Дальше находился любимый наш цирк, и был он на этом месте «всегда», как говорил нам Александр Федорович. Раньше здесь был цирк Шапито, но до этого, оказывается, размещался Слоновый двор, там и появился первый слон в Петербурге — подарок Петру I от персидского шаха. Каждый дом таил в себе неоткрытые, притягательные для нас истории: иногда забавные, а подчас романтические или даже героические.

Когда-то я пробегал мимо, не замечая обычный пятиэтажный дом № 25. Памятной доски на нем еще не было, да и затмевал его великолепный сосед с ореховыми и золотыми залами — особняк вельможи Нарышкина, где сейчас в Доме дружбы собираются зарубежные гости. Узнал я историю дома № 25 из тоненькой с пожелтевшими страницами книжечки довоенного издания, что посоветовала почитать старенькая библиотекарша в читальном зале для студентов. Этот филиал Публичной библиотеки размещался в строгом здании бывшего Екатерининского института, возведенного по проекту Дж. Кваренги. Кстати, строилось это здание года четыре, а вот в капитальном ремонте последнее время находилось намного дольше. Правда, сейчас отреставрированную половину библиотеки снова посещают читатели. Так вот — эти два здания как раз смотрели друг на друга через Фонтанку. Только дом № 25 по Фонтанке был построен раньше и куплен Е. Ф. Муравьевой, матерью известных декабристов.

Кто только не бывал в сем скромном доме. Верхний третий этаж (уже позднее надстроили, к сожалению, еще два этажа) занимал историк Н. М. Карамзин. Бывал тут Орест Кипренский, и заезжал отдохнуть душой «чудотворец», как называл его Пушкин, поэт Константин Батюшков, посвятивший дому Муравьевых трогательные строки:

Увидел, наконец, Адмиралтейский шпиц,

Фонтанку, этот дом и столько милых лиц,

Для сердца моего единственных на свете!

Но, главное, у «беспокойного Никиты», одного из руководителей тайного Северного общества Никиты Муравьева, собирались декабристы, сюда приезжал Пестель. Мимо этого незаметного дома (после разгрома декабрьского восстания) провезли в кибитках закованных в кандалы декабристов, сопровождаемых жандармами...

Нынешним летом я снова пришел на набережную Фонтанки вместе с архитектором Виктором Михайловичем Бойцовым, работником ленинградской госинспекции по охране памятников архитектуры.

Выйдя из дома на площади Ломоносова, где размещается инспекция, мы с трудом пересекли площадь и прошли мостом Ломоносова с гранитными башнями. Обдавая бензиновой гарью, густо дымя выхлопными газами, неслись тяжеленные грузовики, трейлеры, тракторы и бульдозеры, не вписываясь в повороты и заезжая на тротуарные плиты узкой набережной, предназначенной когда-то лишь для пешеходов и карет. Разговаривать в таком грохоте было бесполезно, и мы только грустно покачивали головами. Сколько я ни беседовал с жителями домов на Фонтанке — домохозяйками и инженерами, врачами и архитекторами, журналистами и строителями — все едины во мнении: «Загазованность воздуха, копоть на стенах домов-памятников, их преждевременное разрушение — следствие слишком интенсивного движения грузового транспорта на набережной. Поток тяжелых машин, пересекающих центр Ленинграда, давно пора снять с Фонтанки, пустить в объезд».

Впереди, на углу Фонтанки и Невского, высится броский ярко-красный дворец князя Белосельского-Белозерского. Сколько помню, в нем всегда помещался Куйбышевский райком партии, здание тщательно ремонтировалось и реставрировалось. И сейчас тяжеловесные барочные формы дворца кое-где прикрыты лесами. Бойцову хочется показать дворец изнутри, но вначале он заводит к мастерам из ленинградского объединения «Реставратор», которые работают сегодня в этом здании.

— Многие дворцы по Фонтанке реставрируем,— не спеша поясняет Александр Семенович Ефименко, столяр-краснодеревщик с большим стажем. Он откладывает в сторону инструмент, которым отделывает затейливые деревянные завитки на дверях. К его работе присматривается белокурый паренек.

