Ход заканчивается. Это последняя точка, которой нам суждено достигнуть в этой экспедиции. Следующим летом придется нырять уже на этой умопомрачительной глубине.

На часах 20.30. Предстоит мучительный подъем...»

Нам пришлось проработать до девяти утра. Вместе с Ильей, обеспокоенным моим долгим отсутствием и спустившимся вниз тем же головокружительным маршрутом, мы сделали топографическую съемку не только новой части, между третьим и вторым сифонами, но и пересняли галерею между вторым и первым. Полусонные, замерзшие, но гордые тем, что удалось выйти победителями из решающего поединка, вернулись мы в лагерь.

Впервые в мировой практике на подобной глубине, за сифонами, было пройдено более двухсот метров вертикалей. Глубина пещеры возросла до 1220 метров. В ней отснято почти шесть километров ходов и галерей. И все же это пока лишь истоки большой подземной реки, путь к устью которой займет не один год.

Владимир Киселев

Фото автора и Глеба Семенова Массив Арабика — Москва

Человек, хоть раз побывавший в Монголии, увезет с собой в памяти яркий букет впечатлений. Сколь бы ни были они разнообразны, в них непременно войдут юрта и кумыс, сочные оранжево-синие закаты и рыжевато-зеленый зверек монгольских степей тарбаган и, конечно, монгольский чай. В своих рассказах с видом знатока он будет называть его «суутай цай» (что просто-напросто означает «чай с молоком») и — в зависимости от собственных вкусовых склонностей — либо ругать его, либо хвалить. При этом, однако, он не удержится от соблазна заметить, что их чай похож на наш суп. Характерная деталь монгольской кухни — зыбкость грани между едой и питьем. К примеру, айраг — так называется по-монгольски кумыс. Его, конечно, пьют, и помногу — иногда по полтора-два литра за раз — достаточно, чтобы человек целый день мог ничего не есть. Айраг — панацея от многих болезней, особенно легочных и кишечных, он восстанавливает силы летом после долгой зимы, он основной праздничный напиток во время летнего праздника — надома и осенних свадеб, но прежде всего айраг способен по калорийности заменить собою несколько разнообразных блюд.

А чай с молоком — что это, блюдо или напиток? Ведь, помимо воды, небольшого куска кирпичного чая и молока, в него добавляют соль, прожаренную муку грубого домашнего помола из дикого ячменя или проса, а иногда — это делают кочевые гурманы для придания чаю особого привкуса — зерна поджаренного риса. В чай можно положить пенки, костный мозг барана, пельмени, растертое в муку вяленое мясо, мелкие кусочки бараньего курдюка. В горячем чае можно развести сухой творог. Наконец, в него можно влить ложку-другую забродившей молочной барды. Словом, в монгольский чай можно положить абсолютно все, что есть съедобного в юрте кочевника. Конечно, хочется спросить: а при чем же здесь чай? И вообще — разве ЭТО называется чаем? В Европе, Китае, Средней Азии — нет, а в Монголии — именно это и называется чаем.

Лично я не вижу в этом ничего странного или тем более плохого. Такой получай-полусуп не раз выручал нас за многие годы экспедиционной работы. Бывало, что, измученные бесконечными монгольскими дорогами, мы останавливали машину и ненадолго заходили в неожиданно появившуюся из-за холма юрту. Заходили просто так: посидеть минут десять, чтобы отойти от дорожной тряски, а заодно узнать, правильно ли мы едем. И тут же попадали в силовое поле степного гостеприимства, становясь свидетелями уходящей корнями в глубокую древность традиции — приема гостя.

Эта традиция включает в себя множество мелких, но обязательных деталей. Прежде всего приветствие — все слова раз и навсегда определены — гостя и ответ хозяина. Затем гость, войдя в юрту — желательно не споткнувшись о порог,— должен пройти по часовой стрелке на свое гостевое место в почетной части юрты. Когда и гость и хозяин усядутся, наступает следующий этап — обмен табакерками. Каждый должен понюхать табак из табакерки другого.

