— Мне разрешить не жалко,— говорил он,— мне тебя, чудака, жалко. У вас в Того зимой сколько? Плюс тридцать пять. А в Гренландии — минус сорок пять. Разница! Упрямство Кпомасси победило. Выдавая нужный документ, комиссар отечески вздохнул:

— Держись там подальше от айсбергов и медведей!

Так в век космических полетов путь из Того в Гренландию занял восемь лет.

Где вы, настоящие инуиты?

— Катангоута! Завтракать!

Для пятилетней Наины, зовущей Тэта к столу, он уже «катангоута» — «мой брат» — дети быстрее взрослых свыклись с черным гостем.

За завтраком (приятный сюрприз: конфитюр, сыр) Кпомасси наблюдает, как родители потакают любым капризам малышей. (Дома у таких своевольных детей были бы мозоли на затылках!) Традиция продолжается и когда новое поколение вырастает: старики не перечат молодым, скромно устраняются от принятия важных решений. (Дома, пока жив дед, отец и его сестры не имеют настоящей власти. Кпомасси было проще представить слона, идущего по лиане, чем тоголезского старика, спрашивающего совета у своего сына.)

В Кагортоге африканец провел почти два месяца. Но с каждым днем в нем росло странное чувство, что он попал куда-то не туда. И то сказать: в поселке два каяка, то есть лишь два охотника. У причала ошвартованы датские рыболовецкие шхуны. Национальные одежды шьют полдесятка пожилых женщин, носят — десяток молодых. В поселковом клубе — танцы под японский проигрыватель. Население живет ловлей креветок и трески, государственными пособиями и присылкой денег от родственников, которые трудятся на севере острова или в Европе. Беда начинается в школе: добрые, приветливые учителя, увы, никаким традиционным эскимосским занятиям не обучают.

— Ханс, — теребил Кпомасси своего соседа,— где же настоящие эскимосы, «настоящие люди» — инуиты, как вы издавна себя звали? Где охотники и рыболовы?

— Ну, в Сисимиуте, в Туле — севернее. Там сколько хочешь эскимосов.

Невероятно, но он употребляет слово «эскимосы» как-то без особой симпатии: для Ханса, как для многих жителей юга острова, на севере живут «дикари».

12 августа Кпомасси на каботажном барке тронулся в путь на север — надо ведь найти тех «настоящих людей», которых он знал по книжкам!

Из дневника Кпомасси:

«Первая остановка: Фредериксхоб. Тысяча жителей. На дальнем конце поселка ни смеха, ни музыки. Жители сидят с подведенными животами. А дальше, в бараках между кладбищем и свалкой, ютятся парни из окрестностей — работники верфи и рыбаки с промысловых шхун. Местные чураются тех, кто бросил ради заработка родные селения: в трехстах километрах от Кагортога дохнуло моралью Севера. Но сами-то они хоть и остались там, где родились, но прежними — не остались.

Нуук. Бухта почти круглый год доступна кораблям. То, что это не просто поселок, а столица острова, подчеркивает наличие автобуса — единственного на всю Гренландию.

Десяток магазинов, есть школы, больницы, церкви, кафе, радиостанция, пожарная колокольня, футбольная площадка, библиотека и гостиница. Тележки торговцев горячими сосисками, словно в Копенгагене.

Ни нарт, ни каяков, ни собак... Нет, вперед, вперед — нельзя отчаиваться!»

Зимовка

К празднованию Нового года в Родбее, где Кпомасси осел на зимовку, начали готовиться еще в середине декабря. Обычно воду жалеют — даже моются редко, но теперь в доме драют полы до блеска. Воду приходится таскать издалека. Или же надо растапливать лед — труд немалый. Даже в самых ленивых семьях уборка идет полным ходом. Более состоятельные эскимосы шьют к празднику анораки с широкими рукавами. Девушки под руководством пожилой женщины готовят подарки: сумки, футляры для очков и зеркалец из тюленьей кожи, украшенные традиционными ромбическими узорами. Мужчины охотятся реже — правда, не из-за праздника: припай так широк, что каяки не дотащить до чистой воды.

Кпомасси становится все более искусным рыболовом. Его учитель — Пойо, сын хозяина дома, в котором он зимует. Удили при свете керосиновых ламп — зато за двое суток случалось выловить до полусотни огромных палтусов. Ночевать приходилось в палатке на припае, морозы за сорок. Кпомасси учился ловить и тюленей — используя замысловатые ловушки подо льдом, которые надо регулярно проверять через полынью с помощью зеркальца.

Рыбе тут же на льду отрезают хвост, чтобы вытекла кровь. Эскимосы не брезгают кровью животных, зато рыбью кровь не переносят. Первое время Кпомасси не мог есть сырую рыбу — к тому же ее всегда вносили с мороза, так что она хрустела на зубах, но потом и к этой пище привык. Любое мясо едят тоже с мороза: оно хранится на улице. Горячую похлебку делают редко.

В иллюминированной церкви стоит елка, привезенная из Дании. Дети ходят от дома к дому, где их угощают чаем и пирожными. Начинаются взаимные визиты.

Только 31 декабря праздник наконец отклонился от европейской модели.

Кпомасси записывал на магнитофон старинную песню, которую пели пришедшие в гости соседи. Вдруг дверь распахнулась, и в комнату прыгнул некто в страшной маске, одетый в такое количество мехов, что впору задохнуться. В лапище — палка. Дети в ужасе бросились врассыпную. Хозяин дома сменил заунывную песню на бодрую, быструю. Чудище — а это один из сонма духов, «мидарток»,— начинает танцевать: высоко подскакивает, замысловато кружится, ритмично стучит палкой об пол. И все — в грозном молчании. Затем мидартоку дают кусок пирога, и он убегает, кинув напоследок: «Коуйнак!» Этим «спасибо» он убивает все волшебство!..

Кпомасси вспомнил виденных в детстве «зангбето» — духов, танцующих на праздниках. Они тоже пугали детей, накидывались на прохожих из-за угла. Но у мидартоков здесь роль чисто маскарадная. Все знают, что это парни, переодетые духами. (Дома зангбето вызывают дрожь даже у взрослых.)

В клубе — танцы по поводу Нового года. Зал освещен керосиновыми лампами. Хендрик, единственный музыкант, играет на аккордеоне. Все с гордостью поют «Наша древняя страна» — это стихотворение, написанное в 1912 году поэтом Хендриком Лундом, стало гимном Гренландии. Следующая песня прославляет Нарсесак — южный край острова: там много коров, овец, которые мирно пасутся среди белых домиков. Там тепло, изобильно, много травы — словом, рай земной!

Песня «Суниа» — о китобоях, которые добыли кита. Праздник в поселке, все весело делят мясо. У каждого жира и мяса вдоволь! А трое так объелись, что мясо стоит в горле, их надо бить кулаками по спине, чтобы излишек выскочил.

Но самая веселая песенка... «Белоснежка». В 1948 году известная сказка была переведена на эскимосский, потом появилась песня, рассказывающая о приключениях Белоснежки среди фьордов. Героиня ест тюлений жир, гномы возвращаются из угольной шахты, едят вяленую рыбу... При виде следующего танца Кпомасси делает круглые глаза: четыре шага влево, четыре вправо, поворот... это же шотландский старинный танец! Так и есть: эскимосы переняли его от китобоев лет триста назад. И он стал национальным!

Хоть и весел был праздник, а Кпомасси скучал по бубну — последний раз он его видел в музее в Копенгагене! («У нас дома,— думал он,— и тамтамы, и пляски пока держатся, не сданы в музейный запасник».)

Новый год праздновали неделю. Шумное торжество сменили тягостные будни. Мороз крепчал. Кпомасси напишет позже: «Гренландский холод не заставляет дрожать и щелкать зубами. Он не вокруг вас, он внутри вас. Он везде, он пронизывает все: одежду, людей, утварь в доме. Нельзя без отвращения прикоснуться к тарелке, кастрюле, к зажигалке в кармане, к часам, оставленным на ночь у изголовья кровати. Но все же, пока земля покрыта толстым слоем снега, мороз не так страшен. И в марте — апреле снег превращается в лед. И тогда январское ощущение, что ты живешь в холодильнике, сменяется ощущением, которое уже просто ни с чем не сравнить. Печка гаснет, как только семья ляжет спать. Ни одеяла, ни пуловеры, ни то, что все спят в одной постели,— ничто не спасает. Жаль детей, которые, невзирая на мороз, бегут в школу. Ни лая собак на дворе, ни других звуков. Но мужчинам надо на охоту — пику в руки и к бухте!.. И все же я жив, перетерпел — и готов прожить не одну зиму на этом острове!»