И потом, куда мне возвращаться? В свое время для меня там развесили фонарики с теплым нежным светом – я их оборвал. Мой путь усыпали лепестками первого чувства – я их растоптал. Мне доверили на сохранение лучшие годы - правильно: я их промотал. И к кому мне после этого проситься? Когда светофор превращает зеленую ягоду в желтую, а желтую в красную – это нормально. И запустить процесс распада вспять ему тоже по силам. В жизни же это заканчивается красно-желто-зеленым отвращением...

Но сына я вам в обиду не дам. Разнесу к чертовой матери весь ваш наркоконтроль, но вы его не получите! Вот только оденусь, попью чайку – и не получите.

«Ах, Леха, Леха!.. - думал я, шагая через мост. - Вот ты и дорос до государственного к тебе интереса. Я в твои четырнадцать о таком и не мечтал…»

Вчера была Пасха. Река - небо, небо - река. Облака по голубому, словно льдины. Льдины по синему, как облака. Радуйтесь, блики ликования, распевайте акафисты, аллилуйствуете! Христос добирался до нас восемьсот лет, а мы сейчас к нему за четыре с половиной часа, после чего жалуемся, что благополучно добрались…

К половине одиннадцатого я был на месте. Пришел пораньше, как договорились, чтобы заранее обсудить с сыном ситуацию.

- Ну, пойдем на улицу, - обнял я его, уводя от казенного аскетизма. - Рассказывай, что почем и как дело было.

Достал сигарету и закурил. Сын поморщился.

- Что, неужели не куришь? – поддел я его.

- Не дождешься.

И это мне знакомо. Сигарета – первый знак мужского значения. Для многих часто и последний. Может, курит, да не хочет расстраивать?

- Как мама?

- Похудела.

- Не мама похудела – платье поправилось! – нравоучительно сообщил я. - А чего похудела?

- Не знаю.

- Ну, значит, весна. Я тоже, брат, похудел, - предъявил я лопающийся пояс брюк. - Ладно, давай рассказывай.

Выяснилось, что сын поперек отца и божьего духа влез в историю с тремя неизвестными. Были два его одноклассника, которым Ванька Сомов, шустрый молодой человек четырнадцати лет из их же класса, предлагал таблетки. Какие и зачем – все, само собой разумеется, знали. Какие же еще таблетки могут предлагать в школе? Это, знаете ли, и первокласснику известно. Так вот, они сообщили об этом Лехе, а тот, в свою очередь, поделился с классной. А та, не будь дура, доложила директору. А тот, не будь дурак, накатал заяву в этот самый наркоконтроль. Когда стали разбираться, то те двое, кому это предлагалось, от всего отбоярились, и оказался мой сын рыжим и честным, а таких, как известно, правосудие любит пользовать и сзади, и спереди. Кроме того, взбеленилась успешная, горластая мамашка Ваньки Сомова, грозя затаскать нас по судам за поруганную честь своего недоноска. Ну, не суки ли?

Телефон в кармане попросился наружу по нужде.

- Вы уже встретились? – спросила нас мать моего сына.

- Все в порядке, не волнуйся.

- Он тебе все рассказал?

- Да, во всех подробностях.

- Ну, и что ты думаешь?

- Вот дырку они от бублика получат, а не Шарапова! – от все души пообещал я и показал телефону руками, как это будет делаться.

- Хорошо, спасибо, - культурно поблагодарила жена. - Побудь с ним потом, если сможешь.

- Обязательно смогу, не волнуйся.

И мы двинулись на допрос. Сунулись было в кабинет, но там было занято, и нас попросили подождать. Пока ждали, я косился на сына, украдкой разглядывая его упрямый профиль. Весь в мать. Моего ничего не проглядывает. Может, и хорошо. Бог даст, не будет кобелизмом мучаться. Как быстро и бурно он меняется! Грядущее возмужание гонит с лица остатки ребячества, последние следы сказки пасуют перед застывшей наготове усмешкой. Прыщики на щеках у носа, черная пушистая полоска над губой. Дорогой ты мой, куда же ты так спешишь!

Я вдруг вспомнил его маленького, радостно-косноязычного, одолеваемого непослушными словами.

"Очень больно болит!" - жаловался он мне, показывая на сбитую коленку.

"Мы его сделали, мы его стукнули 400 раз!" - хвастался он, победив мальчишку со своего двора.

"У меня так температуры много!.." - говорил он мне по телефону, болея гриппом.

"Сегодня холодно градусов!" - заглядывал он в зимнее окно.