А тем временем хозяйка уже готовит свежий чай, ибо он едва ли не главное в ритуале встречи гостя. У монголов есть даже единица измерения времени, называющаяся «вскипятить один котел чая»: восемь-десять минут, которые уходят на то, чтобы разжечь огонь в очаге, вскипятить в котле воду, кинуть в нее кусок кирпичного чая, дать ему завариться, затем влить молоко и кинуть соль, помешивая черпаком, довести заново до кипения, перелить все в чайник и начать угощать гостей. А пока готовится чай, на маленьком столике уже появляются: сухой творог, пресный сыр, нежные пенки, поджаренная мука. Насыплешь муку в пиалу, добавишь кусок масла, размешаешь ложкой (а еще лучше — пальцем, ей-богу, так намного вкуснее!), проглотишь глоток-другой... хорошо! Две-три пиалы такого чая и — все равно, что пообедал. Усталости как не бывало, машина опять весело бежит по дороге, жизнь снова прекрасна и удивительна.

Однако не только чаем славится меню кочевника. Чтобы понять и оценить его, необходим небольшой экскурс в историю монгольской кулинарии.

Уже многие сотни лет кочевники евразийских степей — и в их числе монголы — едят мясо и пьют молоко. А что им еще есть и пить, если разведение скота и кочевание в поисках пастбищ для него — их основное занятие вот уже более полутора тысяч лет, с тех пор как в этом регионе мира возникло и сложилось кочевое скотоводческое хозяйство и соответственно кочевой образ жизни, кочевое мировоззрение, кочевая культура. Молоко чаще не пьют, а едят в виде творога, сыра, масла, сметаны, сливок, пенок — пенок просто и пенок, прожаренных с мукой, перемешанных с ягодами черемухи, с подсушенной корочкой снаружи и нежной сливочной мякотью внутри. И еще много всякой иной молочной всячины. Сами монголы насчитывают не один десяток молочных блюд.

А вот всем возможным видам мяса они предпочитают лишь слегка проваренное — будь то конина, говядина или наиболее любимая ими баранина. Любой европеец назовет ее просто полусырой и будет мучиться от боли в деснах (попробуй прожевать такое мясо!) и тяжести в желудке. Но каждый монгол приведет немало аргументов в его пользу: во-первых, в нем сохраняются витамины и гормоны, во-вторых, у тех, кто ест такое мясо с детства, зубы белы и крепки. И вскоре вы перестанете упорствовать в своем заблуждении, что мягкое разварившееся мясо лучше жесткого полусырого, ибо сверкающие белозубыми улыбками лица монголов и горки идеально обглоданных костей будут лучшими доказательствами вашей неправоты.

Пожалуй, только одно мясное блюдо не соответствует вышеперечисленным стандартам. Это «боодог». Делают его так: берут козленка или степного сурка тарбагана, искусно отделяют голову от туловища, через горловину вытаскивают внутренности, кости, через нее же внутрь забрасывают раскаленные на огне костра камни и, крепко перевязав горловину, все это кладут в угли. Когда дойдет до нужной кондиции, вспарывают брюхо, стараясь не пролить чудесный наваристый бульон, осторожно вычерпывают его чашками, подсаливают и пьют, а затем, вынув камни, отрезают себе по куску мяса — нежного пропеченного, пахнущего степью, камнями, ручьем, из которого камни взяты.

Ученые утверждают, и, наверное, в этом есть доля истины, что боодог— наследство еще докочевых времен в истории монголов. Так или почти так могла выглядеть трапеза охотников, подстреливших желанную добычу. Кочевники сохранили это блюдо в своей кухне как память о былых временах, а также потому, что сами не прочь изредка побаловаться охотой. Когда-то облавные охоты знати кончались многодневными пиршествами. Туши зверей жарили на вертелах, запекали в ямах, заполненных углями, и, наконец, делали из них боодог.