На самом деле заставила его отказаться от охраны въевшаяся в кровь привычка никому не доверять на сто процентов. Он, конечно, понимал, что в Нигере, так же, как и в Москве, вечерами гулять небезопасно. Даже на «мерсе». Особенно, если ты лицо значительное, да еще из Москвы. Он просто не хотел «засвечивать» Наташкину квартиру… Ведь ясно: этот Витя немедленно и подробно отчитается перед Грибом, а тот мигом «пробьет» адрес, выяснит, кто там живет, и будет потом долго гадать, зачем туда поехал Маликов. И окажется Наташка в списке лиц, находящихся с ним в тесном контакте. И, случись что, ее потянут. Да и вообще, мало ли как может жизнь повернуться? Нет, пока есть возможность, лучше оставить для себя несколько «чистых», никому не известных адресов, где можно отсидеться, «залечь на дно» хотя бы на несколько дней, пусть даже не прячась от опасности, а просто — чтобы отдохнуть, чтобы никто не доставал.

— Все, Витя, до завтра, — простился Маликов с топтавшимся на месте охранником.

А… Ага. Всего доброго.

Маликов сел в машину и поехал на Грибоедова, где жила Наташка и тогда, когда они были студентами. В то время — с родителями, ныне, как выяснилось, покойными.

«Дождалась, — думал он, проезжая по Дворцовой площади. — Всегда хотела жить одна. Вот и посмотрим, как она управляется».

Сколько он помнил Наташку, она никогда не занималась домашним хозяйством. Ее комната вечно была не прибрана, пепельницы — не вытряхнуты. Когда родителей не бывало дома, то еду гостям приходилось приносить с собой: Белкина готовить либо очень не любила, либо просто не умела.

Но все ее «минусы» искупались с лихвой — общительностью, быстрым и светлым умом, веселой парадоксальностью суждений и немыслимой, сводящей с ума сексуальностью.

«Словно вымер город… — Машина Игоря Андреевича миновала Театральную площадь, где еще топтались на остановке автобуса несколько человек, и свернула к каналу Грибоедова, в темноту, показавшуюся привыкшему к московской толкотне и уличному оживлению Маликову просто странной. — Черт, это же центр города… А пусто, как будто в деревне глухой. Действительно, здесь они что — с наступлением темноты все по домам расползаются?..»

Игорь Андреевич остановил машину на набережной канала. Вышел, взглянул вниз, на темную воду. Она поблескивала в тусклом свете, льющемся из окон высоких, мрачных домов, которое, как бы стиснули русло, закованное в гранит набережной. Потом Маликов поднял голову и посмотрел на Наташкины окна. Свет горел на кухне и, насколько он помнил расположение комнат, в гостиной, в родительской комнате.

«Ждет…» — Игорь Андреевич прошел под высокой аркой подъезда и, прислушиваясь к стуку собственных каблуков по ступенькам лестницы, двинулся дальше, наверх. Лифтом он не воспользовался: четвертый этаж — не проблема, а лишняя встряска не помешает, и так весь день сиднем просидел в грибовском кабинете.

Он поднимался по высоким ступенькам и с каждым шагом, как ему казалось, удалялся от своей бешеной, суетной и опасной московской жизни, возвращаясь в беззаботные студенческие годы… Когда все впереди и все — легко, просто и приятно, когда жизнь представлялась сверкающим праздником и омрачить ее не могли ни «неуды» на экзаменах, ни уличное хамство, ни мелкие ссоры с товарищами — все было просто великолепно!

Маликов, предвкушая встречу с Наташкой, широко улыбнулся: они не виделись лет десять, но он почему-то пребывал в уверенности, что Белкина ничуть не изменилась. Такие девчушки, подсказывал ему богатый жизненный опыт, такие шустрые девчушки не меняются с годами. Наверняка, она такая же прыткая и боевая, как в студенческие годы. Может быть, только стала еще более жадной до секса. У женщин с годами это бывает…

Маликов вздрогнул, увидев на своем пути две непонятно откуда возникшие фигуры. Они словно материализовались прямо из воздуха — Игорь Андреевич не слышал ни шагов, ни дыхания, на шороха одежды.

