А когда цветы первые сошли, да последние почки раскрылись, приехал к нам вдруг посетитель. Я с утра хотел сходить по бортям, мед кончался, а потом решил до завтра погодить, дома дел накопилось. Бог свидетель, никогда еще я о решении своем так не жалел! Ушли бы с Фиджетом, тот человек как приехал бы, так и уехал. А так…
Топот конский я издалека услыхал, а прежде меня Фидж из-за дома прибежал — огородик наш пропалывал, руки все в земле по локоть. Олени либо буйволы тихо ступают, только кусты трещат. А тут подковы звенят, не спутаешь. Я на крыльцо шасть, схватил тряпицу, которой волосы подвязываю, когда по хозяйству занимаюсь, и на Фиджета повязал. Тут и показался гость, коня в поводу ведет, иначе-то у нас не проехать. В бархат черный весь затянут, на груди крест серебряный, с камешками. На лицо молодой, нас увидал, улыбнулся. Ну, думаю, только священников мне тут не хватало… А Фиджета поздно отсылать, совсем подозрительно будет…
— Здорово, хозяин!
— И вам, ваше благородие, не хворать, — отвечаю.
Он коня к забору привязал, и в калитку.
— Ты, что ли, лесник здешний?
— Я, — отвечаю, — а вам за каким делом-то? Кого травить собираетесь? Оленя иль медведя?
Он рукой махнул.
— Я не охочусь, не до того мне, — говорит, — но владения свои знать надо… Вот, объезжаю.
У меня внутри все морозом схватилось. Все, думаю, приехали. Вот он, хозяин наш новый, церковник… А он к крыльцу идет, на Фиджета смотрит, улыбается, хотел его по голове потрепать, мальчонка увернулся, да ловко так, словно ручеек в сторону утек. А священник ничего, не рассердился. Воды спросил попить да ведро — коня напоить. Я бровью не повел, дал ведро и на колодец указал. Посмотрим, что за человек… А он и правда, сначала коню воды подал, потом и себе ковшик достал. Вернулся, отдал ведро, снова улыбается. Надо же, думаю, в бархате, а не боится руки-то запачкать.
Ладно. Фиджет убежал руки мыть — за домом бочка стояла, с дождевой, для огорода. Растенья-то не годится колодезной ледяной поливать — зачахнут. А Фиджет любил в теплой воде руками бултыхать, ряску ловить. Один раз лилию вырастил там, прямо в бочке. Ма-аленькую, словно огонек какой на воде. Я и не понял сначала, что цветок это. А огород-то малец полол потому, что не различал спервоначалу какая трава сорная, а какая морковкой зовется. Для него все едино, а уж если цветет — так и подавно. Его воля — вместо овощей росли бы у нас одни фиалки да лилии лесные. Пришлось показывать, просить, чтоб не давал силу земле, а то все бурьяном зарастет, без еды останемся…
Так вот, священник.
— Меня, — говорит, — лорд Родни Уилленрой зовут. Епископ, рыцарь таких-сяких орденов. Я здесь порядков сверх необходимого менять не собираюсь. Как жили, так и живите, а понемногу, с Божьей помощью, и лучше заживем…
Ну а я киваю, что говорить-то. Поживем-увидим. Боюсь только, что он скажет, егерь ему не нужен больше, раз привычки к охоте нет.
— Ты оставайся, лесник в лесу пригодится, — сказал, словно мысли мои прочел, — охотиться и рыбу ловить, плоды лесные брать дозволяю, но только своим, здешним. Остальных — вон. И следи, чтоб поголовье зверей сохранялось, не все сразу выбили.
А я и так это делаю, народ-то тишком-тайком в лес всегда шастал, а теперь, выходит, и прятаться не надо. Да и охотников за нелюдью гонять проще станет, свои-то не промышляют.
— А это сынок твой? — спрашивает, на Фиджета кивает.
— Племяш, — отвечаю, — сиротка, семью всю вычистили, один он остался.
Лорд Уилленрой нахмурился, будто что неприятное вспомнил, помолчал и говорит: — За то, что сироту приютил, будешь получать серебряник сверх меры, я казначею скажу. Так же и остальным, если кто ребенка из чужих взял под опеку, тем монетка в луну положена будет.
А я не удержался, говорю: — А не разоритесь, ваше благородие? Сирот-то в стране нынче, как собак бездомных…
Он снова брови свел, говорит, твердо так: — Не разорюсь. Вам незачем мои деньги считать, а что сказано, то исполню.
