Другое меня беспокоить стало. Мальчик все чаще в лес уходил, пока тут, рядом, но с каждой неделей все дальше… Лес-то его не обидит, он и сам дитя лесное, а вот за людей я крепко боялся, да еще за то, что, может, ловушку какую проглядел, хотя вблизи дома, кажется, все шишки да камешки уж на десятый раз перебрал. А главное не это. Гулять, зверей смотреть да цветы растить — ладно. А вот возвращаться из лесу Фиджет стал задумчивым. Так-то он точно по имени своему — егоза, ни минутки не сидит, а после прогулок этих приходит тихий, странный какой-то.

Спрашиваю:

— Что такое?

— Ничего.

— Что делал-то в лесу? — пытаюсь с другого боку подойти.

— Ходил. Слушал.

И молчит опять, как воды в рот набрал. Один раз я его так и нашел — сидит у дуба большого, в двух перестрелах от дома, замер, и глаза будто внутрь себя смотрят. Я его тормошу, а он ни в какую. Я уж испугался, думал, паралич, что ли хватил… Как-то слышал о таком, от укуса какой-то твари ползучей, но сам, правда, не видал. Потом гляжу — а ножки-то мохом оплетены, будто не час Фидж тут сидит, а десяток зим. По ладоням вьюнки, а солнце сквозь ветви так падает, будто не кожа, а шкура оленья пятнистая на нем. Я на колени сел перед ним, зову, чуть не плачу. А тут слышу шорох позади, не думая, стрелу выхватил, обернулся, а там та самая важенка светлая… Я лук опустил, а она поглядела на нас, подошла близко-близко, я ее так близко и не видал. Смотрю — глаза переливчатые, золотистые. Олениха уши навострила, словно услышала что, да и порскнула в кусты. А Фиджет очнулся, уже на меня глядит, а не в даль неведомую. От сердца отлегло… Молча он встал, и вперед меня домой пошел. Идет, а трава высокая лесная так к нему и ластится, под ладони ложится…

Лорд Уилленрой слово свое держал. Когда я за деньгами в замок ходил, лишняя рыбка серебряная в мою мошну прыгала, и связку бумаг неизменно мне казначей выдавал, упрежден был. Как-то и приспособу передал хитрую — уголек-не уголек, перо-не перо, гладкий стерженек да востренький, для линий четких как раз. Фиджет только им и рисовал потом. Все лучше и лучше у него выходило, я уж стал рисунки его дырявить, в связку подшивать. Появились в них разные существа невиданные. Но гостей-то ночных я сразу узнал, получилось у мальчонки блеск глаз лунных единым светом да тенью передать. Значит, и остальные твари с картинок где-то живут. Иные и вовсе страшные, не дай Бог взаправду встретить.

Деревенские тоже довольны были новым хозяином, дорогу он в порядок привел, выгнал мужиков с лопатами тракт ровнять, а после бочку пива от себя прислал. Теперь хоть на телеге, хоть вскачь — гладкая дорога, хорошая. Но перво-наперво Уилленрой деревенского капеллана взашея прогнал, сказал, пока другого кого не найдет на должность, сам служить будет… Поделом прогнал, честно говоря. Много крови тот паразит выпил, но не о нем речь.

Церквушка-то там не чета замковой, деревянная, пол земляной. К лордову приходу разве только травой свежей застелили. А Уилленрой ничего, слова не сказал… Отслужил мессу, как простой, и к себе вернулся. А вот с исповедями подождать приказал. Трудно это ему, честно признался. Бабы тут же разохались, прослезились, до чего он им понравился. Жалели, что молодым сан принял и сыновей не оставит, с таким лордом и жить легче кажется. Айра на ухо мне шептала, что покраснел он от таких разговоров. Ну а чего не покраснеть? Наши-то девки кого хошь в смущение ввести могут. Не каменный же он, в самом деле?

А потом вот что приключилось. Среди ночи вдруг чувствую — щипает меня кто-то, в ухо верещит. Вскинулся, гляжу — пикси на подушке лежит! Свалил я его, бедного, рывком своим. Он ничего, встал и давай снова пищать. Фиджет рядом со мной вынырнул, я аж вздрогнул. Лунный-то свет только на мою кровать падал, а мальчонка будто из тьмы явился.

— Алиф говорит, в лесу беда. Скаллирау попала в ловушку.

Я брови хмурю, вспоминаю, где я это слово мудреное слышал. А он продолжает:

— Охотники за ней придут. Торопиться надо.

