Всё так, как должно быть.

Охрана открывает камеру и меня выводят. Я иду по коридору, бросая последние взгляды на людей, которые были моими соседями последние четыре года. Не могу назвать их плохими, у каждого своя история. У каждого своя судьба.

Как и у меня.

Медленно, но верно, меня выводят из корпуса. Подводят к кабинету начальника тюрьмы, ещё одни бумаги. Мы пожимаем друг другу руки и прощаемся с широкими улыбками. Он желает мне удачи, искренне, и я киваю в ответ.

Воздух ворвался в мои лёгкие так резко, что я едва устоял на ногах. Конечно, в по режиму у нас были прогулки, но этот воздух отличается от того, обнесённого колючей проволокой. Этот воздух другой. Это – воздух свободы.

Вижу машину брата вдалеке и быстро шагаю к ней. Он опирается на капот и курит, быстро и нервно.

– Никак не привыкну к тому, что у тебя такая же рожа, – шучу я, когда наконец–то добираюсь до него.

– Рад тебя видеть, – он обнимает меня, крепко сжимает в объятиях и хлопает по спине, – Как ты?

– Нормально. Как видишь, – развожу руками и устало улыбаюсь, – Всё в порядке.

– Я твой должник, – тихо шепчет он, опустив голову.

Опять двадцать пять. Сколько раз говорили на встречах, но Ильмар снова заводит этот разговор.

– Как Марика? Как Лука?

Встрепенувшись, он быстро затараторил:

– Эрвин, он такой… Такой… Ты не представляешь. Он – чудо. Я не могу поверить, что он – мой сын. Я до сих пор вообще не понимаю, как он получился.

Смех зарождается в моей груди, подступает к горлу, и я смеюсь, запрокинув голову.

– Хочу познакомиться с племянником. Ему почти четыре года, а я его видел только на фотографиях.

– Познакомишься, обязательно.

– Фирму не развалил? – я улыбнулся, когда брат вытянулся по стройке смирно.

– Обижаешь. Всё функционирует и работает. Я справился с этим, – он потирает шею, – Пожалуй впервые в жизни я ничего не испоганил.

Мы замолчали. Он потупил взгляд, я обернулся и посмотрел на тюремные ворота.

Да, я отсидел срок за своего брата. Да, я пошёл на это, потому что… Так было правильно. У них с Марикой семья. У меня на тот момент этого не было.

И я рад, что я сделал это. Я рад, что мой племянник рос вместе с отцом. И я рад, что мой брат наконец–то взялся за голову и перестал бороться с ветряными мельницами. Я рад, что у них всё хорошо.

С остальным я как–нибудь справлюсь.

– Ну, поехали? Чего стоять, – я неловко переступаю с ноги на ногу, ощущая тяжесть браслета.

Привыкну. Ничего страшного.

– Подожди, – Ильмар резко оборачивается на машину, и я слежу за его взглядом.

Задняя дверь медленно открывается.

Кто–то на высоких каблуках ступает на потрескавшийся асфальт.

А затем моё сердце пропускает пару ударов и начинает биться где–то в другом измерении.

Соня…

Она выходит из машины и смотрит на меня. Ильмар отступает в сторону. Я делаю шаг. Она тоже делает шаг, но тут же застывает – ей мешает дверь.

Она улыбается. Отходит в сторону и идёт ко мне.

Она рядом. Она близко. Я могу до неё дотронуться. Она здесь.

Соня…

Вижу её улыбку и тонкие морщинки в уголках глаз. Как же изменилась… Не постарела нет, это смешно, просто… Изменилась. На её ресницах блестят слёзы. Её волосы стали чуть темнее и короче. Самую малость. Они прямые и красиво обрамляют её румяные щёки. А раньше они были волнистыми…

Я поднимаю руки и обхватываю её лицо ладонями. Щупаю его, трогаю, в страхе от того, что всё это – сон. Один из тех, которые мне снились все эти годы.

– Соня, – шепчу я.

– Эрвин, – отвечает она.

Я касаюсь её губами. Чувствую её вкус. Её слёзы текут по щекам и попадают мне в рот. Я чувствую и их вкус.

Я ощущаю её. Она реальна, когда я обнимаю её и прижимаю к себе. Я не могу остановиться, мои руки – везде. Я обнимаю её, сжимаю, держу, путаюсь пальцами в её волосах. Целую её, улыбаюсь, прижимаюсь лбом к её лбу. Чувствую её улыбку. Её тепло, её запах.