Я руками развел. Что тут ответишь — молодой, да, видать, хваткий. Посмотрим, сдержит ли слово, болтать-то все языком горазды. Лорд на крылечко сел, на небо глядит. Правда, туча с юга наплывает. Через минутку хлынуло. Фиджет из-за дома вышел, по травке ступает медленно, видно, как грозой наслаждается. Я на него крикнул, нечего под ливнем околачиваться… Фидж в дом юркнул, в углу с бумагой своей засел — последние листики остались. А лорд Уилленрой спрашивает, мол, войти можно? Ну а я что? Дождь на улице, молнии. Грозы весенние завсегда буйные, холодные…
За столом уселись, я печку разжег, чаю ягодного налил. Думал, не станет пить лорд, к вину, небось, привык. Ан нет, еще и похвалил. Ароматный, говорит, только меду бы еще. Ну а мне не жаль, достал и мед. Фидж как горшок заветный увидал — и туда же. К столу шмыг, хлеба краюху стащил, медом залил, жует — жмурится. Так-то мы хлеб бережем, конечно. Но пусть уж его, раз гости в доме…
А священник, смотрю, внимательно так на мальчишку глядит. Я уж и не знал, что придумать, как мальца отослать подальше. А куда тут отошлешь — комната-то одна. Разве под крышу или в погреб… Фидж у меня под боком уселся, и гостя в ответ рассматривает глазами своими зеленущими. На кресте взгляд задержал, как магнитом тянет его. Красивая штука, чего уж… Вот только серебряная.
Лорд Уилленрой углядел рисунки на печи, подошел. А там и до книг дело дошло — на полочке стояли, не прятал их я. Удивился наш хозяин.
— Вы и грамотные, что ли? — усмехается. — чего я еще о своей земле не знаю?
— Да много чего, — бурчу, да проклинаю язык свой длинный.
А он рассмеялся и отвечает: — Но узнаю все, как есть, будьте покойны. Не знать не стыдно, стыдно не спрашивать!
Я у себя в голове зарубочку поставил. Хорошая мысль, дельная.
— Книги у тебя откуда? И кто мальца рисовать учил?
Я плечами пожал.
— Никто не учил, сам научился. А книги… от матери моей, она из благородных была. Умерла давно, лихорадка болотная унесла.
Лорд снова уселся за стол и говорит: — Расскажи.
Ну, мне не жалко, тем более что все про нас как есть в бумагах замковых написано. Рассказал. Фиджет тоже пристроился, слушал. В который уж раз. Смотрели они друг на друга чаще, чем на меня, хоть я и рассказывать, вроде, горазд. Тут и дождь закончился. Встал наш хозяин уходить, во двор вышел. Землей пахнет, лесом, грозой — закачаешься… Вдохнул он и к коню своему идет.
Фиджет провожать тоже вышел, осмелел и говорит: — Можно потрогать? — и ручонку к кресту тянет. Я и вздохнуть не успел… А священник цепь свою перехватил, в сторону дернул. Посмотрел на меня и говорит: — Думаю, лучше не стоит… — А потом Фиджу: — Я лучше тебе в замке еще бумаги прикажу придержать, пусть в дело идет, чем в печи гореть.
Взял коня, скрылся в лесу. А я стою, воздух хватаю.
— Ты чего делаешь-то?! — Фиджу ору. — Ум напрочь отшибло, к серебру тянуться?!
Малец плечами пожимает.
— Не знаю, — шепчет, — зовет, удержаться не могу…
Тут-то я и понял, как оно на нелюдей действует, проклятущее… манит, а после сжигает, как костер бабочку. Обнял я своего несмышленыша, по рожкам пальцами провел. Вздохнули вместе.
— Кто знает, что завтра будет? — говорю. — А сегодня у нас еще лепешки не печены…
========== Скаллирау ==========
Лето приблизилось, в лугах сверчки запели, по ночам в лесу парко. Окно стал оставлять открытым — я уж и забыл, когда в последний раз в ночи комариный писк слышал. Фиджет перестал в кровать помещаться, хотя делал я с запасом, на вырост. Пришлось ему взрослую койку сколачивать. Росточка-то он был уже мне по грудь. Хоть я и не из самых высоких, а все равно. А ну как лорд наш снова заявится? Он-то заподозрил что-то, как пить дать. Хотя ежели бы хотел, так и крест мальчонке дал бы — у них такое даже за честь почитается, собственным крестом нелюдя до смерти прижечь… А пачкаться неохота — так давно бы солдат прислал. Странно все это. И радоваться, вроде, надо, да опыт жизненный не позволяет. Все подвох мерещится. Ну, там поглядим…
Панты у Фиджа знатные уже отросли — бархатистые, и веточка одна появилась. Скоро уже и под шляпой не спрячешь… Что после делать будем, я и не думал. Вернее, думать-то думал, да путного ничего в голову не пришло. Только что обрезать, как коровам делают, но это уж не ко мне — рука не поднимется. Разве если выбора совсем не останется…