Поднявшись с земли, Цзюе-цюнь, вытирая слезы, плачущим голосом завопил:

— Твоя мать — ведьма, а предки — черепашье отродье!

— Ты чего это ругаешься? — не выдержав, закричала Шу-хуа, она сидела на скамейке и была свидетельницей потасовки.

— А зачем он отнял у меня птенца, черепаший выродок? — орал Цзюе-цюнь.

— Он отнял у тебя птенца, иди пожалуйся на него и все. Его предки были твоими предками. Его мать — тоже родня тебе. Эх ты размазня! У тебя отняли, а ты ревешь. И не стыдно? — корила его Шу-хуа.

В это время к Цзюе-цюню подошли Цзюе-ши и Цзюе-жэнь и заискивающе сказали, беря его за руки:

— Не плачь, Цзюе-цюнь. Мы пожалуемся на него.

— Хорошо, пусть ему всыплют, — пробормотал Цзюе-цюнь, перестав плакать. Затем они все трое пошли по арочному мосту.

Цинь и Юнь, стояли на лужайке и, любуясь озером, вели беседу. Шу-чжэнь, разумеется, была подле Цинь. Цуй-хуань тоже стояла рядом, слушая их разговор. Несколько раз они оборачивались, чтобы посмотреть, как ссорились Цзюе-ин с Цзюе-цюнем.

— Если таково все молодое поколение, то на что могут надеяться так называемые интеллигентные семьи? — в горестном раздумье произнесла Цинь.

— Почему мы видим все время такие примеры? Неужели нет выхода? — скептически заметила Юнь.

— Но они никогда не поверят, что впереди их ждет гибель. И никто не может спасти их, — с досадой сказала Цинь.

— Гибель? Я не совсем понимаю, — удивилась Юнь. — Неизвестно, может быть только наши семьи такие.

— Только наши? Ты еще увидишь, — настаивала на своем Цинь. — Разумеется, есть исключения, но немного. Возьмем любой пример: Фэн Лэ-шаня, Чэнь Кэ-цзя и, наконец, отца Чжэн Го-гуана. Все эти люди, говорят, отличались в свое время «глубокой эрудицией и высокими моральными качествами», они были замечательными людьми своего века». Однако они были готовы на любую подлость и знали только одно: губить людей.

— Я тоже не могу понять, почему старший дядя всех своих детей толкает к гибели. Как вспомнишь о старшей сестре — сердце кровью обливается. А теперь очередь за Мэем, — печально произнесла Юнь. Она вдруг обернулась, умоляюще взглянула на Цинь и дрогнувшим голосом спросила:

— Цинь, ты много читаешь, имеешь опыт, много знаешь. Скажи мне, правда ли, что старые книги и старая мораль, как говорят передовые люди, губят человека? Мне просто непонятно, почему дядя Чжоу Бо-тао так глупо погубил свою старшую дочь.

Цинь в волнении легонько сжала руку Юнь и сокрушенно сказала:

— Я и сама не совсем понимаю. Возможно, старая мораль делает людей совершенно бесчувственными. Ты не читала статью «Людоедская мораль?» Если хочешь, могу дать тебе несколько книг. Прочтешь их и поймешь, для чего мы родились на свет. Это лучше, чем поддаваться глупому обману. Порой кажется, что в этих книгах написаны наши собственные мысли. Знаешь, как интересно!

— Шу-ин тоже советовала мне читать новые книги. А я боялась, что не пойму, и не решалась. Взяла у нее только несколько иностранных романов, и, хотя не все поняла там, они показались мне интересными.

— Женщины других стран намного счастливее нас. Я слышала, как старший дядя ругал иностранцев за то, что они не знают этикета, но из этих романов видно, что иностранцы живут счастливее нас, — откровенно призналась Юнь.

— За границей женщину все же считают человеком, а у нас, в Китае, забавой. В этом вся разница, — возмущенно вставила Цинь. Слова Юнь вызвали в ней некоторое удовлетворение, и она почувствовала, что взгляды их почти совпадают.

Цзюе-минь сидел на скамейке рядом с Шу-хуа. Он спокойно наблюдал за тем, как Цзюе-ин отнимал у Цзюе-цюня птенца; он видел, как оба мальчика упали на землю, как Цзюе-ин вскочил и убежал, слышал брань Цзюе-цюня, но продолжал спокойно сидеть. Взгляд его изредка останавливался то на Цинь, то на Юнь, стоявших на берегу озера. Он видел, что они ведут задушевную беседу, и это радовало его. Он не собирался мешать им. Когда Цзюе-цюнь с двоюродными братьями ушел через арочный мост, Шу-хуа с обидой сказала ему:

— Цзюе-минь, ты сидел здесь и слова не сказал, не вмешался даже. Ты что, в Будду хочешь превратиться?