Машинально продолжая двигаться вперед, он все не мог поверить, что эти двое незнакомцев, преградивших ему дорогу, пришли сюда именно по его душу. Кто знал, что он окажется здесь, кроме Наташки? Да никто! А Наташка — она же… Она же не из этого круга.

Игорь Андреевич поднял голову — до этого он шел глядя себе под ноги — и заметил наконец, что лица незнакомцев скрыты под черными шерстяными шапочками, натянутыми до подбородка. Только для глаз были сделаны узкие прорези.

— Да мать вашу!.. — громко сказал Маликов, не чувствуя ни страха, ни даже волнения. Его охватило страшное раздражение, перешедшее через мгновение в бешеную злобу: что же они, суки, и здесь ему покоя не дают?! Сколько можно эти игры продолжать?! Он же взял тайм-аут, он же приехал отдыхать! Почему же они не оставят его в покое?!

Страх не пришел к нему и тогда, когда Маликов увидел в руках одного из незнакомцев короткий автомат с необычно толстым стволом (он будто выхватил тот откуда-то из-за спины), а второй незнакомец махнул в это время в сторону Игоря Андреевича пистолетом.

— Да мать… — снова начал Маликов, бросившись вперед и пытаясь прорваться сквозь живую стену, смять ее.

Но, почти одновременно, в грудь, в живот и в шею депутата ударили пять пуль: четыре — автоматные и одна — выпущенная из пистолета с глушителем.

Маликов задохнулся от боли, в горле его забулькало что-то горячее. Игоря Андреевича отбросило к стене, и шахта лифта перед его глазами медленно поползла вверх. Потом перед ним снова встал незнакомец в маске: сейчас он вдруг показался Маликову неожиданно высоким — смотрел на депутата сверху вниз.

Игорь Андреевич хотел было поднять руку, чтобы закрыться, защитить себя, но рука не послушалась. Не слушалось вообще все тело — он не чувствовал ничего, кроме жгучей, рвущей внутренности боли. К тому же Маликов обнаружил (поводив глазами), что он уже не стоит на ногах, а сидит, привалившись спиной к стене лестничной площадки… Незнакомец поднял пистолет и выстрелил депутату точно в лоб.

— Ну ни хрена себе! — Максимов вытряхнул из пачки папиросу, привычно дунул в мундштук, сдавил его пальцами в двух плоскостях и сунул в рот. — Нет, ты видел?

— Что? — Карпов повернул голову, оторвавшись от экрана монитора, руки же его остались лежать на клавиатуре компьютера.

— Да прервись ты, в натуре! Как автомат работаешь.

— Так прет, Николаич! Надо, пока прет, фиксировать.

— Эх, писатель, мать твою! Ты посмотри лучше — что на свете-то творится. Вот тебе и новый сюжет.

— А что такое?

— Ну я же говорю — послушай!

По телевизору шла программа утренних новостей.

«…Сегодня было совершено покушение на депутата Государственной думы Игоря Маликова. Ночью, прямо на лестничной площадке одного из домов, расположенных вдоль набережной канала Грибоедова, двое неизвестных напали на приехавшего в наш город с частным визитом депутата и, произведя несколько выстрелов из автоматического оружия, нанесли Игорю Маликову тяжелые ранения, от которых он скончался на месте. По факту убийства возбуждено уголовное дело; следствие ведет городская прокуратура. Мы выражаем свои соболезнования родным и близким Маликова. Будем подробно информировать вас о ходе следствия. Сегодня, в двадцать часов, в передаче «Тет-а-тет» депутат законодательного собрания Санкт-Петербурга Василий Митрофанов в прямом эфире выскажет свою точку зрения на происшедшее ночью на канале Грибоедова. А теперь — о погоде…»

— Что скажешь? — спросил Максимов.

— Ничего хорошего не скажу. Кажется, снова война затевается, Николаич. Эх, мать ее так, ни минуты покоя!..

— А ты-то что задергался? Нам-то какое до этого дело? Лично я — все, ушел оттуда. Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел… Пускай теперь они там друг друга гасят, а с меня хватит.

— Ты так думаешь?

— А ты, писатель, что — хочешь снова повоевать? Мало тебе?

— Я-то как раз не хочу, но, боюсь, без нас там не обойдется…

— Отчего же так?

— Знаешь, Николаич… Всем хорошим, что во мне есть, я обязан книгам. Кто это сказал?