- А как же! – заторопился Антон Захарыч, и стал доставать бумаги. - Вот, пожалуйста!

Я, в свою очередь, достал свои. Старший взял их и принялся рассматривать, подставляя к редкому свету фонаря.

- Почему гуляете так поздно? – обратился он, опустив руку с бумагами и глядя на нас.

- Тут видите ли какое дело! - заторопился Антон Захарыч, заглядывая старшему в глаза. - Повстречал друга моего сына, давно не виделись, вот и разговорились, да про время-то и забыли!

Старший спрятал наши документы во внутренний карман и сказал:

- Придется пройти с нами.

- Но как же так!.. – сокрушенно воскликнул Антон Захарыч.

Я мог бы попытаться бежать, но бежать один, без моего спутника я не мог, а потому подчинился. Нас окружили и повели.

Мы пересекли двор и с черного хода вошли в дом. Внутри при входе находилось несколько солдат. Они курили и негромко переговаривались. Нас заставили подняться на второй этаж, завели в пустую комнату и обыскали.

- Ждите. Позовут, - сказал человек в куртке и закрыл за нами дверь.

Антон Захарыч был совершенно расстроен.

- Это ужасно, это ужасно… - бормотал он, не зная, куда деть руки.

- Успокойтесь, Антон Захарыч, - говорил я ему. - Документы наши в порядке, греха на нас нет, все образуется, вот увидите!

- Нет, Петенька, вы не понимаете! Ведь я же за вас беспокоюсь! Здесь все изменилось, все теперь не так, и это ужасные люди, ужасные, поверьте мне!

В ответ я как мог, утешал старика.

Наконец дверь открылась, и на пороге появился человек в гимнастерке.

- Корецкий! – громко сказал он.

- До встречи, Антон Захарыч! – пожал я руку старику и вышел вслед за человеком в гимнастерке, заметив по пути, что наша комната охраняется часовым. Человек в гимнастерке провел меня по коридору и открыл передо мной одну из дверей.

- Проходите, - сказал он, и, впустив меня, закрыл дверь, оставшись в коридоре.

Я оказался в комнате с двумя окнами, задернутыми плотными шторами. Под потолком тускло светила лампочка. У одной из стен стоял покрытый красной материей стол. За столом сидела одетая в кожаную куртку женщина с коротко стрижеными волосами. Кроме нее на другом конце комнаты за пишущей машинкой сидела барышня, а на стуле рядом с дверью - крепкий человек с кобурой.

Женщина оторвалась от бумаг, бросила на меня взгляд и сделала знак, указав на стоящий напротив ее стола стул. Я прошел и сел, положив фуражку на колени.

- Фамилия, имя, отчество, - сказала женщина, не поднимая глаз.

- Корецкий Петр Родионович, - ответил я.

- Офицер?

- Штабс-капитан.

- Зачем пожаловали в Петроград?

- Я не пожаловал, я здесь живу, - ровным голосом ответил я.

- Чем занимались последние два года?

- Предпоследние три с половиной года я воевал на фронте.

- Допустим. А последние полгода?

Тут женщина вскинула глаза и посмотрела на меня в упор. Я молчал, пораженный ее злой красотой. У нее были тонкие черты лица  и  удивительно синие глаза, которые так плохо гармонировали с недобрым выражением рта.

- Повторяю – чем вы занимались последние полгода? – не спускала с меня женщина глаз.

- Чем придется. После того, как вы сдали фронт немцам, мне пришлось искать средства к существованию. Но с вашей властью я не воевал, и на большую дорогу не выходил.

- Все вы так говорите, - усталым голосом произнесла женщина, ослабив взгляд.

- Вы правы. К сожалению, я ничем не могу этого подтвердить, кроме как моим честным словом.

Женщина скривила губы:

- Бросьте…

Она снова уставилась в бумаги, которыми были, вероятно, мои документы.

- Хорошо, - наконец сказала она, - разберемся. Уведите, - обратилась она к человеку с кобурой.

Я встал и сказал:

- У меня к вам просьба, если позволите.

- Слушаю.

- Со мной вместе арестовали отца моего друга. Поверьте, он здесь ни при чем. Мы  с ним случайно встретились на Невском. Проявите снисхождение, прошу вас.

