Тот сощурился, пальцем мне в грудь тычет, слюной брызжет:

— Не простой это олень был, а колдовской! Нечисть подлая! Нутром чую, — говорит, — знаешь ты что-то, да зубы заговариваешь!

А потом к хозяину повернулся, рот утер, хрипит:

— Отдайте его мне, лорд Уилленрой, уж я его разговорю! Взамен вам двоих лучших егерей пришлю, в столице обученных.

Хозяин замка с кресла встал, и отвечает:

— Виконт Феррерс, до сего момента я с вами как добрый сосед говорил, но это уж никуда не годится. У меня не верить егерю причины нет, он прошлому лорду верно служил, как и отец его. Мой человек сказал, что не знает где нелюдя вашего искать. Мало ли среди людей охотников за кровавым золотом ходит? Если и правда то, что кто-то добычу умыкнул, то в другом месте ищите, а у нас ее нет!

Тот подобрался весь, на лорда моего снизу вверх глядит, бокал свой отшвырнул, только и звякнуло.

— Кровавое золото, значит?! — шипит. — Может, вы еще и богопротивных тварей за своих считаете, здесь укрываете?!

Уилленрой вниз спустился, тоже видать — рассердился не на шутку. Глаза в глаза виконту глядит.

— А крови все равно из чьего тела литься, лужа зловонная все едино останется. Я вам в богатстве да родовитости не соперник, зато церковью помазан здешним светочем быть! Вы епископа, самим главой церкви помазанного, в еретичестве обвинить хотите?!

Крест свой подхватил, Феррерсу в лицо тычет. Тот замялся, отступил, глаза испуганные.

А лорд наш пуще расходится:

— Я все ваши грехи насквозь вижу, и что за разврат гнусный во дворце творится вашем, знаю! На колени, виконт Феррерс, а то не видать вам Царствия Небесного!

Тут уж мы все на колени рухнули, не только виконт. Стены будто дрогнули, ей-Богу, как бичом огненным его голос хлестнул!

Поцеловал Феррерс крест и дрожит весь, а лорд Уилленрой небрежно благословил его, отмахнулся словно, и вновь на свое кресло уселся. После встали мы, смотрю: Феррерс уже не от страха, а от злости трясется, пробурчал прощание наскоро, да и к дверям чуть не бегом… А лорд Уилленрой ко мне подошел, улыбка кривая.

— Зря вы это, — говорю, — теперь этот гриб гнилой на вас зуб иметь будет…

Он вздохнул, не рассердился даже.

— Грешен, терпения-то у меня с наперсток… Каждый день Бога молю, чтоб поболе даровал.

Смеется хитро:

— Сам-то зачем про оленя ляпнул?

Растерялся я, а он рукой махнул, не отвечай, мол… А потом все ж спросил:

— Что, правда не знаешь?

Я головой мотнул, вслух соврать язык не повернулся. Он усмехается, перестал меня глазами сверлить.

Спрашиваю, чтоб разговор перевести:

— Это ж откуда гонец ваш грамоту стал знать?

Он снова улыбается, на столы в углу кивает.

— Негоже, что егерь лесной грамоту пуще деревенских разумеет. Учим понемногу: то писец, а то и самому приходится. Все же старик-то немощен, часто у него кости болят… Вот, замену ищу.

На меня смотрит.

— Не пойдешь ко мне в помощники?

Я сызнова глаза распахнул. Чтоб лордовой рукой стать, благородное имя нужно. А после подумал, имя-то материнское есть у меня, да только забыл я о нем уже.

— Нет, ваше благородие, — отвечаю, — я к вольной жизни привык, в ваших казематах каменных через две луны подохну.

Лорд кивает, мол, так и знал. А в глазах тоска такая проглянула, что хоть вешайся. Я не выдержал, говорю:

— Если кого толкового надумаю, к вам направлю. А вы в лес почаще выезжайте, воздухом свободным подышать.

Он усмехается:

— У слуги на выходе спроси, сверток для тебя имеется. Библиотеку разбирали, книги две сказочные нашли. Самому мне без надобности, а детей у меня нет и не будет, — брови нахмурил, но все ж закончил:

— Так лучше пусть в дело идут, чем тут гнить.

Я отвечаю:

— Так, ваше благородие, ежели вы тут ученье затеяли, может, послушникам вашим оно нужнее?

Он головой покачал:

— Нет, им грамота не за тем нужна, чтоб баловаться… А смочь самим указ прочесть, и чтоб на торгу знали, если их обмануть хотят. До того, чтоб свободно страницы книг глотать, из них вряд ли кто дойдет.

Поклонился я в благодарность и пошел. Сверток-то тяжелый, хорошо, кожаная лента прилажена, чтоб сподручней нести было. Все равно только-только успел Фиджета с Маллионой из лесу встретить.