Она реальна. Она во мне. В моей крови, под моей кожей, в моих волосах, в моих порах, в моих костях.

– Я больше не прокурор, – произносит она, отодвигаясь, – Я уволилась сегодня.

Моргнув, я расплываюсь в улыбке. Бюрократия, чёрт её подери. Из–за неё мы не могли видеться столько лет.

– И я жалею о том, что не сделала этого тогда, Эрвин, – она шепчет, прижимаясь лицом к моей груди, – Я ждала тебя. Я ждала тебя все эти годы, я не могла тебя забыть. Я должна была плюнуть на всё раньше.

Моя и пальцы приподнимают её подбородок, нежно касаясь. Она плачет, вздрагивает и сразу же громко всхлипывает, прикусив губу.

– Это неважно, Соня. Неважно.

– Ну что, голубки, поехали, – голос брата нарушает эту идиллию, – Я думаю, вам нужно много обсудить, но не здесь и не сейчас.

Мы садимся в машину, на заднее сидение вдвоём с Соней. Я обвиваю её плечи одной рукой, её голова лежит на моей груди, её бедро прижимается к моему бедру. Я вдыхаю запах её волос, и жмурюсь от удовольствия.

– И откуда ты такой взялся, – шепчет она.

Я задумчиво хмыкнул и качнул головой. А потом тихо ответил:

– Не знаю.

… Где–то, где у нас есть «Мы».

Пол тихо скрипнул подо мной, когда я встал на ноги. Я обернулся и посмотрел на Соню в лунном свете, не сдержав своей улыбки.

Всё такая же красивая, как и прежде. Удивительно, как некоторые женщины меняются с годами, стареют; а она же, напротив становится лучше с каждым своим днём рождения. Следующий, правда, праздновать не хочет – дурная примета сорокалетие отмечать.

За окном стояла звенящая тишина – такая, которая бывает только ночью. Но проснулся я по другой причине. Откуда–то доносился лёгкий запах табака, и я в принципе догадывался откуда. Крадучись, пробрался на кухню в кромешной темноте, я снова не сдержал улыбку – Демид наполовину высунулся из окна, болтая ногами и быстро поднося согнутую в локте руку к лицу.

– Вот сейчас мамка проснётся и такой хай поднимет, – прошептал я, – А ну брысь в кровать!

Малой подскочил, задев оконную раму виском, и быстро обернулся.

– Эрвин, – испуганно пролепетал он.

– Давай, зубы чистить и спать. И брось ты эту гадость, не солидно это нынче – курить.

– Мне, между прочим, уже девятнадцать, – пробурчал он.

– Вот поэтому веди себя, как мужчина, а не как подросток. Либо признайся матери, либо бросай. Я–то тебя прикрою, как обычно, но долго не продержусь – Соня меня с говном сожрёт скоро.

Дёмка фыркнул и улыбнулся. Потянулся на цыпочках, спрятал пачку с зажигалкой на холодильник.

– Эрвин, а ты курил когда–нибудь?

– Не курил, и тебе не советую. Иди.

Он вздохнул и поплёлся в ванную. Услышав шум воды, я довольно улыбнулся и посмотрел в окно на развесистый клён, освещаемый тусклым светом уличного фонаря. Подумав немножко, я открыл верхний шкафчик и нащупал на полке тонкий листок бумаги. Достав его, я уселся за кухонный стул у окна и развернул письмо. Потёр лицо и моргнул несколько раз, а потом в сотый раз принялся читать написанные неровным почерком строчки.

«Здравствуй.

Я знаю, что не должна этого писать, но иначе не могу. Не получается. Мне так много хочется тебе сказать.

Начало какое–то сумбурное… Тяжело подобрать правильные слова, зная, что это письмо прочитают другие люди. Ты же знаешь, что каждая твоя встреча прослушивается; каждая строчка проверяется. Как будто за нами подглядывают в замочную скважину – мерзко и гадко. Знакомое ощущение, не правда ли?

Я хотела сказать, что прощаю. Я долго думала о твоём поступке. Долго не понимала того, как можно пожертвовать собой ради другого человека. Пыталась даже возненавидеть тебя. Немножко получилось. Самую малость.

Но ненадолго. Отпустило как–то.

Я простила. Я понимаю тебя – ты такой, какой ты есть. Ты добрый, отзывчивый; ты чувствуешь ответственность. В тебе нет эгоизма, ты не думаешь о себе. И если перед тобой встаёт выбор: поступить правильно или закрыть на всё глаза – ты делаешь так, как нужно, даже в ущерб себе.