— Вот Евгений Дубницкий только начинает свой путь краснодеревщика после училища — опыт передаю...

Большой труд вложили мастера в отделку парадных комнат этого дворца. Ефименко припоминает, как снимали частями провисшую деревянную подшивку потолка в Бирюзовом зале. Идем анфиладой залов и гостиных: Дубовый зал, Красная гостиная, Зеленая столовая. Все поражает пышностью и богатством отделки, а Золотой зал просто слепит глаза. Я смотрю на прекрасно сохранившийся рисунок натертых до блеска паркетов и жалею не менее ценные паркеты Эрмитажа, истыканные шпильками дамских каблучков. Тоже проблема, да еще какая. С одной стороны — дворцы открыты для всех, а с другой — надо ведь сохранить их в целости от износа и порчи...

В Золотом зале, выходящем на Фонтанку, отражаются в зеркалах огромные люстры. Но что это за звук? В воздухе плывет непрерывный тихий стеклянный перезвон — это идут тяжелые колонны машин, и содрогание набережной передается большому зданию.

А что говорить о малых домиках, таких, как дом № 101 у Семеновского моста! Это дом А. Н. Оленина, известного деятеля русской культуры. Здесь молодой Пушкин в 1819 году увидел Аннет Керн, об этой встрече его вечные слова: «Я помню чудное мгновенье...» Правда, к тому моменту дом уже принадлежал С. И. Штерич, но действительно А. П. Керн здесь бывала и даже жила. Действительно и то, что дочери Штерич, Марии Алексеевне Щербатовой, посвятил свои стихи Лермонтов. И этот дом дожил до наших дней! Он охраняется государством, но что толку? Такие малые, но не менее близкие нашему сердцу домики разрушаются от проносящегося вблизи транспорта еще быстрее, чем дворцы...

Мы смотрим из окна бывшего дворца на Фонтанку, и архитектор Бойцов, показывая на противоположный берег реки, где перестраивается целый квартал, говорит, что не меньше трети всех домов здесь нуждается в капитальном ремонте, а жильцы, естественно, во всех обычных сегодняшних удобствах.

Я думаю о своем, простоявшем уже сто лет Елисеевском доме, который Бойцов уважительно называл «крепеньким». Как близки те дни, когда после лодочных гуляний из жаркого дня я вбегал в прохладную парадную. Горели в окнах витражи, еще ходил один из первых в Петербурге лифтов, а в нишах на лестничных площадках под гербами с купидонами стояли статуи. Как не понять тех жителей-патриотов, которым жаль утерять все эти милые и праздничные украшения не только их личной жизни, но и истории. До сих пор в нашем доме служат и бронзовые ручки, и затейливые шпингалеты на окнах и стоят белейшие изразцовые печи, правда, уже при водяном отоплении. Есть и лепные украшения на высоченных потолках... Сейчас, говорят, ведется предварительная перед ремонтом перепись всего, что нужно сохранить. Хотя при этом горестно добавляют: «Но сладу нет с этими строителями...» Значит, все-таки бесследно пропадают дорогие исторические реликвии. С этим мириться никак нельзя, особенно в прекрасных домах на реке Фонтанке, особенно ленинградцам.

В. Лебедев Ленинград

Ранним летним утром на попутной машине я проехал перевал Кызыл-Арт Заалайского хребта и оказался в высокогорной пустыне — долине реки Маркансу. Это уже Памир!

Вскоре впереди показалось озеро Каракуль, расположенное на высоте более 3900 метров. Изучение бабочек — мое давнее увлечение, можно сказать, вторая профессия.

Обычно на Восточном Памире энтомологи «привязываются» к Ошско-Хорогскому тракту, останавливаются у дорожных мастеров или в редких кишлаках. Удаляться от тракта высоко в горы опасно: и ночи морозные, и бездорожье, и селений нет. Поэтому энтомологи уходят «на охоту», прибиваясь к какой-либо экспедиции. Мне нужно было попасть в горный массив Мынхаджир, на левый берег реки Оксу. Туда обещали меня доставить геологи из Мургаба.