Попробовать сейчас настоящий боодог удается редко, появился его модернизированный вариант, его называют иногда «хорхог». Модернизация коснулась прежде всего сосуда. Если раньше в этой роли выступала сама тушка животного, то теперь это алюминиевый бидон — обязательно с плотно прилегающей крышкой. Герметичность — непременная деталь данного кулинарного рецепта.

Я попробовала боодог впервые пятнадцать лет назад. Наш экспедиционный отряд работал в сомоне Алтай посреди Заалтайской Гоби на дальнем западе Монголии. Однажды солнечным утром наши опекуны от местного начальства Ганджур и Загд предложили проехаться взглянуть на стада куланов, пасущихся где-то недалеко. Мы были в нерешительности: монгольское «недалеко» порой означает сотню километров. Заметив наши сомнения, спутники дружно добавили:

— Боодог будет.

Уговаривать дальше не пришлось. Через полчаса мы уже искали чабана, откочевавшего за соседний бархан, а он ловил козла, которому выпала сегодня грустная честь стать боодогом для гостей. Ганджур и Загд разделали его по всем традиционным правилам. Многие путешественники и ученые, наблюдавшие эти правила в действии, называют их особым видом искусства. Я согласна с ними. Отдав шкуру и внутренности хозяину козла и прихватив разделанное мясо, мы отправились в путь.

Как-то незаметно испортилась погода, пошел дождь, задул гобийский ветер, и вопрос о куланах отпал сам собой. Еще часа полтора мы метались на машине в поисках уютного местечка, где ветер и дождь не помешали бы нам осуществить задуманное. Пелена песчаной пыли вдруг расступилась, и перед нами возник зимний загон для скота. Он пустовал: летом скот пасется на горных пастбищах. Решили, что лучшего места искать не стоит. И не прогадали. Маленькая пристройка для молодняка, площадью два на два метра и высотою в полтора, стала нашей кухней и банкетным залом одновременно.

Собрали саксаул, разожгли костер. Найти камни в Гоби не проблема. Забив флягу мясом, специями и раскаленными камнями, Ганджур с Загдом начали катать ее по земле. Внутри шипело и клокотало. Крышка изо всех сил рвалась на свободу, но наши спутники и хозяева уже не один боодог в своей жизни сготовили и съели и дело свое знали хорошо. Минут через десять страсти во фляге стихли, и ее поставили на малый огонь костра. А еще через двадцать минут каждый из нас держал в правой руке кусок мяса, в левой — пиалу с наваристым бульоном.

Сидя на плаще, под которым мягко пружинил многолетний слой сухого навоза, прислонившись к прочной стенке пристройки, прислушиваясь краем уха к разгулу стихий снаружи, я думала: где, когда в последний раз мне было столь уютно, вкусно и хорошо?

Наталия Жуковская, кандидат исторических наук

Фото автора Улан-Батор — Москва

Фонтанка — река моего послевоенного детства... Яростная трель последнего звонка катапультой выбрасывала нас, ошалелых от радости, из классов мужской школы в сверкающий мир Фонтанки. Шумела весенняя набережная, катила воды река, отражая солнечные блики. Тихие волны нежно шлепались о гранит спусков — здесь у деревянного причала нас ждали лодки. Поначалу весла зарывались в воду и поднимали веер брызг. Вымокнув, мы успокаивались, и флотилия трогалась в великое плавание по Фонтанке — к Неве.

Гордые, мы плыли по ерику, который вытекал из Невы и впадал в нее же. Мы уже знали, что Фонтанкой этот ерик стали называть из-за труб, тянувшихся на километры к фонтанам Летнего сада. Лодки удалялись все дальше от причала, оставляя там одинокую фигуру провожавшего нас учителя географии...

Это он, Александр Федорович Григорьев, раскрывая за сорок пять минут урока всю необъятность Земли, пробудил в нас интерес к тому, что начиналось за порогом школы. Тяжело опираясь на палку и решительно выбрасывая вперед протез (подорвался в войну на мине), вел он нас в Аничков дворец — Дворец пионеров. Останавливался отдышаться на мосту с клодтовскими конями.

— Не знали небось, что живете на границе Петербурга. В давние времена деревеньки стояли по берегам ерика, а из лесов выходили разбойники, пошаливали на дороге в Москву, грабили проезжих,— говорил он, бережно оглаживая выбоины на граните постамента.

