Вдруг Кайла вскочил и с лаем бросился к речке.

— Не балуй, — услышал Максим голос Степана. — Где ты, чертов сын, пропал? Я тебя третий день ищу.

— Хлеб есть? — вместо ответа спросил Максим.

— Есть. Мать тебе шаньги прислала. — Степан достал шаньгу. Максим схватил ее, откусил и поднес к лицу.

— Пахнет-то как… — У Максима навернулись слезы.

Он поел и закурил,

— Охотники в лес собрались?

— Скоро уходят. Тебя определили в бригаду Семы.

— А еще кто в бригаде?

— Отец твой и Дормидонт Захарович. Так что пошли, хватит тебе дурака валять.

Вечером подул холодный северный ветер. Потемнело небо от туч, заволновалась тайга, загудела. А утром Василий не узнал землю: она была покрыта снегом. Еловый лес будто стал темней, побелела речка, на ней заплатами синели полыньи, а над ними клубился пар.

Деревня в эти дни жила бурно и шумно: во всех концах слышались выстрелы — охотники пристреливали ружья, возбужденно лаяли собаки, ревели под ножами быки и телки. Играя в охотников, с криком бегали ребятишки. Вечерами подгулявшие парни с гармошкой прохаживались по улицам. Женатые охотники собирались своими бригадами, помаленьку тянули бражку и вспоминали удачливые годы. Бабы шили одежду, пекли хлеб, угощали всех, кто зайдет в дом, а по ночам ласкали своих мужей, с которыми им придется расстаться на долгие месяцы.

Василий оделся и вышел. Воздух чистый, под ногами — приятно поскрипывает снег. Из конуры вылез Малыш, зевнул и принялся бегать по ограде, остановился у амбара, обнюхал следы горностая и с громким лаем подбежал к Василию.

— Вот и осени дождались, — Василий похлопал по загривку Малыша. — Привезем дровишек с сеном и — в тайгу… Вон она как принарядилась. А ты не очень-то прыгай: силенки нам еще пригодятся.

Василий напоил лошадей, запряг их в сани и поехал за дровами. За деревней Малыш нашел белку, Василий подстрелил ее и, проверяя шкурку, выходная ли, долго дул на нее.

— Самый раз подошла, — спрятав белку за пазуху, Василий понукнул лошадей.

На другой день он с отцом привез сена и стал собираться в тайгу. Там где-то в свои охотничьи угодья откочевала Ятока. Василию вспомнилось ее счастливое лицо. «Пусть хранят тебя добрые духи!» — точно откуда-то издали донеслись слова Ятоки, сказанные на прощанье. Василий невольно улыбнулся. Его добрыми духами были Малыш, ружье, на них он и надеялся.

Василий посмотрел на конуру, где лежал Малыш, и содрогнулся: ему показалось, что Малыш мертвый.

— Малыш! — крикнул Василий.

Малыш вылез из конуры.

— Фу, чёрт, напугал ты меня.

И только сейчас Василий вспомнил рассказ Ятоки о том, что Урукча советовал Генке отравить собак у охотников.

— Вот дурень, — обругал себя Василий. — Что же я сразу не сказал Степану. — И он пошел в сельсовет.

Там уже были Степан, Дмитрий и Сема. Дмитрий что-то говорил и при появлении Василия оборвал себя на полуслове.

— Вот он и сам явился, — нахмурился Степан.

Василий взглянул на Сему, тот потупился, Василия охватила тревога.

— Я к тебе, Степан, — чтобы скрыть неловкость, нарочито грубовато заговорил Василий. — Ятока разговор слышала: Урукча советовал Генке потравить собак у охотников.

У Степана побелел шрам на виске. Дмитрий смял в руках самокрутку.

— Да я за одну собаку всех этих нэпманов поставлю к стенке, — опустил кулак на стол Степан. — А ты, Василий, скажи, кому Ятока в город соболей переправляет? — спросил суховатым, недобрым голосом Степан.

— Я не знаю. Никому она не переправляла.

— Ты не хитри. Поди, поделиться деньжонками обещала.

У Василия кровь отлила от лица.

— Ты с ума сошел, Степан. Да где Ятока сейчас возьмет соболей?

— Значит, запас был.

— Не сделает она этого. Я говорил с ней. Не обманет она.

— А вот обманула. Вокруг пальца всех обвела. Да и с тобою мы еще разберемся.

