Григорий Мелехов, носитель типичного сознания среднего казачества, но одаренный величайшей восприимчивостью, мужеством и силой, отразил в своем пути от монархии к большевизму, затем к автономизму и, наконец, снова к большевизму, — характерные колебания среднего казачества. Но совершал их с подчеркнутой амплитудой, сильнее других переживая противоречия мира. Поэтому его ошибки и преступления были столь тяжкими. Судьба Григория действительно резко отлична от подавляющей массы среднего казачества, но лишь тем, что, так же ошибаясь и придя вместе с нею к ощущению истины, он должен нести возмездие за свое прошлое.

Пробуждение для Григория медленный, тягостный процесс, сопровождаемый ощущением личной вины в своем прошлом и невиновности одновременно. Это же мучительное состояние сознания своей вины и невиновности заставляет Григория то упрекать себя, что он «жидок оказался на расплату», то видеть глубочайшую внутреннюю несправедливость всякого возмездия, хотя он выражает готовность даже «отсидеть за восстание» и соглашается на все, кроме расстрела. «Но уж ежели расстрел за это получать, — извиняйте! Дюже густо будет!»— говорит он Кошевому.

Недоверие Кошевого к Григорию имеет вполне достаточное основание. Кошевой абсолютно прав, считая, что Григорий Мелехов, по неизвестным причинам демобилизованный из армии Буденного и свою политическую платформу формулирующий фразой: «Против власти я не пойду, пока она меня за хрип не возьмет!» — чрезвычайно опасен в обстановке все еще вспыхивающих мятежей. Кошевой верно предвидит, что Григорий Мелехов— командир бело-повстанческой дивизии в прошлом — может, даже независимо от своей воли, стать центром контрреволюционных сил.

Кошевой, выросший в боях гражданской войны, приходит на смену Штокману. Он представляет ту новую, разбуженную в народе силу, без которой победа революции была бы невозможной.

Штокман — большевик рабочий, ведущий подпольную работу на Дону перед войной и приехавший в Вешенскую в разгар гражданской войны, тип цельного, уже давно сложившегося революционера. Это — мужественный, спокойный, точно следующий директивам партии большевик, но многом похожий на Левинсона в романе А. Фадеева «Разгром», или Ивана Гору в третьей части «Хождения по мукам» А. Н. Толстого.

Кошевой в своем политическом развитии многим обязан встречам со Штокманом и другими большевиками. Однако его революционная непримиримость не является чем-то воспринятым извне.

Черты революционера рождаются в Кошевом сами. Он не обладает крупным интеллектом или большим политическим кругозором. Кошевым в его далекой станице не руководят, он не получает партийных директив, как Штокман, или как впоследствии герой «Поднятой целины» Давыдов. Кошевой* облеченный полномочиями председателя, ведет в своей станице политику Советской власти самостоятельно, на свой риск и страх. Он вооружается, когда видит, что бывшие белогвардейцы стали носить оружие, и беспощадно истребляет «контру».

Кошевой и Григорий Мелехов — центральные фигуры романа, оба казаки, прошедшие свои закономерные жизненные пути, и трагическая коллизия взаимного непонимания между ними полна глубокого исторического смысла. Вот отрывок из их последнего разговора:

«Григорий усмехнулся.

— Крепкая у тебя память! Ты брата Петра убил, а я тебе что-то об этом не напоминаю… Ежли все помнить — волками надо жить.

— Ну что ж, убил, не отказываюсь! Довелось, бы мне тогда тебя поймать, я и тебя бы положил как миленького!

— А я, когда Ивана Алексеевича в Усть-Хопре в плен забрали, спешил, боялся, что и ты там, боялся, что убьют тебя казаки… Выходит, занапрасну я тогда спешил.

— Благодетель какой нашелся! Поглядел бы я, как ты со мной разговаривал, ежли б зараз кадетская власть была, ежли б вы одолели. Ремни бы со спины небось вырезывал! Это ты зараз такой добрый…

— Может, кто-нибудь и резал бы ремни, а я поганить об тебя рук не стал бы.

— Значит, разные мы с тобой люди… Сроду я не стеснялся об врагов руки поганить и зараз не сморгну при нужде».

Рядом с рыцарственно благородным Григорием Кошевой может показаться недалеким фанатиком. Однако это не так. В Кошевом есть настоящая гуманность, долг, стоящий выше «рыцарской чести», не позволяющий ответить «благородством» на «благородный поступок» именно потому, что он, Кошевой, не чувствует себя свободным, вольным «рыцарем», каковым является, по существу, Григорий. Кошевой служит делу революции, и если жизнь его пощадил враг, спасший его от смерти, он не имеет, права ответить тем же, ибо всякий личный счет его отступает на задний план перед требованиями реальной политики революционера. Этот гуманизм Кошевого тем сильнее и убедительнее, что родился стихийно, что Кошевой считает его вполне естественным, неразрывно с собой слитым.

Это столкновение двух моралей: феодально-рыцарской и новой, революционной, проливает свет на то взаимное непонимание, на ту трагическую коллизию, которая возникает между Григорием и его бывшим другом детства.

В напряженной обстановке белогвардейских мятежей и кулацких восстаний Григорий Мелехов не может надеяться на прощение или забвение своего прошлого. Напротив, смертельная опасность угрожает ему при аресте. И, в первый раз проявляя малодушие, Григорий спасает свою жизнь. Предупрежденный сестрой, он скрывается и затем, захваченный бандитами в лесу, принужден остаться в банде Фомина. Его бегство с Аксиньей — последняя попытка найти свое жизненное счастье. Случайная пуля лишает его самого дорогого в мире. Смерть Аксиньи, высшая точка страданий Григория, — самое сильное место эпопеи. Трагическая тема романа достигает здесь небывалой высоты. Но прост, даже сух язык автора. Совершенно один, тихо покачиваясь, стоит на коленях Григорий возле могилы Аксиньи. Тишину не нарушают ни шум сражения, ни звуки старинной казачьей песни. Только «черное солнце» светит здесь одному Григорию…

Четырнадцать лет работал Шолохов над «Тихим Доном». Вместе со своими героями изменялся и он. Совершенствовались приемы мастерства: работая в традиции бытового романа и исторической хроники, он затем на опыте постигает, что приближение к реальности осуществимо не только широтой ее отражения, но — гораздо больше — движением вглубь.

В первой книге романа еще встречаются подражания Л. Толстому и даже сентенции в духе его морального учения. После описания стычки казаков с немецкими драгунами Шолохов подводит итог: «А было так: столкнулись на поле смерти люди, еще не успевшие наломать рук на уничтожении себе подобных, в объявшем их животном ужасе натыкались, сшибались, наносили слепые удары, уродовали себя и лошадей и разбежались, вспугнутые выстрелом, убившим человека, разъехались, нравственно искалеченные. Это назвали подвигом».

Величавая интонация верховного судии, органичная для Л. Толстого, оказалась совершенно неприменимой при изображении революции и гражданской войны. Взгляд сверху, издали, с позиции уже найденной абсолютной истины был неприемлем в момент, когда автору не надлежало быть в стороне. И Шолохов, как бы перевоплощаясь в героев, ищет истину вместе с ними, смотрит их глазами, живет их мыслями и чувствами.

Сила Шолохова — автора «Тихого Дона» — в многообразии ракурсов картины событий, в отсутствии морализаторства и бесстрашном показе жестоких дел обоих лагерей. Здесь трудно кого-либо осудить, ведь на счету даже такого бесспорно положительного героя, как Кошевой, имеется зверски застреленный им дед Гришака. Убивая старого ветерана многих войн мимоходом, бездумно, под влиянием минуты, Кошевой выглядит как бандит… А старец, умирающий со словами, обращенными к богу, — величествен.

Шолохов мог позволить себе быть правдивым в этом и в других, подобных эпизодах, потому что в романе была верно отражена действительность истории, ее поступательный ход. Он доказал, что беспощадная правда не обедняет, а обогащает пафос великих событий.

Да, ковыль не имеет запаха. Но зато как пахнут другие травы, деревья, земля на страницах романа! И совсем не все герои умирают «безобразно просто». Некоторые из них перед смертью произносят замечательные слова.