- Разберемся, - махнула рукой женщина, делая знак человеку с кобурой увести меня.

Меня увели и поместили в большую комнату, где уже находились десять человек. Меня встретили бодрые голоса, которые, тем не менее, не могли скрыть тревогу на лицах их обладателей. Знакомых среди них не оказалось. Я представился.

- Кто вас допрашивал? – спросил меня некий поручик.

- Не знаю. Какая-то женщина с прекрасными синими глазами.

- Вам не повезло. Это Катька Ксенофонтова. Самая свирепая баба в здешнем ЧК. Не удивлюсь, если к утру вас расстреляют.

- Не пугайте, поручик, не пугайте, - ответил я и отошел.

Конечно, я был смущен. Подтвердились самые черные слухи по поводу происходящего в Петрограде. Про то, как зверствуют большевики, хватая и расстреливая приличных людей. Находясь вдали, я и верил, и не верил, но никак не ожидал, что попаду в их жернова. Оказаться в «a la merci» у большевиков мне, боевому офицеру, защищавшему Россию, в то время как они на деньги врага готовили черную измену – это ли не верх абсурда! И отвратительнее всего, что мою судьбу вершит какая-то синеглазая безродная выскочка!

Передо мной вновь предстало лицо женщины с противоестественным соседством созданных для любви глаз и узких отталкивающих губ.

«Где я мог видеть раньше этот взгляд? Где? Когда?» - пытался успокоить я легкую боль, потирая шрам на затылке.

…Конечно, здесь, на Невском. Весной одна тысяча восемьсот девяностого года.

Я свернул с Владимирского на Невский, дошел до того места, где в него впадает Надеждинская и пересек проспект. Углубившись по грязной улице шагов на сто, я свернул в дом и поднялся на этаж, где жила Лиза. У дверей ее квартиры я дал знать о себе звонком, и мне открыла служанка.

- Здравствуй, Михеевна, - сказал я. - Что, Елизавета Фадеевна дома?

- Нету барышни дома, - прогудела в ответ Михеевна, - нету.

- А где же она?

- Не ведаю, батюшка, не ведаю.

- И не сказала куда ушла?

- Да кто ж мне сказывать-то будет, батюшка! Не сказала, как есть, ничего не сказала!

- И когда вернется, не сказала?

- Не сказала, батюшка!

Я потоптался и сказал:

- Ладно, бывай здорова, Михеевна!

- И ты не хворай, батюшка!

- А как вернется барышня – скажи, что приходил.

- Непременно, батюшка, непременно скажу!

В досаде я спустился на улицу и на виду апрельского солнца стал думать, как быть дальше.

С Лизой я был знаком два года и считал ее своей невестой. Она была из хорошей семьи, образована и чрезвычайно мила. Одним словом, хорошая партия для будущего врача. Между собой мы сговорились, что пока я учусь, я не буду претендовать на ее свободу больше, чем имею на это право в моем положении неофициального жениха, а она, со своей стороны, не станет искать удовольствий выше тех, которые я в состоянии ей предложить. И все шло хорошо, пока в ее поведении не возникла неопределенность, выражавшаяся в том, что она стала часто отсутствовать дома без видимой причины. Я приходил и не заставал ее, а потом, когда просил объясниться, слышал в ответ невразумительные доводы в пользу ее постоянства и терпения.

Чувствуя сердцем недоброе, я не знал, тем не менее, что делать и как изменить положение. И вот сегодня, очутившись в очередной раз в покинутом состоянии, я решил не на шутку объясниться с Лизой и, если потребуется, внести окончательную ясность в наши отношения – просить у родителей ее руки.

Едва я собрался двинуться обратно к Невскому, как увидел, что в мою сторону, осторожно ступая на камни мостовой, приближается молодая дама. Насколько она была молода, я судить не мог из-за шляпки с густой вуалью, но, судя по движениям и фигуре, речь шла о девушке 20-25-ти лет.

Вначале я подумал, что ее путь направлен в мою сторону случайно, но девушка подошла ко мне совсем близко, остановилась и сказала:

- Вы, наверное, ждете Лизу?

Я несколько растерялся и ответил:

- Кто вы и почему вам нужно это знать?

- Я знаю, где она сейчас и могу вас туда проводить, - напряженным, как мне показалось, голосом, отвечала девушка.