Отложив в сторону портфель, высокий негр выпрямился и направился, по всей видимости, в спальню. Джеремия поплелся за ним, не обращая внимания на предметы интерьера — он только раз уклонился от маршрута, чтобы обогнуть стол. Когда они вошли в комнату, он лишь мельком отметил стоявшие там широкую кровать и комод с выдвижными ящиками, но на большее его интерес к обстановке не распространялся. Лишь когда Гектор зашел в ванную, Джеремия, вспомнив об элементарных приличиях, остановился. Гектор открыл кран. Джеремия терпеливо ждал у двери, пока его приятель умоется.

Но чем дольше он ждал, тем больше его трясло. Теперь, когда он достиг своей цели, мысль о том, что он не в состоянии поговорить с Гектором — единственным, кто стал бы слушать, — сводила его с ума. Он страстно желал найти какой-нибудь способ обратить на себя внимание. Ему необходимо было с кем-то поговорить, с кем-то, кто мог бы и хотел бы помочь.

Он проскользнул в ванную и остановился за спиной Гектора, все еще склонившегося над раковиной. Вот Гектор, не оборачиваясь, протянул руку за полотенцем. Джеремия хотел подать ему полотенце, но все, на что он оказался способен, — это вызвать воспоминание, которое растаяло в воздухе, едва он выпустил мысленный образ из рук.

«Проклятие! — Будь он настоящим, Джеремия пробил бы кулаком зеркало над раковиной. — Проклятие! Почему даже он меня не видит? Почему никто меня не видит?»

Гектор нащупал полотенце, выпрямился и начал вытирать лицо. Тодтманн оставил попытки. Ничего со своим другом он сделать не мог, но хотя бы у него теперь есть убежище. Здесь тени были не такими густыми, как в городе. Здесь они будут собираться дольше. Одна-две — это вполне терпимо и не привлечет внимание ворона или Ароса… так убеждал себя Джеремия.

Гектор отмял полотенце от лица и вернул на место — разумеется, аккуратно сложив. Затем он слегка подался вперед и принялся разглядывать свое лицо в зеркале. Джеремия вернулся к двери, не зная, что ему делать дальше. Самое меньшее, чем он мог отблагодарить Гектора за приют, — не совать нос в личную жизнь.

Он уже хотел выйти из ванной, как вдруг негр выпрямился, вцепился двумя руками в зеркало, потом повернулся к двери, не веря своим глазам.

— Джеремия?

Поезд-призрак, неумолимо приближавшийся к городу, издал заунывный гудок. Каллистра не обращала внимания ни на сам поезд, ни на его пассажиров. Они были воспоминаниями, не более того. Другое дело ворон…

Утешало ее лишь то обстоятельство, что Джеремия был в безопасности. Он должен был вернуться к себе домой, вспомнить свою прежнюю жизнь и вернуться в реальный мир. Так лучше. Другой займет его место, а с ним ничего не случится. Ворон перестанет для него существовать, а Арос — как только перебесится — изменит свои планы.

Каллистра не винила Джеремию за его решение — в конце концов, не по собственной воле он оказался в чуждом для него мире. Если кого-то и стоило винить в этом, так это Томаса О’Райана. Почему его выбор пал на Джеремию? При всей своей беззаботности Томас был человеком умным и добрым. Зачем же ему понадобилось швырять Джеремию — человека, совершенно не подготовленного к этому, — в логово черной птицы?

Думая о зловещем создании, она обшаривала взглядом туманные небеса пограничного мира. Ворон то появлялся в мире Серых, то исчезал. Каллистра понятия не имела, как ему это удается, но это мешало следить за ним. Ее больше не заботило, что замышляют эти двое — Арос и ворон, — но ей нужно было, чтобы ворон преследовал ее, и достаточно долго, чтобы Джеремия спокойно вернулся в свой мир. Возможно, сейчас он уже объединился с истинным миром, но она хотела убедиться. Ради Джеремии.

— Разве ты меня оставил? — обратилась она к небесам, на которых не было и следа черной тени. — Где ты, птица или дьявол?

Пограничный мир вспыхнул пылающим солнцем. Тени испарились, точно утренняя роса в разгар лета.

Каллистра вскрикнула и отвлеклась. Траурный гудок растаял вдали, поезд-призрак возвращался назад, в область воспоминаний.