Одеться недолго, топор взял, веревку и фонарь на пояс привесил. Шкуру свернутую Фиджу сунул — пусть несет, вдруг понадобится тащить кого, я ж не знаю, какого размера эта ваша скаллирау… Вышли. Пикси как в воздухе растворились. Я говорю:

— Куда идти-то? Что ж они дорогу не показывают?

Фидж голову опустил и говорит:

— Не надо. Я и так услышу.

И руки к коре осины приложил, замер. Потом сапоги разул, на краю поляны оставил, решительно вперед пошел, ну и я за ним. Не знал, как ему, босому, по темноте — вдруг колючка какая? А потом вспомнил, как травка сама моему сынку под ноги стелется, и передумал тревожиться.

Как в лес вступили, ни зги не видать. Я лампу запалил, да так еще хуже: идем-то мы мимо моих троп, иной раз и по бурелому, а свет лишь глаза слепит, не дает разглядеть что впереди. Погасил я огонь, проморгался кое-как и смотрю — светится что-то. Никак, к болоту нас Фидж ведет? Хотя чувствую, что далеко еще до воды. Я мальца за плечо придержал, куда ночью в трясину соваться?! А он ладошку протянул, болотный огонек из-за ствола выплыл, и к нам. За спиной у мальчонки повис, разгорелся, чисто лунные лучи. И глаза не слепит. Понял я, что от болота-то мы еще и правда неблизко, а это огонек на зов Фиджета приплыл. Для меня старался, сам-то Фидж в темноте как кошка видит, давно замечено. Прошли мы порядочно, почитай, почти до границы дошли, там, за вырубкой восточной, чужие владения начинаются. Живет там виконт Феррерс, тот еще скряга. Три зимы назад у него две деревни с голодухи померли, всего ничего людей осталось. А ему хоть бы что, главное, чтоб хозяйских зайцев да карасей не ловили. Наш-то прошлый лорд Майкел был даром, что дурак молодой, зато мало в наши дела совался, скучно ему было счета сверять. А виконт не то, цепных псов в егеря понаставил, каждому пойманному бедняге-охотнику руку отрубает. Ну, Бог с ним…

Пришли, а там у реки что-то светится-переливается, на открытом-то месте и огонек не нужен, ночи светлые, летние… Смотрим, кто-то у водопоя самого сеть натянул дорогущую, серебряную. И лежит в той сети… девушка. Я спервоначалу подумал, никак, русалку поймали. Но девы-то речные из воды не выходят, она у них в венах заместо крови течет, оторвешь такую, коли сил хватит, от потока, на землю поставишь — враз увидишь, что труп это, а не красавица. Только и хоронить…

Фидж тут же к сети — шасть, насилу я успел его удержать. Только по пальцам красный след остался. Отшвырнул я мальчонку назад, повернулся, а у него глаза ошалелые, мне за спину смотрит… тут-то веревка и пригодилась. Нехорошо я себя чувствовал, пока родное, почитай, дите, к сосне прибрежной привязывал… Но надо прежде блеск этот проклятущий с глаз долой спрятать. Тогда-то я и понял, зачем меня пикси за ухо тянул. Не справился бы мой скаллирау один… тут-то я и вспомнил! Это ж его еще зимой так алиф назвали.

Подошел я к сети, а она крепко привязана, мертвыми узлами к двум ивовым ветвям. Рубить пришлось, чтоб побыстрей эту пакость с глаз убрать. Смотрю, из-под пленницы по песку речному пятно темное расплывается. Я скорей ее выпутывать. Вся в полосах, будто ножом раскаленным резали, в иных местах до кости… Пока сеть снимал, еще обжег, не без этого… А нитки серебряные, заразы, и сворачиваться не хотят как следует, путаются. Ну я так смотал, не глядя, подошел к Фиджу, шкуру взял и завернул в нее сеть от греха… Как подошел, малец напрягся весь, на сверток блескучий глядит, шепчет что-то. Ну, думаю, точно колдовство тут какое-то, не простая нитка серебряная… А как в шкуру свернул — Фиджет проснулся словно. На меня глядит, на веревку… Мол, это еще что? Выпустил я его, вместе к девушке кинулись. А она трепыхаться перестала. Лежит комок, волосы по песку перепутаны, не хуже серебра блестят… На теле — ничего, окромя волос. Перевернул я ее, смотрю, а из бока обломок стрелы торчит. Так вот откуда пятно-то! Ну и что делать? До лекаря, почитай, к рассвету дойдем, через кочки да бурелом… Да и опасно, опять же. Айра хоть старуха и неплохая, а порог все же солью от нечисти посыпает… да и помрет девушка по дороге, вон сколько жизни уже в песок утекло.