Эти раны были памятью о блокадных годах: когда скульптурные группы Клодта сняли и упрятали в землю, на мост рухнула бомба, разметав тумбы с чугунными решетками и перилами, сея кругом осколочную смерть.

...Под мерный взмах весел и скрип уключин мы вспоминали рассказы своего учителя географии. Этот с конными скульптурами мост (он получил свое название от военной слободы, построенной подполковником Аничковым) был когда-то подъемным. При въезде на него стоял караульный дом — застава. Поздно вечером шлагбаум опускался, и пропускали лишь служивых людей, лекарей, знатных вельмож, но все должны были быть с фонарями — вместо пропуска. Гости плыли по узкому канальцу в гавань парадного двора Аничкова дворца.

На месте нынешней гранитной набережной была деревянная. Лишь в конце XVIII века стали облицовывать набережную камнем. Тысячи рабочих возились в болотине, забивая сваи и таская тяжеленные плиты. Однажды, не выдержав тягот, четыреста человек пошли к Зимнему дворцу с жалобой на подрядчика. Екатерина II челобитчиков не приняла и приказала посадить рабочих под караул. Так закончилась едва ли не первая в России стачка...

Сейчас ежегодно заботливо ремонтируют набережную, меняют старые плиты. У моста Ломоносова так тщательно восстановили, обвалившийся участок набережной, что он теперь выглядит лучше, чем прежде. Любят у нас в укор нынешнему хвалить прежние времена. А даже не все старые питерцы знают, что в середине прошлого века вовсю торговали с баржи на Фонтанке невской чистой водой — полкопейки за ведро. Такой была грязной Фонтанка. Теперь же для сточных вод провели коллектор — вода чище стала, снова рыбаки с удочками стоят у чугунной ограды.

К мосту Ломоносова мы подплывали словно к загадочному замку, что поднимается из речной глади. Его четыре гранитные башни-беседки будто режут волну гранями опорных колонн. Летят навстречу гиппокампы — фантастические крылатые кони с рыбьими хвостами, несущие на спинах фонари. И кажется, что тяжелые цепи, подвешенные между башнями, раскачиваются под ветром, издавая печальный звон...

Этот мост сохранился лучше, чем другие мосты Фонтанки. Поставленные по его концам новые обелиски с гиппокампами настолько связаны с архитектурой моста, что их часто приписывают первоначальному проекту. Мост этот считается редчайшим памятником архитектуры XVIII века, а для меня он — самый красивый, дорогой тем, что рядом — мой дом с тяжеловесной лепкой по фасаду, бывший доходный дом известного купца Елисеева. По этому мосту я бегал каждый день на работу в типографию «Лениздата», чьи окна светятся ночами в крайнем здании с колоннами на площади Ломоносова. Эта площадь — один из лучших ансамблей Карла Росси. А если пересечь площадь по набережной, то подойдешь к дому, где в квартире Л. Б. Красина в 1905 году под руководством В. И. Ленина состоялось совещание членов ЦК и ПК РСДРП о поддержке Московского вооруженного восстания. Что ни дом на Фонтанке, то памятник.

...Выйдя на невские просторы, мы гонялись за буксирами, цеплялись баграми за плоты, чтобы как можно дальше пройти против сильного течения. После таких лодочных гонок (когда-то, по повелению Петра Великого, катанья на Неве и каналах в воскресные дни открывались пушечным выстрелом) мы, мальчишки, любили рассматривать дворцы на набережной Фонтанки, которые на расстоянии с воды казались пышнее и величественнее. Петр I бесплатно раздавал под них пустующие земли и сам построил себе Летний дворец с «царским огородом» — Летним садом.

Особенно поражал воображение Инженерный замок, поднимавшийся за Летним садом мрачной красноватой громадой. Нам представлялся прежний Михайловский замок — цитадель, построенная Павлом II для сбережения своей особы. Но всего месяц с небольшим ему удалось прятаться за рвами с водой и вздыбленными подъемными мостами, пока не настигла смерть. В голове никак не укладывалось, что после этих событий здесь бывал Пушкин, что в Военно-Инженерном училище обучался Достоевский, а после Октябрьского восстания красногвардейцы подавляли здесь мятеж юнкеров.