"Этот шум мне даже в ухо попадает!" - рассказывал он про ремонт в соседней квартире.

"Почему ты так долго проснулся?" - спросил он как-то раз, дозвонившись до меня, развратного, в середине дня.

Однажды летом я его спросил:

"Какую ягоду ты ел на даче?"

"Не знаю…" - поник сын.

"Ну, какую? Ну, черную смо…"

"Смалину!" - подхватил он...

Я вспомнил, как мне его вручили на выходе из роддома – белый конверт с неведомым посланием внутри. Жена откинула накидку, и мне предстал мой сын - серьезный, спящий, слепой, в истинно первозданном, божьем виде. Моя надежда, мой завтрашний день.

«Боже мой! Да у него через десяток лет свой такой же будет!» - поразился вдруг я.

Мы не замечаем, как стареем, потому что внутри мы все те же.

Дверь нужной комнаты открылась, оттуда выпала такая же пара, как мы с сыном. Скользнув по нам взглядом, которым их снабдили в кабинете, парочка направилась на выход.

- Ванька Сомов с отцом… - сообщил сын, понизив голос.

Через пять минут вызвали нас. Познакомились, и дознаватель в штатском сказал:

- Ну, все в порядке. Парень во всем сознался. Только, говорит, аспирин предлагал, а не то что вы, мол, думаете! Так что, закрываем мы это заявление, а Сомова берем на заметку. Ну, а тебе, Алексей, спасибо, что не побоялся сказать. Пугали, наверное? Нет? Скажи честно!

- Никто меня не пугал, - пробурчал сын.

- Ну, и ладно, не говори. А кончишь школу – приходи к нам. Работы всем хватит.

- Я после школы на юридический пойду, - сообщил вдруг сын.

- Вот это дело! – одобрил хозяин кабинета. - Тогда после института прямо к нам! Идет?

- Посмотрим… - первый раз улыбнулся сын.

Распрощавшись так мило, что мне даже не пришлось поиграть мускулатурой, мы с очевидным облегчением покинули настороженное недоверчивое учреждение.

- Ну что, зайдем чайку попьем? Есть время? – поинтересовался я.

- Есть, - ответил немногословный сын.

Мы поднялись на второй этаж дорогого, еще пустого ресторана, вошли в зал и образовали композицию: в центре сюжета – наше интервью с администратором, на втором плане – столики, круглый спор официантов, глубже – балконная дверь, за ней – линялый ситец небес.

Сговорились на два чая с лимоном и кусок торта.

- Да, Леха, история весьма и весьма поучительная. Хорошо то, что хорошо кончается. А ведь могли подставить по полной программе, - развалившись на диване, приступил я к отцовским комментариям. - Ведь сколько раз я тебя учил: «Ничего не бойся, но ухо держи востро!» Говорил? Говорил! А ты что?

- Я видел вчера ваши фотографии со свадьбы. Пап, почему вы с мамой разошлись? – неожиданно спросил сын.

- Потому что я плохой, а твоя мама хорошая, - не задумываясь, ответил я.

- Это не ответ.

«Прокурором будет…» - подумал я, глядя в его строгие глаза.

- Так бывает в жизни, сынок, - устало ответил я, - так бывает…

- Это не ответ!

- Это ответ. Считай, что я во всем виноват.

- Нет, пап, это, все-таки, не ответ. Ты же знаешь, что она тебя ждет.

- Кто ждет?! Кого?!

- Мама. Тебя.

- Леха, ну что ты, ей-богу!.. – поперхнулся я, почуяв, что мой похотливый мир в большой опасности. - Не можем мы уже с мамой жить вместе! Как ты этого не понимаешь!

- Почему? Ты ее больше не любишь?

- Леша, сынок, ну что ты такое говоришь!.. Конечно, люблю! И тебя люблю, и маму, ты же знаешь!

- Тогда приходи к нам жить. Хотя бы на неделю! Придешь?

«Нет, ну точно, прокурором будет…» - подумал я, поникнув головой.

…Снова мост, снова река.

Кит-теплоход, что блудным островом, белой кувшинкой, звонкой скорлупой, пленной сиреной, умной щепкой плывет наперекор течениям – для кого и зачем твое усердие? Тут одно из двух: либо встать на вечный прикол, либо распустить паруса. Либо сидеть на диете, либо на горшке. Вот такая здесь диагональ диагноза. Все прочее – всего лишь отклонение слова «сын» от его первоначального значения, этакая лихорадочная аберрация смысла под тяжестью и жаром улик.