О том, что случилось ранее, Форсу поведала кровавая линия ран на предплечье и боку степняка. Искаженное лицо того превратилось в маску мучительного отчаяния, когда он ругался неразборчивыми словами, переходящими в пронзительный крик всякий раз, когда вожак Зверолюдей Подносил крысу поближе.

И тут отчаянные всхлипывания пленника прервал крик ярости, крик, изданный вожаком: крысе удалось укусить один из державших ее пальцев. С рычанием Вождь Зверолюдей скрутил извивающееся тело. Раздался треск, и он отбросил обмякшую тварь со сломанным хребтом. Вождь Зверолюдей встал, приложив укусанный палец к губам.

Отсрочка — но надолго ли? Зверолюди, похоже, чувствовали себя в безопасности в этом месте, где разбили лагерь. Они не готовились к ночному передвижению… но только Форс решил, что это так, как картина внезапно переменилась. Из кустов появилось еще двое Зверолюдей, тащивших изрубленное, растоптанное тело своего сородича. После поспешного совещания вожак пролаял приказ. Крысоносец поднял свою ношу, и четыре самых здоровых Зверочеловека подошли к пленникам.

Ножами разрезали их путы, потом их рывком поставили на ноги. Когда стало ясно, что оба они не в состоянии идти, последовало второе совещание. По жестам Зверолюдей Форс догадался, что одна группа склоняется к тому, чтобы сразу же убить их, но вожак придерживался противоположного мнения. И в конце концов вожак победил. Двое членов клана бросились куда–то из лагеря и вскоре вернулись с крепкими молодыми деревцами, даже не очищенными от веток. Через несколько секунд Форс оказался привязанным к одному из них лицом вниз, и двое Зверолюдей, идя обманчиво легким шагом, понесли его.

Впоследствии он старался не вспоминать об этой ночи. Время от времени происходила смена носильщиков, но все это время он находился в прострации, приходя в себя лишь тогда, когда его бросали на землю во время смены носильщиков. И они, наверное, на некоторое время остановились, когда он услышал звук.

Форс находился на земле, плотно прижавшись к ней ухом. И сначала ему показалось, что дробный стук, слышимый им, наверное, был шумом крови, струящейся по его охваченному лихорадкой телу… или же рожден ночным кошмаром. Но он продолжался, беспрестанно, живой, и почему–то ободряющий. Когда–то, давным–давно, Форс слышал похожий звук… и в нем был смысл! Но смысл был утерян. Теперь он осознавал лишь свое тело, массу боли, которая стала чем–то, отличимым от самого Форса. Горец исчез куда–то–далеко–далеко от этой боли — и уже не способен был думать, только чувствовать и терпеть.

Ого, теперь эта далекая дробь была прервана другим, более громким стуком. Два звука звучали поочередно. И он узнал обоих. Впрочем, теперь это не имело никакого значения. Он должен следить за красными глазами, пялившимися на него из щелей плетеной корзины — красные голодные глаза, наблюдавшие и ждавшие, становившиеся рее более голодными и нетерпеливыми. И в конце концов эти глаза приблизятся к нему, и эти зубы вонзятся в него… Но теперь это тоже не имело особого значения.

Откуда–то донеся крик, звоном отдавшись в ушах. Но он не испугал эти глаза, которые по–прежнему наблюдали и ждали.

Эта дробь, теперь наполнявшая весь воздух, стучала внутри него. О, его подняли крепкие руки, поддерживая, поставили на ноги. Его снова привязали… или так ему показалось, все тело его онемело, чтобы он мог ощущать путы. Но горец все–таки стоял и глядел с гребня холма.

И он видел накатывающийся на него сон — сон, который не имел к нему никакого отношения. Там, внизу, всадники скакали атакующей волной. Они все кружили и кружили. Форс закрыл глаза, ослепленный ярким светом. Казалось, они проносились почти в ритме стука — почти, но не совсем. Стук исходил не от всадников — от другого какого–то источника.

Форс безвольно повис. Но крошечная искорка настоящего горца шевелилась в разбитом, ноющем от боли, теле. Теперь он заставил себя открыть глаза, и в них засветился разум.