Глядя на разгневанную Шу-хуа, он чувствовал, что его разбирает смех:

— И охота тебе, Шу-хуа, соваться в чужие дела! Чего от них ожидать, когда они растут в такой обстановке. Я предпочитаю тратить свое время на более полезные вещи.

— Можно подумать, будто ты доволен, что они такие шалопаи, — не сдавалась Шу-хуа.

Цзюе-минь помолчал, а затем терпеливо пояснил:

— Что ж, это тоже хороший урок нашему старшему поколению. Вредишь другим — можешь навредить самому себе. Я хочу посмотреть на плоды их деяний.

— Что ты имеешь в виду? — удивилась Шу-хуа. Она внимательно посмотрела в лицо Цзюе-миню и с испугом спросила: — Ты настолько ненавидишь их?

По лицу Цзюе-миня прошла судорога. С силой закусив губу, он медленно встал, подошел к Шу-хуа и, положив ей руку на плечо, с горечью сказал:

— Ты забыла, что пока мы еще в их власти. — И, помолчав, добавил: — Я ненавижу не их, а их поступки.

— Нет, этого не будет. Я не боюсь их, — пересиливая себя, произнесла Шу-хуа: в ушах ее все еще звучали его слова.

— Мы и не должны бояться их, — с воодушевлением продолжал Цзюе-минь и затем сказал: — Цинь и Юнь все время одни. Пойдем к ним.

Шу-хуа послушно встала. Спустившись по ступенькам на лужайку, они услышали, как на арочном мосту кто-то кричит: «Цуй-хуань!» Это была Ци-ся. Она шла запыхавшись, с корзиной в руке и громко говорила:

— Вы, оказывается, здесь, а я просто с ног сбилась, пока нашла вас.

— Плохо искала, значит. И нечего шум по пустякам поднимать, — улыбаясь, укоризненно выговаривала ей Цуй-хуань, идя навстречу.

— Зря ты меня укоряешь. Даже господин Цзюе-синь и молодой барин Мэй вас долго искали. — Сказав это, Ци-ся спустилась с моста. В это время на мосту показались двое. Они шли, беседуя. Один, в сером халате из ситца, был Цзюе-синь. На другом был голубой шелковый халат с накинутой поверх синей курткой. Это был молодой Мэй.

— Господин Цзюе-синь, барин Мэй! — в радостном изумлении воскликнула Цуй-хуань. Этот возглас привлек внимание Цинь и Юнь. Видя, что Цзюе-минь и Шу-хуа пошли навстречу Цзюе-синю, они прекратили беседу и тоже направились к мосту.

Из ивовых зарослей показались две лодки, они острым ножом разрезали зеркальную поверхность воды. При каждом ударе весел появлялись легкие волны, вода издавала монотонное, едва слышное журчанье. Весла рисовали на ее поверхности узоры. Один за другим взлетали взрывы смеха, который дробился и падал вниз, раздавались всплески воды. В прибрежных зарослях звонко пели птички. Они, словно соперничая друг с другом, заводили свои лучшие песни. Пара зимородков неожиданно вылетела из зарослей ивы и, пронесясь над самой водой, скрылась в зарослях на другом берегу. Все провожали взглядом этих красавцев.

Тент над лодкой защищал людей от солнца, но не мешал им видеть все вокруг. Теплый весенний ветерок разогнал мрачные мысли. Кругом все было полно света, дышалось легко и свободно, повсюду жизнь била ключом. Со всех сторон доносились ласкающее слух пение птиц, плеск воды, шелест ветерка и шорох листвы. Все дышало миром и спокойствием.

Одна за другой лодки медленно выплыли из-под арочного моста. Задняя, на которой греб Цзюе-синь, догнала переднюю, и обе лодки поплыли рядом. В лодке Цзюе-синя сидели Цзюе-минь и Мэй, на корме примостилась Ци-ся. На другой лодке были Юнь, Цинь, Шу-чжэнь, Шу-хуа и Цуй-хуань. Шу-хуа сидела на носу, Цуй-Хуань гребла на корме.

— Какая здесь красота! Как я вам завидую! — подавляя грусть, вздохнул Мэй, и на его бледном лице появилась горькая улыбка.

— А чему завидовать? Нам уже все это надоело, — не подумав, ответил Цзюе-минь; он не понимал настроения Мэя.

— Мэй, если тебе нравится, можешь приходить сюда хоть каждый день. Мы всегда будем рады тебе, — сочувственно сказал Цзюе-синь. Ему казалось, что он понимает несчастного юношу.