, давали себя знать на каждом шагу: русло реки заплыло черноземом,

смытым с полей, с раскорчеванной и распаханной поймы, лишь кое-где не видно

дна, но и в этих «глубинных» местах в буквальном смысле по колено. Однако

никакой тревоги мой собеседник не выказал, словно такой и была речка всегда,

будто такой и была она до раскорчевки тальников и распашки поймы.

Может, изменения эти произошли исподволь, на его глазах, и поэтому

неприметны? Может, ему еще кажется, что нарушение на Курсаке нигде не

отзовется, не аукнется где-нибудь в другом месте? Не знаю.

Однако какую же выгоду получили хозяйства? А никакой или почти никакой.

Тот букет трав, который веками подбирала природа именно для этого луга, был

нарушен бульдозерами и перевернут плугами вместе с почвой, обжитой этими

травами и удобренной ими. Вывернутыми наружу оказались бесплодные

минеральные грунты, лишенные плодородной структуры. Как ни подкармливают,

как ни поливают, а высеянные травы не очень-то густы. К тому же, как

известно, культурные растения всегда менее устойчивы к погодным невзгодам,

чем их «дикие» сородичи. Вот и пестрит луг плешинами. Если посчитать их, то,

пожалуй, как раз и составят они площадь бывших тальников.

Ради чего же тогда оголили речку и тем самым загубили ее? Скажут,

некачественно, без знания дела выполнена работа? Может быть. Вполне

возможно, что при правильной раскорчевке и распашке луг давал бы значительно

большие урожаи трав: при орошении, конечно, так как Курсак теперь не выходит

из берегов и паводковыми водами своими пойму не заливает. Что ж, в этом

случае все было бы хорошо?

Колхозы могли получить некоторый, пусть поначалу и значительный,

экономический эффект на данной площади. Выгоду всегда легко подсчитать. Но

как подсчитать урон на соседних полях, где из-за распашки и осушения поймы

или болота оказался нарушенном водно-воздушный режим? Оговорюсь сразу, речь

идет о степной зоне Башкирии, никакого сходства не имеющей с Рязанщиной ни

по рельефу (здесь он гористый), ни по климату (здесь он сухой,

континентальный); если и бывают дожди, то лишь остатки тех, что проливались

от Москвы до Волги.

Все чаще пашня Башкирии страдает от «неблагоприятных климатических

условий», а короче — от засух. Именно они понуждают земледельца на те

действия, от которых в благоприятные годы он воздержался бы. Чтобы не

снизить производство зерна и других продуктов земледелия, он, где по своей

инициативе, а где по указанию сверху, распахивает не только поймы, но и

земли, подверженные водной и ветровой эрозии, ранее использовавшиеся лишь

как выпас. Распахивает — и получает обратное желаемому, один гольный камень

остается после первого же сильного ветра. А ветры и бури здесь бывают чаще

засух.

Ни пашни нет, ни выпасов. Чтобы прокормить скот, он идет теперь с пилой и

топором в редкие рощицы, идет в лесополосы, защищающие поля от суховеев и

создающие свой, пусть и не очень устойчивый, микроклимат, идет на заготовку

веточного корма. Пусть за счет веток, но все же скот избавлен от бескормицы.

А как чувствуют себя рощицы и колки? Не только в Башкирии, но всюду, где

веточный корм готовят. Как чувствуют себя лесополосы, которые улучшают

микроклимат, увеличивают плодородие полей, повышают эффективность

агротехнических приемов и удобрений, сокращают выдувание и смыв почвы,

способствуют превращению угодий в высокопродуктивные?

Вот передо мной документ. Цитирую его. «Администрацией совхоза «Степной»

Хайбуллинского района для заготовки веточного корма было организовано 300

человек, которые без технологического контроля со стороны специалистов

обрубили боковые ветки на опытных участках полезащитных лесополос, созданных

из гибридных тополей.

Эти лесополосы, созданные в 1968—1970 годах из отселекционированных

морозо-, засухо- и солеустойчивых гибридов, показавших высокую

жизнестойкость при крайне неблагоприятных погодных условиях, являются

ценными в научном и практическом отношениях. За счет окоренения срезанных

веток можно было за один год решить немаловажную проблему: создать базу

посадочного материала из жизнестойких сортовых тополей для всех зауральских

районов, что позволило бы в короткий срок заложить в сухой степи мощные

зеленые заслоны в борьбе с засухой и дефляцией.

Массовой и бесконтрольной обрезкой боковых ветвей на высоту до 2,5 метра

тополям нанесен большой вред. Задиры коры от рубки ветвей топорами и резкое

осветление неминуемо вызовут заражение тополей болезнями, поражение

вредителями и буйное развитие сорняков, что ставит тополевые лесные полосы,

имеющие уникальное значение, под угрозу гибели...»

— Аж 103 тонны заготовили прекрасного зеленого корма! — похвалился

директор совхоза «Степной», надеясь, видно, обрадовать этим селекционеров.

— Что ж вы сделали? — чуть не со слезами вымолвил в ответ на эту

«похвальбу» научный сотрудник лесной опытной станции Борис Гаврилович

Левашов, всю свою жизнь отдавший отбору и селекции этих тополей, способных

буйно расти (по метру прирост!) даже в сухой степи. — Вы же погубили то, что

создавалось десятилетиями...