Поэтому свободные действия каждого лица, основанные на свободном убеждении, были бы лучшей нормой для счастливых браков такого рода. Вместе с тем при такой уступке уравновесились бы права относительно брака для православных, лютеран и католиков, чего желать, кажется, совершенно естественно, потому что гражданские законы для всех граждан должны быть одинаковы. По этому самому нам кажется, что и закон о браке для лютеран и католиков мог бы быть в известной степени ограничен. По крайней мере, мы имеем полное основание желать, чтоб и у них брак между кровными родственниками был запрещаем, потому что это ведет к вредным последствиям, для предотвращения которых общество имеет полное право установить известные нормы.

В этом случае нам могут возразить, что если вредные последствия кровного брака следует отстранять путем положительного закона, запрещающего такой брак, то с таким же основанием законодательство могло бы вмешаться и в другие гигиенические законы бракосочетания. Так, мы знаем, напр., что многие наследственные болезни (чахотка, падучая болезнь, наследственное помешательство и пр.) передаются от родителей к детям, следовательно, законодательство могло бы и здесь принять известные меры против ослабления и вырождения породы этим путем; но такое вмешательство закона в частные вопросы было бы весьма затруднительно и едва ли исполнимо. Действительно, относительно наследственных болезней трудно установить точные пределы и определенные уложения: в каком случае болезненная наследственность мешает бракосочетанию и в каком нет? Поэтому, несмотря на предложение многих авторов установить в этом отношении какие-либо законные правила, они остались неосуществимыми. Но из этого нельзя еще выводить такого заключения, чтобы законодательная власть не могла стеснять и родственного брака. Родственные отношения жениха и невесты можно определить до брака, так же точно, как и возраст брачующихся, поэтому относительно этих двух вопросов могут быть составлены и определенные правила, которые не должны казаться стеснением личной свободы (18). Что же касается до вопросов о здоровье и наследственном расположении, вопросов большей частью такого рода, на которые в данное время трудно бывает дать юридический положительный ответ, то законодательство пока не может вмешиваться в них без того, чтобы не высказать обременительных стеснений относительно свободного выбора для брака семейств и личностей. Поэтому в настоящее время достаточно было бы и того, если бы в таких сомнительных вопросах спрашивали мнения врача, которое, нисколько не стесняя личной свободы, может принести большую пользу, чем положительный закон.

Наконец, мы должны упомянуть еще о законе относительно брака лиц христианских вероисповеданий с евреями и магометанами (том X, кн. 1, стр. 85-89). Запрещение, высказанное насчет этого в законе для всех христианских исповеданий, за исключением лютеранско-евангелического, кажется нам слишком строгим. Выше мы уже показали, что ничто так не сближает народы, как брачные связи, ничто не действует на улучшение рода так ощутительно, как разнородные помеси. Поэтому нам кажется, что свобода вступления в браке магометанами, евреями и язычниками могла бы принести существенную пользу.

Н. К. Кольцов

УЛУЧШЕНИЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ПОРОДЫ

Речь в годичном заседании Русского Евгенического общества 20 октября 1921 года

Совсем недавно – только в двадцатом веке – сложилась новая биологическая наука, получившая название «евгеника» от греческих слов – хороший, благий и род, то есть наука о благородстве человека. Термин «евгеника» появляется еще в конце прошлого столетия, но лишь в настоящем он получил прочное определенное значение. Появились книги, посвященные этой науке. В Англии, Германии. Америке, а потом и в других культурных странах возникли Евгенические Общества, которые насчитывают тысячи членов. При них создались научные журналы, специально посвященные разработке вопросов евгеники. И в обычную прессу проникло это слово.

Сознание необходимости заботиться об облагораживании человеческой породы отразилось даже в законодательствах некоторых стран: парламенты различных штатов Америки вотируют законы, которые проникнуты евгеническими идеями. Раздаются голоса, требующие, чтобы евгеническая идея стала революционной религиозной идеей, которая заняла бы первое место среди идей, объединяющих вокруг себя широкие массы человечества.

Можно, пожалуй, спросить себя: что же в этой идее, в этой мечте облагородить род человеческий такого нового, чтобы ее связывать с успехами биологической науки XX века? Разве не той же самой идеей руководились все провозвестники реформаторских и революционных идеалов с самого начала культурной жизни человечества? И ветхозаветные пророки, бичевавшие пороки своих современников и проводившие заповеди новой морали; древние греки с их культом красоты; первые христиане, провозглашавшие высокие идеалы, до сих пор еще остающиеся недостигнутыми и трудно достижимыми, несмотря на две тысячи лет господства христианской религии; гении эпохи возрождения, восстановившие античный культ красоты; деятели великой французской революции, поставившие своею прямою задачею поднять человеческую культуру и облагородить человека на почве равенства, братства и свободы, а равно и борцы всех новейших революций, вплоть до той, которую мы переживаем в настоящее время?

Нет, современный биолог определенно заявляет, что между всеми этими попытками облагородить человечество и теми задачами, которые ставит себе развившаяся на почве последних открытий в области естествознания новая «евгеническая религия», различие самого основного, коренного характера.

Возьмем для примера эпоху великой французской революции. Ведь она также стремилась к тому, чтобы обновить, переродить человечество на почве высоких принципов. Но можем ли мы, как биологи, назвать замысленное обновление перерождением? Ведь тогда даже не зародилась еще эволюционная идея. Мир представлялся неподвижным целым, а человек – царем природы, созданным Творцом «по образу и подобию божию». Современные люди, казалось, имеют ту же природу, как и первые люди на земле: у них те же физические силы, тот же внешний облик, та же душа, психология. Веками менялись условия, при которых жили люди, и под влиянием этих условий создавалось неравенство вместо первоначального, полного равенства между людьми. Изменить эти внешние условия, восстановить прежнее равенство, прежнее братство и прежнюю свободу – вот в чем была задача великой революции, а об изменении природы человека никто и не думал, так как никто и не знал, что она может быть изменена.

Если бы идеи великого французского биолога Ламарка, вылившиеся в определенную форму в конце первого десятилетия XIX века, имели сколько-нибудь широкое распространение во Франции, то еще до завершения эпохи великих преобразований французы могли бы вложить в свои мечты о преобразовании человечества и эволюционную мысль. Но этого не случилось, так как в то время идеи Ламарка не были поняты, и потребовалось целых полвека для того, чтобы наука, а затем и все человечество приняли эволюционную теорию, связав ее по заслугам с именем Дарвина.

Теперь человечество уже освоилось окончательно с тою мыслью, что человек произошел от животноподобных предков и продолжает постепенно изменяться, прогрессируя в одних отношениях, регрессируя в других. Никто уже не сомневается более в том, что все люди рождаются на свет неодинаковыми, не равными. Одни получают от своих предков значительную физическую силу, крепкое телосложение. Другие от природы физически слабы, но, может быть, одарены сильной волей или высоко развитым интеллектом. И психические и физические свойства, полученные от родителей, могут быть очень специализованы. Один от природы имеет сильную грудь и сильные руки, но короткие ноги, неуклюжие, неспособные быстро передвигаться; другой обладает особенно тонко развитыми руками и способен к обучению искусной ручной работе; третий одарен музыкальными способностями, или литературным талантом, или по природе научный исследователь.