Мы с Лио много говорили, я столько и не говорил ни с кем, даже с Фиджем, уж на что тот на это дело падок стал. Но тут больше не говорить, а слушать надо — песен да историй-то у Маллионы столько, что куда там книгам…

Я как к закату с делами управлялся, по лесу шел — издалека огонек видать. Когда знаешь, что ждут дома, сразу шагу прибавить хочется. После ужина садились на крылечке и разговоры разговаривали, смеялись, иной раз до того времени, как луна в зенит поднимется… Фиджет уже девятый сон видел, а мне уходить с крыльца было неохота, хоть и до рассвета вставать потом.

Смотрю, и Лио тоже подольше посидеть норовит и с каждым вечером все ближе устраивается. Ну а я с девушками-то дуб дубом, мне откуда знать, что она себе думает? И за плечи приобнять хочется, да вдруг вовсе не то у нее в мыслях, а только испугаю, позору до смерти не смыть. Объясняй потом, что в виду имел… В общем, сидел, глаза отводил, чуть руки себе не связывал, даже от греха стал на другую ступень садиться, а то и вовсе на землю.

Раз по дождю возвращался, промок до костей, а дожди уже прохладные, на березах листики по краям золотятся. Пришел на крыльцо, сбросил куртку, рубаху. Тканину хоть выжимай. Маллиона выходит, на ступеньках по обычаю устраивается, смотрит на меня — мол, садись давай. Щеки румянятся, глаза горят. И коса ее светлая, тяжелая по полу струится — так погладить хочется, в руку взять…

Думаю: все, приехали. Уж спокойно на девушку смотреть не могу, что дале будет?! Бежать надобно, пока она не видит, что у меня все внутри переворачивается…

Я головой помотал, мол, устал, есть да спать пойду. Сам думаю, мне не спать сейчас, а назад бы, под дождь ледяной… Она смотрит. После встала, ко мне шагнула, руки свои горячущие мне на плечи положила. По голой коже поди скрой, как тебя до самого корня огнем прожгло! А Лио губами в грудь мне ткнулась, ну и все… Кто бы тут с ума-то не сошел? Так в дождь и ушли вместе… И не холодно было вовсе, даже и наоборот.

Потом уж думал, как нам с ней по-людски все сделать? А выйдет ли оно — по людски — да с нелюдью? В церковь ведь не пойдешь венчаться. Думал-думал, у нареченной моей спросил. Лио зарделась, ко мне крепко так прижалась, аж сердце зашлось. Сказала, что у них лесной хранитель пары благословляет. А у нас-то и нет его пока. Решили пока так, по-простому жить, небось, Бог-то на небе всю любовь нашу видит…

Комнату я срубил. Почитай, полторы луны работал, но вышла светелка ясная, теплая, свежим деревом пахнет. Пришлось и старую комнатушку скребком проходить — этим Лио с Фиджем занимались. В доме коврики плетеные появились. Оказалось, Лио их ловко делает, да узорно так. Я-то только корзины простые плести умею… А здесь чисто кружево дорогое, только из толстых крапивных нитей. В эту ярмарку решил окромя остального станок для ниток прикупить. Пусть Лио моя радуется, кружева свои плетет, на зиму долгую занятие ей будет.

Я как дома сверток из замка развернул, всем гостинцев нашлось. Фиджет сразу за листы темные схватился, по краям мышами объеденные, а на них рисунки и значки непонятные, нездешние. Но утки в пруду нарисованы живые — вот-вот с бумаги в комнату выйдут, встряхнутся. А на другом и вовсе животинка заморская, полосатая, зубищи — во! Уволок их Фиджет в свой угол, лампу зажег, бумагой обложился — повторить пробует. А Лио книгу взяла, раскрыла. Рисунки там красивые, плетение по краю.

Глаза на меня подняла, книгу протянула, просит:

— Научишь знаки разбирать?

Ну а я-то рад только. Достал берестинки Фиджетовы с буквами, много вечеров мы так просидели. Фидж-то те книги за две седемицы съел, но я велел нам не пересказывать. Вот Маллиона научится — сама мне прочтет. Так и случилось.

Этой осенью мы пропасть еды заготовили, пришлось надстроить кладовую. Маллиона корней сладких из лесу нанесла. Я о них знал, но больно уж редко попадались, а скаллирау все места богатые чует. Грибов белых они с Фиждетом четыре полных короба принесли, неделю мы на нитки их низали. Часть на продажу, часть — себе. Клюквы на меду настояли, не только яблок. А зверей я сам бил, не могу жизнь чужую забрать, когда на зов волшебный тварь сама к тебе подходит да голову склоняет… Ежели у скаллирау это обычным делом считается, что ж с того… А я непривычен. Оказалось, мать Малионны и Раиннэ в человеческом обличьи предпочитала ходить, и домик у ней был на окраине деревни маленькой, за вересковой пустошью да за холмами. Я так далеко и не бывал никогда. Лечила она зверей, людей, иной раз и кровью своей. Добром ей до поры до времени платили, но давно это было — более двадцати зим тому назад. Я тогда спросил: