знания с религией, естествознания и математики с мистическим чувством.

Понятно, что подобная постройка «цельного знания» на основе религии

Соловьеву не удается и удаться не может, — задание же тут именно таково.

Наибольшее значение как для последующего буржуазного

философствования, так и для попыток применения соловьевства в области

теории и практики искусства имеет решение Соловьевым общефилософских

вопросов. Все эти вопросы собираются, концентрируются Соловьевым вокруг

проблемы человека, его места в истории и в современном обществе.

Гносеология в собственном смысле слова, по признаниям его учеников,

относительно мало занимала Соловьева: считая Канта крупнейшей,

основополагающей фигурой в этой области, все свое внимание он

сосредоточивал на «жизненной практике» (нравственности) — кантовская

пропасть между субъектом и объектом преодолевается религиозным чувством,

«верой». Как это ни странно на первый взгляд, именно тут наиболее явственны

точки соприкосновения между соловьевством и «атеистическим»

философствованием Шопенгауэра и его ученика Ницше, где в акте «воли»

преодолевается расщепленность субъекта и объекта (в сочинениях о

нравственности Соловьев высоко оценивал Шопенгауэра, в конце жизни

пытался «ассимилировать» Ницше и т. д.). Подобные решения основной

гносеологической проблемы через учеников Соловьева (типа Бердяева)

докатываются вплоть до современных экзистенциалистов: «Исходным

гносеологическим пунктом должен быть не раскол мира на субъект и объект, а

принцип изначального единства субъекта и объекта»20.

Подлинным центром «практически-религиозной» соловьевской философии

«всеединства» является учение о «цельном человеке» и «цельном обществе»

(«теократии»). Согласно Соловьеву, человек по своей сущности «двуедин»,

«двуприроден», он совмещает в себе два начала: духовное (божественное) и

природное (материально-чувственное). Идеальным состоянием человека и

общества является внутренняя согласованность, гармония, «синтез» этих двух

начал. Смысл отдельной человеческой жизни в том, чтобы создать

20 Гайденко П. П. Экзистенциализм и проблема культуры. М., 1963, с. 32.

Ср.: «Это определение абсолютного начала как СУЩАГО, а не бытия (как

определял его Гегель и предыдущая философия) имеет решающее значение и

для философии Соловьева и, как нам кажется, для всей новейшей философии»

(Булгаков С. Что дает современному сознанию философия Владимира

Соловьева? — В кн. От марксизма к идеализму. СПб., 1903, с. 205). Возможно,

что здесь несколько преувеличивается значение Соловьева для последующего

буржуазного философствования, но самое направление поисков угадано: от

«сущего» через идеи «трансцедентного индивидуализма» (Бердяев Н. Трагедия

и обыденность — Вопросы жизни, 1905, № 3, с. 279) идет прямая дорога к

«… концепции познающего субъекта как существования», как «существующей

сущности в смысле экзистенциальной философии» (Шварц Т. От Шопенгауэра

к Хейдеггеру. М., 1964, с. 100).

«… личность, совмещающую в себе два естества и обладающую двумя

волями»21; идеальное соотношение между материально-чувственным и

духовным началами то, «… когда и божество и природа одинаково имеют

действительность в человеке, и его собственная человеческая жизнь состоит в

деятельном согласовании природного начала с божественным, или в свободном

подчинении первого последнему»22. Такая конструкция «цельной личности»

имеет и общественный аспект: согласно Соловьеву, необходимо, чтобы человек

«… своею собственною деятельностью осуществлял этот абсолютный порядок

в порядке естественном, ибо только такое осуществление и образует свободную

теократию»23. Под «свободной теократией» подразумевается идеальный,

«цельный» общественный строй. Соловьев пытается, таким образом, чисто

умозрительно, абстрактно создать образ «цельного человека», в котором

сочетались бы начала материально-чувственное и духовное, общественное и

частное, личное и общее. Поскольку смутное ощущение исторического кризиса,

присущее в начале века молодым литераторам (и в особенности Блоку),

подсказывает им в неопределенной форме сходные мысли, и в то же время в

сочинениях Соловьева они наталкиваются на подобные мысли, выраженные

уже в гораздо более продуманном, четком (хотя и религиозно-извращенном)

виде, — именно эта сторона соловьевских воззрений особенно

распространяется в литературных кругах. Все это подкрепляется также стихами

Соловьева, в которых его метафизические идеи умозрительного слияния,

«синтеза» личного и общего, духовного и материально-чувственного начал

находят еще более резкое выражение: Соловьев-поэт, естественно, меньше

боится церковной цензуры. Согласно метафизике (или мистической

космогонии) Соловьева, между реальным миром и создавшим его богом

находится некая промежуточная область, которую Соловьев именует «Софией

премудростью божьей», или женственным началом мира. Именно тут, в этой

промежуточной области, особенно явно выступает «синтез» духовного и

чувственного начал, здесь же и вообще возникает, зарождается как

чувственность, так и материальный, реальный мир в целом. Эта метафизика не

могла одобряться официальной церковью, так как она далека от ее догм и

скорее близка к древним еретическим сектам. Поэтому Соловьев выражает ее

откровеннее в стихах, чем в философских трактатах. Так, в стихотворении

«Песня офитов» (1876; офиты — гностическая секта) говорится о слиянии,

«синтезе» белой лилии чистой духовности с алой розой земной чувственности:

Белую лилию с розой,

С алою розою мы сочетаем.

Тайной пророческой грезой Вечную истину мы обретаем.

Далее в стихотворении появляются образ «голубки», означающей добро, с

извечным образом зла — змеем. Однако отношения голубки со змеем рисуются

21 Соловьев Вл. С. Чтения о богочеловечестве. М., 1881, с. 209.

22 Там же, с. 208.

23 Соловьев Вл. С. Критика отвлеченных начал, с. 203.

достаточно «еретически», если ориентировать эти образы на библейскую

мифологию Ветхого завета, официально признанную христианской церковью:

Вольному сердцу не больно…

Ей ли бояться огня Прометея?

Чистой голубке привольно

В пламенных кольцах могучего змея.

В финале появляются еще два образа — грозы и покоя, которые опять-таки

даются в синтезе, в слиянии, и которые так же не связаны со всей

предшествующей целью образов, как не связаны между собой образы лилии и

розы и образы голубки и змея:

Пойте про ярые грозы.

В ярой грозе мы покой обретаем…

Белую лилию с розой,

С алою розою мы сочетаем.

Стихотворение построено на парных контрастных образах от начала до конца.

Получается нечто аналогичное фетовским «двухрядным» композициям, однако

едва ли уже тут следует говорить о воздействии Фета: скорее аналогия

возникает из романтической поэтики контрастов, являющейся, очевидно,

исходным пунктом для обоих поэтов. Вместе с тем неизбежно возникает

сопоставление, поскольку Фет создал законченную лирическую систему с

далеко идущими возможностями. Фет добивается сложных динамических

соотношений между двумя взаимосвязанными рядами — «душа» и «природа».

У Соловьева последовательно от начала до конца контрастные образы

механически скрещиваются, совпадают друг с другом («синтез»), но они не

порождают движения, динамики в стихе: новая пара образов не связана с

предыдущей, но опять скрещивается, и в результате не получается целостной

картины ни «души», ни «природы». Результатом является крайняя

двойственность читательского восприятия. В стихах Соловьева есть своего рода