А мать этого делать не стала. "Негоже забывать старую веру" - сказала она. Потому покупателей на овощи и молоко у нее сильно убавилось. Но, хоть не голодали дети, и то хорошо - вот что говорила тогда мать.

Но, видимо, духи отвернулись от этих земель, а Знающие не дали свою благосклонность матери. От непосильных трудов слегла она в лихорадке и сгорела буквально за пару дней. Вот это Дагур помнит уже хорошо. Должен помнить, он тогда убивался по матери чуть ли не месяц. Заболел, похудел.

Но, оказалось, что даже не это самое страшное. Хотя, казалось бы, что может быть страшнее смерти родного человека? Оказалось, что голод страшнее. Когда нечем набить живот, когда только и думаешь - что о картошке и хлебе. О молоке и каше.

Поля и коров отобрали в тот же год, как умерла мать. Сказали, что во-первых, за какие-то там долги - это Стубор пояснил, когда пригрохотал со своими железными рыцарями в дом к Лисе. Во-вторых, все они мерзкие идолопоклонники и не достойны того, чтобы иметь поле рядом с Тхануром. Потому все переходит в руки Стубора, преданного истине рыцаря Ордена Всех Знающих.

Тогда Лиса и заработала первую в своей жизни стрижку и порку. Правда, пороли ее не на Площади Праведников - много, мол, чести для соплячки. А на конюшнях Стубора. Вспыпали так, что долго помнила. Лиса тогда обозвала всех рыцарей паршивыми падальщиками и пожелала, чтобы их потроха достались зменграхам. И еще призвала проклятия духов на их семьи.

Подстриженные волосы было не жаль, это дело всегда отрастает, сколько не стриги. Наоборот, по утрам меньше возни с расчесыванием и плетением. Тряхнула головой, пригладила пятерней, завязала ужасный платок над глазами и почесала на бывшее собственным поле - окучивать и пропалывать. И все задаром, за работу эту рыцари и не думали платить. Это считалось праведным делом, за которое в другой жизни Создатель поселит в рай. Если только будешь всю жизнь носить платок, смотреть себе под ноги и каждый день раз пять хотя бы целовать деревянный круг, что должен висеть у всех на шее.

Поле и коров было очень жалко. Увели ведь все небольшое стадо, всех восемь штук. И даже Чернушку, ласковую молодую коровку, которая только первый год стала давать молоко, и которую Лиса кормила с рук хлебцем.

Всех увели, ни шерстинки во дворе не оставили. От такого горя Лиса месяц говорить не могла. Чем кормить мальчишек? Что есть самой? И заступиться некому было. Родня по линии матери - старшие братья, которые жили тут неподалеку, только головами качали. После смерти отца они хотели, чтобы мама уступила им поле за бесценок. Мол, некому теперь его обрабатывать и некому хозяйство вести. Но тогда мать считала, что не вправе лишать мальчиков отцовского наследства. А теперь поздно жалеть. Теперь братья только языками цокали и отворачивались.

Вот и вышло так, что Лисе пришлось тайком бегать и воровать картошку, которая и без того должна была принадлежать им. На еду теперь зарабатывали на стройке Белой башни. Дом продали за копейки - в деревне их называли идольщиками и избегали. Потому вместо просторного дома с несколькими горницами у них теперь низкая темная хижина, убогая и обветшалая. С раннего утра Лиса и Дагур топали в город и подносили песок в ведрах для того, чтобы рабочие могли сделать взвесь для укладки камней в стене башни. Работа такая, что после нее не оставалось никаких сил. Получали вечером немного муки, картошек и сала за работу и шагали домой. А дома сидели два голодных брата.

Небольшой огородик выручал, конечно. Но много ли толку с пары грядок картошки, капусты и гороха? Все съедалось еще до наступления зимы, а после младшие ходили в город побираться. На стройке еду давали только на двоих работников, а младшим, вроде как, есть вовсе не полагалось. Можно было, конечно, пристроить Лейна и Дайна на стройку, хоть какая-то копейка была бы, да не брал их начальник артели. Сказал, что таких сопляков у него полным-полно, и мальчишки будут только мешаться под ногами.