Всадники продолжали скакать по кругу и на скаку бросали копья вверх по склону. Но среди всадников появились и другие люди, быстро перебегавшие с луками наготове. В воздух вознеслось облако стрел, сверкнувшее на фоне ослепительного солнца. Круг из людей и лошадей сужался вокруг холма все плотнее и плотнее.

И тут Форс внезапно понял, что его тело было частью баррикады тех, кого здесь осадили, что его привязали в качестве щита, за которым осажденные могли прятаться и метать дротики. И эти дротики, точно нацеленные, собирали внизу свою кровавую дань. С криками падали люди и Животные и дергались на земле либо замирали неподвижно. Однако это не останавливало круг осаждавших и не лишало силы выпущенных ими стрел.

Еще раз раздался громкий вопль боли, и из–за барьера, Частью которого было его тело, выпал Зверочеловек. На четвереньках Зверочеловек, спотыкаясь, бросился вниз направляясь к одному из быстрых лучников. С безудержной яростью они сошлись в схватке. Затем всадник низко свесился из седла и искусно использовал свою пику. Оба тела остались лежать неподвижно, когда он поскакал дальше.

Рядом с боком Форса раздался тяжелый удар. Посмотрев вниз, он забыл о бое: его рука висела свободно, мертвый груз с перерезанным ремнем все еще обвивал пурпурное распухшее запястье. Видимо, стрела или копье перерезало его. Он потерял к бою всякий интерес — его мир в это мгновение сузился до одной этой свободной руки. Опухшая плоть ничего не чувствовала, он даже еще не мог пошевелить ею. Поэтому он все внимание сосредоточил на пальцах, он должен пошевелить толстым пальцем, указательным… ну еще чуть–чуть… он должен это сделать!

Вот! Он чуть не закричал от радости. Рука все еще безвольно и тяжело висела у его бока, но он вонзил пальцы себе в бедро. Одна рука свободна — правая — целая и невредимая рука! Он повернул голову. Второе запястье все еще было привязано к деревцу–шесту, вбитому в землю. Но то, что Зверолюди использовали его как часть своей баррикады, теперь было ему на пользу. Левая рука не была выпрямлена на всю длину от плеча. Если бы ему удалось поднять вверх правую руку, заставить пальцы работать, он, без сомнения, смог бы отвязать левую руку тоже.

Баррикада, частью которой он сейчас являлся, наверное, скрывала его действия от врагов… а может, они были слишком заняты, чтобы обращать на него внимание. Ему удалось поднять руку и заставить пальцы вцепиться в путы на левом запястье. Но развязать веревку — это совсем другое дело. Онемевшие пальцы не могли ничего чувствовать и продолжали соскальзывать.

Он сражался со своими упрямыми, вышедшими из повиновения мускулами, и это сражение было столь же яростным, как и то, что велось вокруг него. Стрелы с глухим стуком вонзались в цель в нескольких дюймах от него, одно копье заставило охнуть горца от боли, когда его древко ударило Форса по голени, но он заставлял себя думать только о боли в пальцах и о том, что он должен набраться смелости и терпения, чтобы выполнить свое намерение.

И тут вдруг что–то поддалось. Он сжимал в правой руке конец свободного ремня, а его левая упала безвольно, когда он скрипнул зубами от боли, вызванной этим внезапным освобождением. Но не было времени заниматься с ней, и форс опустился наземь. В спешке Зверолюди набросили на его лодыжки только одну петлю. Он пилил ее краем наконечника стрелы, пока она не лопнула.

Было безопаснее оставаться там, где он в данный момент находился. Зверолюдям не добраться до него — если только не рискнуть перелезть через барьер, таким образом подставляясь под удар. И, распластавшись на земле, он мог бы избежать града стрел. Поэтому, слишком ослабевший, чтобы двигаться или просто четко мыслить, он продолжал вжиматься в землю в том месте, где упал.

Через некоторое время Форс услышал еще один звук, донесшийся сквозь грохот боя. Он слегка повернул голову и лицом к лицу оказался перед крысиной клеткой. Ее тоже добавили к этому брустверу. И пленные твари метались по ней; их яростный визг, рожденный страхом и ненавистью, был достаточно громок, чтобы достичь его ушей. Вид этих грязных, слишком жирных тел, как ничто другое, подействовал на него возбуждающе, и он пополз прочь от этой качающейся клетки.