выраженная тенденция к лирической повествовательности; стремление

синтезировать лиризм с «прозой» и социальными мотивировками делает эту

поэзию характерным индивидуальным преломлением общих поэтических

исканий 40-х и, в особенности, 50-х годов. Конечно, это очень далеко, скажем,

от Фета (хотя и вырастает из общих с ним исторических истоков), что,

разумеется, не означает большей художественной высоты: нет, это просто

другая тенденция, кое в чем, вероятно, близкая к «почвенничеству»

(Ап. Григорьев).

С историческим поворотом от революционной ситуации к победе

общественной реакции наступает характерный духовный кризис. Апухтин

печатает в журнале братьев Достоевских «Время» в 1862 г. стихотворение

«Современным витиям», где передовой общественности предъявляется

обвинение в отсутствии сколько-нибудь человечески привлекательных

духовных идеалов:

Посреди гнетущих и послушных,

Посреди злодеев и рабов

Я устал от ваших фраз бездушных,

От дрожащих ненавистью слов!

Мне противно лгать и лицемерить,

Нестерпимо — отрицаньем жить

Я хочу во что-нибудь да верить,

Что-нибудь всем сердцем полюбить!

Характерно в этом, быть может, художественно наиболее сильном произведении

Апухтина сочетание резко выраженного идейно-социального мотива со столь

же страстно выраженной личностностью, лиризмом. Поиск «веры»,

общественного идеала, связанного с духовным опытом всего человечества

(«Чтоб с пути, пробитого веками, мне ни разу не пришлось свернуть!»), —

именно это, очевидно, в первую очередь противопоставляется передовой

общественности, становится предметом страстного лирического излияния.

Драматизм художественной судьбы Апухтина — в крайней идейной

противоречивости этого лирического взрыва. Для того чтобы такого рода

поэтическая декларация обладала общественной весомостью, необходимо,

чтобы с определенной степенью ясности проступало направление поисков

общественного идеала. Так обстоит дело, скажем, в лермонтовской «Думе», что

и придает внутреннюю и плодотворную силу отрицанию. Не то У Апухтина:

нужна вера во что бы то ни стало, вера «во что-нибудь», вера как субъективная,

личная опора в жизни. Страстная личностность подменяет, замещает здесь

самый идеал — разумеется, при такой установке ничего сколько-нибудь

духовно весомого найти нельзя. Стихотворение с большой силой выражает

смятение и растерянность. Апухтин раздавлен реакцией, но свои

художественные инвективы-удары направляет влево, а не вправо. Субъективно

гораздо более счастлив Фет, в этой же ситуации уверенно и твердо идущий

вправо. В чисто художественном плане у Апухтина тоже получается

характерная двойственность — установка на изображение современного

человека в самом материале стиха реализуется в архаических, условных

образах «земли обетованной», «горячего песка», «караванов» и, наконец, идеал

должен стать «тяжелым бременем креста». Страстный лиризм и в плане

изобразительном замещает современность, а не одушевляет ее. Приобретая

прямоту общественного выражения, Апухтин теряет здесь самое свое ценное

качество, воспитанное 50-ми годами: конкретность подхода к современному

человеку. При необыкновенной, даже запальчивой искренности неприятия

современности — и одновременной беспомощности в ее постижении —

остается только один путь: ухода из современной литературы. Это и делает

Апухтин.

Примерно на те же 20 лет, что и Фет, Апухтин отходит от литературной

борьбы, от организующихся вокруг журналов направлений, от литературного

профессионализма. Он ставит себя в положение светского дилетанта, в полной

мере выступающего в качестве поэта только в дружеских кружках. От этой позы

постороннего в отношении литературных направлений человека Апухтин не

отказывается до конца своих дней. Фактически же — в связи с общим

оживлением поэтической борьбы, начавшимся в конце 70-х годов и резко

выявившимся в 80-е годы, — он в нее включается. Его литературная программа

выражена в стихотворном сборнике, трижды переиздававшемся начиная

с 1886 г. Этот сборник определенным образом организован, в него вложен весь

поэтический опыт Апухтина, он построен под известным идейным углом

зрения. Нарушены, сдвинуты хронологические рамки, поздние стихи часто

даются прежде ранних, интимная лирика, явно больше всего одушевляющая

поэта, окружается стихами обобщающих и описательных тем, как бы

перетолковывающих и объясняющих ее. Ключ к внутреннему замыслу книги и

основополагающему лирическому принципу зрелого Апухтина, выраженному в

построении книги, — именно в этих перемежках, в этих взаимоистолкованиях,

перетолкованиях отдельных стиховных тем друг другом. Строится своего рода

цельное повествование о жизни современной души, своего рода

психологический «роман жизни». Подобная тенденция намечалась и крепла в

поэзии 40 – 50-х годов. Так попыталась обобщить свой путь в литературе и в

жизни Каролина Павлова в своем итоговом (и тоже единственном) сборнике

стихов 1863 г. Любопытно, что молодой Апухтин, печатавшийся в «Искре»,

выступил там в 1860 г. с довольно злой пародией на поэму К. К. Павловой

«Кадриль». Не только поиски Апухтина в области поэмы сходны с «Кадрилью»,

но и стилистические принципы поэзии Апухтина, в широком смысле слова, во

многом примыкают в итоге как раз к поэтическому опыту Каролины Павловой.

Сборник Апухтина открывается опытом поэмы (в подзаголовке

характерным образом жанрово определенной как «отрывки из дневника») «Год

в монастыре». Это — прозаического типа стихотворное повествование о

непреодолимой силе любви, сначала толкающей «светского человека» к уходу в

монастырь, а затем, по первому зову возлюбленной, — к бегству из монастыря.

Дело у Апухтина не в эффектном сюжете (хотя и эффектность его не случайна),

а в прозаически анализируемых, детально психологически обосновываемых

портретах героев. В условиях прозаической, опустошающей своей

обыденностью современной жизни, при отсутствии сколько-нибудь

увлекательных больших целей и идеалов в жизни, приобретает особую силу,

власть над человеком такая вот страсть — в сущности, бессмысленная и

бесплодная. Эффектность основного поступка героя — чистый случай.

Эксцентричность действий героя здесь — именно следствие того, что нет

действий, прямо и ясно выражающих широкую социальную практику,

достаточно привлекательную для людей. Большая социальность ушла из жизни

людей (нет «веры»), поэтому единичной жизнью человека играет случай. Это —

целая литературная программа. Апухтин делает главный акцент на

современный быт, на прозаического типа психологизм, строит стихотворение

как современный рассказ в прозе, — скажем, стихотворение «С курьерским

поездом», где повествуется о встрече пожилых людей, любивших друг друга в

молодости и, естественно, разочаровавшихся при попытке начать снова жизнь и

любовь в старости. (Тут опять в какой-то мере продолжен опыт «рассказов в

стихах» К. Павловой, по-бытовому переосмысляемых у Апухтина.) Такого типа

людская жизнь и поведение естественно дополняются бытового же типа

«эксцентрикой» — уголовной хроникой, по-бытовому же, с развернутым

психологизмом раскрываемой («Из бумаг прокурора»). Все это содержательно

расширяется в некую обобщающую картину современной жизни экскурсами в

историю, в давнюю, более яркую и красочную жизнь в историческом прошлом,

жизнь, которой нет и не может быть сегодня (стихотворения «Венеция»,

«Старая цыганка»). Сама социальная тема в прямом виде в этом контексте

превращается в некую жизненную эксцентрику, в психологически обостренный