Зато собственные дети начальника постоянно ошивались около Белой башни, таскали какие-то камешки и деревяшки и делали вид, что работали. Лиса их видела. И, небось, получали наравне со взрослыми. Временами у Лисы руки чесались призвать какое-нибудь проклятие на головы и начальника и Стубора и вообще всех рыцарей. Она знала кое-какие старые заклинания, мать успела научить. Но мать также говорила, что за помощь духов Днагао надо обязательно платить, что даром они возиться не будут. "Это тебе не ручные духи, которые только и мечтают, чтобы найти себе хозяина. Если они станут помогать, то хозяевами будут они. Их надо бояться" - вот что говорила мать.

Лиса ее наставления помнила, потому предпочитала не обращаться за помощью ни к духам ни к Знающим. Справлялась сама, как умела. Да, приходилось воровать картофель, но как по ней - так это и не воровство вовсе, а справедливость. Это поле из покон веков принадлежало ее семье, ее обрабатывал еще дед с бабкой. Так что, картошка эта - как есть заслужена и положена им. Надо только уметь ее украсть.

А Знающие простят, им Лиса принесет на алтарь копейку. Ну, может несколько медяков. Конечно, это не то, что приносят богатые, им-то уж Знающие точно благоволят гораздо больше. А ее семье милости всегда перепадает на пару грошей - ровно столько, сколько Лиса приносит в храм.

- Как тут темно и страшно... - пробормотал Дагур, шагая следом.

Ступал он неосторожно, спотыкался и то и дело поминал зменграхов.

- Да замолчи ты, - бросила ему Лиса, - и под ноги смотри.

- Смотри, что там, в темноте... ты видишь? Это же чьи-то глаза за нами смотрят... Лиса, пошли отсюда! - последнюю фразу Дагур крикнул срывающимся голосом и бросился, было, назад, но Лиса быстро догнала его и отвесила пару оплеух по шее.

Дагур стукнул ее в ответ, толкнул и обозвал паршивой девкой.

- Сама ищи тут картошку, пока тебя не сожрали болотники, - бросил он и собрался уходить.

- Иди-иди. Без меня заблудишься на болотах, вот они тебя и сожрут. Ты хоть помнишь, как выходить отсюда? - ехидно спросила его Лиса.

Дагур нахмурился и запустил пятерню в лохматый затылок. После заворчал более тихо:

- Лиска, ну пошли отсюда, а?

- Наберем картошки и пойдем. Вон, уже виден лесок, за которым наше поле. Я, когда возвращаюсь, всегда кидаю несколько картошек в болото и приговариваю старое заклинания. Вот меня и не трогает никто. А тебя здешние болотники не знают и утянут в трясину - и пикнуть не успеешь. Так что молчи и иди за мной.

- Зменграхам твои потроха, дура, - ругнулся Дагур, но все же подтянул штаны и зашагал следом.

Снова захрустели ветки под его ногами. Лиса поморщилась, покачала головой. А до поля действительно было совсем близко. Вот уже из утренних сумерек проступили знакомые очертания сосны с низкой развилкой у самой земли. Тут Лиса всегда играла, когда была девочкой. Добрая сосна тихонько коснулась иглами плеча, будто здоровалась, и Лиса улыбнулась. Совсем чуть-чуть, еле заметно. Сосна была старой знакомой, которая помнила хорошие, добрые времена, и от которой веяло теплом и лаской. Временами Лисе казалось, что где-то рядом обитает и дух отца, и он охраняет ее на этом поле и помогает скрыться. Лиса всегда оставляла под сосной несколько картофелин и лелеяла в душе надежду, что это будет для отца. Или для духов сосны, которые наверняка связаны с отцом.

Едва вышли из пролеска и мягкая, как пух, земля, запружинила под ногами, как Дагур тут же воскликнул:

- Ого, сколько картошки!

- Замолчи, дурак! - Поморщилась Лиса. - Не тяни с одной грядки много и закапывай после себя. Надо тырить так, чтобы не было заметно.

Надо было доставать картошечку так, чтобы картофельные кусты вверху не заваливались, оставались на месте. То есть не все выгребать под одним кустом, а постоянно переходить с места на место и закапывать ямки после себя.

Чуть влажные, тяжелые картофелины справно полетели в мешок, и Лиса, наконец, почувствовала тихую радость. Притащат, вечером отварят. Порежут на кусочки сальцо, что дадут на стройке - вот и будет у них пир горой. А завтра с утра можно уже не лазить на это поле, можно будет спокойно поспать, радуясь тому, что справно потрудились, когда было для этого время.