Василий шел домой как потерянный: «Нет, Степан, врут на Ятоку, — думал он. — А если правда? Тогда кому верить? Нет, не может быть».

Урукча с Боковым сидели за столом.

— Давай, зятек, еще по махонькой, — предложил Боков. Выпили по чашке разведенного спирта, заели сырой печенкой.

— От Крохалева должен прийти человек, — сказал Боков. — Ты ему помоги взять у охотников соболей. Крохалев берет нас с тобой в пай. Письмо у меня от него есть, Степка шум поднимет, а мы тут ни при чем. Не брали соболей у охотников.

— Ох, хитрый ты, Григорий.

— На то и голова дана, чтобы думать.

— В соседний род надо сходить, — предложил Урукча. — Там много добрых охотников есть. Мы недалеко от них будем.

— Сходи. Спирт я приготовил. Шелку несколько тюков. Завтра вечером приходи с оленями, заберешь все.

Ольга Ивановна принесла сковородку жареного мяса, поставила на стол, брезгливо посмотрела на Урукчу и ушла в куть. Там присела у русской печи, смахнула слезу. Не могла она смириться с тем, что ее дочь, ее Капитолина, выходит замуж за этого старика.

— Капитолина что осень делать будет? — спросил Бокова Урукча.

— Со мной в тайгу пойдет.

— Сейчас где она?

— На вечерку ушла, дело-то молодое.

Генке с Капитолиной некуда деваться: дома родители, на улице морозно.

— Пойдем в баню, — предложил Генка. — У деда сегодня топили.

В бане темно, пахнет сыростью, прелыми листьями. Генка на скамейку поставил бутылку наливки, для закуски из кармана достал конфет.

— Уезжаешь завтра? — спросила Капитолина.

— Уезжаю.

Капитолина взяла бутылку и прямо из горлышка отпила несколько глотков.

— Ты же обещал на мне жениться. В город увезти. Как царицу нарядить…

— Обещал. Тогда ты не была невестой Урукчи.

— Сволочь ты, Генка. Вот Вася бы увез на край света. А ты насытился и в кусты.

— Так Васька здесь остается.

Капитолина опять отпила наливки из горлышка, уронила руки на колени, задумалась.

— Что это мы сегодня, как на похоронах, — проговорил Генка.

— И верно, похороны, — встрепенулась Капитолина. — Давай веселиться на моих похоронах.

У деда Корнея день в хлопотах: вычистил ружье, наточил нож и пальму, подремонтировал понягу, подштопал зипун.

Из кути вышла его жена Домна Мироновна, маленькая щупленькая старушка.

— А ты, Корнеюшка, куда снаряжаешься? — спросила она.

— Завтра в лес мужики идут. Забыла, что ли?

— Да где уж забыть-то. Пятьдесят лет тебя собирала. Потом ждала, вот в это окно все смотрела.

— Что тогда спрашиваешь? Наготове надо быть. Может, Захар возьмет меня с собой.

— Отходил ты свое.

— Добре мы с Захаром охотились. А ты что стоишь-то, старая?

— А что мне делать-то, Корнеюшка?

— Баню тони.

Из бани дед Корней пришел бодрой походкой, выпил ковш квасу, крякнул от удовольствия.

— Отдыхать ляжешь? — спросила Домна Мироновна.

— А то как же. Завтра рано вставать.

Дед Корней прошел в горницу и остановился в недоумении: пятьдесят лет перед уходом в тайгу он спал под образами. Исстари так повелось: охотник перед промыслом идет в баню смыть грехи и последнюю ночь спит один, чтобы перед тайгой предстать чистым. Разве только молодожены махнут на все рукой и под покровом ночи проведут часок-другой вместе.

— Где постель? — гаркнул старик.

— Я на кровати постелила.

— Или ты не знаешь, где мое место перед промыслом?

— Нетто к тебе грех-то еще пристать может?

Дед Корней тряхнул бородой.

— Дура-баба, тебе-то откуда знать, что ко мне пристать может.

Бросил он в передний угол медвежью шкуру, лег на нее и укрылся зипуном. Проснулся рано и чуть свет пришел на усадьбу Вороновых. Был он в зипуне, перетянутом ремнем, на боку нож, за плечами поняга, в руках пальма. В таком снаряжении и положено быть охотнику. Поздоровался, осмотрел поклажу на санях, хорошо ли увязана, и подошел к Захару Даниловичу.