рецензию, сам Блок явно присоединяется к этому направлению в поэзии,

предпочитающему изображать «широкую крону могучего дерева», но не

«изменчивую тень», «предметы», но не их «отражения». Получается как будто

бы так, что начальный Блок хорошо знает, что Фет изображает именно

реальный дуб, а не его отображения, сам он, однако, изображает именно

отображения. В чем же тут дело — изменился сам Блок? Да, он сильно

изменился к 1906 году, однако дело не только и не столько в этом.

Многократные обращения к темам природы в ранних стихах, да и самая любовь

к поэзии Фета как к «путеводной звезде» убеждают в том, что и в начале своего

пути Блок стремится к изображению «кроны дуба», а не «изменчивой тени»,

однако соотношение «природного» и «душевного» в его ранней поэзии

предстает совсем иным, чем в поэзии Фета.

Разгадка этой парадоксальной ситуации кроется, как кажется, в образах

людей, изображаемых Фетом и Блоком. Люди, изображаемые Фетом в

анализировавшихся выше стихах (а они чрезвычайно типичны для основной

линии творчества Фета), теснейшим образом слиты с изменчивой, трепещущей

жизнью природы, с логикой овладевшего ими чувства (тоже природного). Герои

настолько тесно слиты с «природным», что неразличимы их лица,

индивидуальности, да их и нет в стихе. Так, если в стихотворении «Мы

встретились вновь после долгой разлуки…» повторяющаяся во всех трех

строфах строка «И плакали, плакали мы» с необыкновенной силой передает

динамическую изменчивость человеческого душевного мира (плачут от

радости, плачут от горя, и снова плачут от особой радости, разрешающей

жизненные тяготы, от «катарсиса») и если эта же динамика чувства с железной

логикой вводит природную тему как реальную тему диалектики природы — то

она же, эта лейтмотивная тема, лишает героев их человеческих лиц. Герои

становятся знаками темы, но не индивидуально своеобразными людьми. В

стихотворении рассказывается о горе и радости, как таковых, но не о

злоключениях и радостях единичных, определенных лиц. С кем все это

происходило, каков «он» и какова «она» — этого мы не узнаем, да, по логике

фетовского замысла, мы и не можем, и не должны этого знать.

Точно такой же повтор «Как сердце мое разрывалось!..» в блоковском

стихотворении «Она молода и прекрасна была…» все время нагнетает одну и ту

же тему: непонимания «ею» — «его». Изменчивости самого чувства здесь нет и

в помине. Все усиливается и усиливается одно и то же чувство: скорби «его» от

отдаленности, отчужденности особой жизни «ее» от «его» жизни. Это

превращает природную тему в иллюстративную: «ее» холод вовсе не

обязательно сравнивать с «лебедем», да и «лебедь» тут, в общем, ни при чем. Но

и «она» и «он» абсолютно различимы. Они не слиты со своим чувством, ибо

оно совершенно разное у каждого из них. Оно не соединяет, а разъединяет их. У

каждого из них своя жизненная позиция; различие этих позиций все более

настойчиво утверждает повтор: «сердце разрывалось» именно от различия, от

непонимания «ею» — «его». Поэтому здесь нет и слияния с природной

жизнью — напротив, царит жесточайший разрыв с природой. Здесь можно

внести уточнение в тему природы у Блока. Выше говорилось, что она

иллюстративна — именно такова она по отношению к теме всего

стихотворения, в котором говорится о раздельности, неслиянности двух четко

различных лиц. Но при всей ее случайности для стихотворения в целом — она

не случайна, эта тема, для «ее» образа. «Она» непостижима для «него» так же,

как природа. Знаки природной жизни прикреплены к «ней», и они, как и

повторяющаяся строка, подчеркивают разнонаправленность индивидуальных

устремлений. Душа «ее» непостижима как природа, природа напоминает

декорацию, и образ «ее» отчасти сливается с этой декорацией. Оба

разбиравшихся стихотворения Блока пронизаны чувством смятения, тревоги,

душевной смуты. Они включены поэтом в раздел «Ante Lucem» («Перед

светом») первого тома и подготовляют основную тему этого тома — тему

Прекрасной Дамы, тот «магический кристалл», сквозь который, по Блоку, виден

его главный творческий замысел. Поэтому-то так важно понять подлинный

смысл возникшего уже в начале творческого пути Блока расхождения с Фетом.

В сущности, тот круг общих содержательных явлений в стихе, который

отличает молодого Блока от Фета, может и должен найти общественно-

историческое истолкование. Тревожное чувство одиночества, ощущение

отделенности от людей, чувство глубокой разобщенности даже в отношениях с

любимым человеком находят себе лирически-обобщенное, собирательное

выражение в структурной отъединенности лирического субъекта стиха от

жизни предметно-материального, природного мира. Однако невозможность для

человеческого «я» внутренне свободных, прямых отношений с природным

целым характерна для определенного исторического времени, — источник

подобных душевных неустройств скрывается, бесспорно, в специфических

общественных закономерностях эпохи. Едва ли молодой Блок представляет это

себе в сколько-нибудь осознанном виде. Но что такая душевная смута

характерна для современного человека — это он знает. Фета он воспринимает

как старшего современника, восьмидесятника, и свою явную художественную

рознь с ним он тоже должен соизмерять со своими представлениями о

сегодняшней жизни и современном человеке. Особое гармоническое

соотношение (или, точнее, постоянная координация) «душевного» и

«природного», осуществляемое Фетом-художником, должно казаться ему чем-

то желанным, завидным («путеводная звезда») — но в реальных отношениях, в

реальной душевной жизни сегодняшних людей (какими они предстают в стихах

Блока) явно неосуществимым. Так получается не из отдельных мыслей,

рассыпанных в единичных стихах, но из лирического целого, из самой

структуры стиха, из стихотворной композиции.

Между тем для Фета сложная взаимосвязанность «природного» и

«душевного» была своего рода творческой программой, выработанной еще на

протяжении 40 – 50-х годов, «проверенной» в борьбе с шестидесятниками и

вновь выдвинутой в 80-е годы, в пору нового и агрессивного возвращения в

поэзию. Взаимосвязь «природного» и «душевного» покупалась ценой изъятия

из самой структуры стиха общественно-исторического начала; получавшаяся в

итоге «гармония», особый «оптимизм» — противопоставлялись социальной

«дисгармоничности» гражданственной поэзии. Выходит в итоге так, что

душевная смута, изображаемая молодым Блоком и явно требующая включения

в структуру стиха общественных элементов, сближает его, в какой-то мере в

противовес Фету, с восьмидесятниками гражданственной линии в поэзии.

Возникает внутреннее творческое противоречие. По специфике своих интимно-

лирических тем, по своей отстраненности от прямого опыта общественной

борьбы молодой Блок, конечно, крайне далек от поэзии «гражданской скорби».

В дальнейшем, на протяжении своего драматического пути в искусстве, Блок

приходит к постановке общественных проблем в поэзии. Тенденции такого

рода, заключенные в специфически поэтических коллизиях молодого Блока,

вынуждают его искать среди поэтов-восьмидесятников иных опор, иных подмог

в оформлении душевного опыта в лирике, кроме Фета. Так возникает в

творчестве молодого Блока очень серьезно им оценивавшаяся в пору его

духовной зрелости проблема освоения опыта А. Н. Апухтина.

В осознанном виде, как особая идейная тема, проблема «апухтинского»

фигурирует у Блока в своеобразном философско-историческом контексте в пору

высшей его творческой зрелости, в 10-е годы XX века, в кругу крайне сложных