Открыв глаза, она увидела, что находится среди странного, неустойчивого пейзажа, где реальность яви боролась с миром сновидений. Здания вырастали из земли и, достигая небес, исчезали, отступая перед всхолмленным ландшафтом, похожим на негатив фотографии. Для Каллистры это был вполне привычный вид, абсолютно непредсказуемый, но не лишенный известной красоты, которую омрачала лишь гигантская черная тень, пикирующая на нее.

Ворон остановился прямо перед своей жертвой. Рассмеявшись довольным каркающим смехом, он изрек:

— Разрази меня гром! Опять мы вдвоем.

Каллистра попыталась придумать какую-нибудь уловку, чтобы отвлечь его внимание, а самой тем временем исчезнуть. Ей требовалось лишь мгновение. Пока он смотрел на нее, у Каллистры не было ни одного шанса. Его воля, его мощь намного превосходили ее собственные.

Оторвав взгляд от ворона, она вытаращенными глазами уставилась ему за спину, широко раскрыла рот и завопила:

— Арос! Нет! Не надо!

Фокус был старый, но дело происходило в царстве Серых, которые жили и дышали стариной, испытанными и проверенными штампами. Ворон резко повернулся назад, высматривая врага. Каллистра, не мешкая ни секунды, перенеслась прочь, подальше от разъяренной птицы.

Вернее, попыталась перенестись.

Черная птица вновь поймала глазами ее взгляд и отрывисто захохотала.

— Уже уходишь? Ой, вряд ли! Тебя я заполучил, и до твоего королька тоже скоро доберусь!

Лишенная других возможностей, Каллистра с вызовом встретила насмешливый взгляд Серого.

— Джеремию тебе больше не видать! Его нет со мной — и не было! Я научила его, как вырваться на свободу!

— Как это по-человечески. Ведь человеку свойственно ошибаться.

Ворон, казалось, ничуть не был обескуражен ее откровением. Каллистра отпрянула, вдруг испугавшись за смертного, который успел стать ей небезразличным. Джеремия вернулся в свой мир, иначе быть не может!

— Что ты хочешь сказать?

— Ты можешь привести лошадь к водопою, только вряд ли она потом найдет дорогу домой.

Запутанную речь ворона, хотя он был одной с ней породы, понять было трудно, но Каллистра была почти уверена, что уловила суть его причудливо составленной фразы. Ворон намекал, что Джеремия Тодтманн, оказавшись предоставленным самому себе, выбрал не путь, ведущий домой. Зачем? Этого Каллистра не могла себе объяснить. Он знал, зачем она с ним рассталась. Зачем ему было оставаться среди Серых, где его ждали только опасности?

Как она ни пыталась себя уговорить, но ощущение, что ворон говорит правду, не проходило. Если Джеремия все еще обретался в царстве теней, он был добычей для этого стервятника. Или для Ароса. На иную участь надежды у него не было, разве что…

— Давай заключим договор!

Явно заинтересованный ее импульсивным предложением, ворон описал круг и опустился ниже. Впервые Каллистра обратила внимание на сгущавшиеся вокруг тени, которые Джеремия справедливо назвал голодными. Тени были из самых черных, самых низменных снов человечества.

Ворон опустился на ветку, которой не было, и склонил голову. Глаза его то вспыхивали белым пламенем, то тлели адскими красноватыми углями.

— Говори. Говори теперь — или успокойся навеки.

— Ты жаждешь якорь только для себя, чтобы как раб он слушался тебя. — Каллистра, несмотря на свое смятение, невольно вздрогнула, произнеся рифму. Это всегда будет ей напоминать о том, кем был Джеремия и кем ей не быть никогда.

Птица склонила голову набок, но не произнесла ни слова.

Ободренная его молчанием, черноволосая красавица, почувствовав прилив воодушевления, продолжала:

— Этот король не для тебя. Его избрал Томас. А что, если тебе не с выбором чужим возиться, а выбрать своего? Того, кто будет править, повинуясь и слушая тебя лишь одного?

Может, молчание и золото, но сейчас Каллистра с радостью бы выменяла его на положительный ответ крылатого призрака. Он же только сидел склонив голову на несуществующей ветке и взирал на Каллистру с нескрываемым весельем. Каллистра не понимала, что его так забавляет. У ворона был такой вид, будто он знает что-то, чего не знает она. И все же он пока не отверг ее предложение. Надежда умирает последней.