Лили Роджерс. Клайв Роджерс. Джимми Роджерс.
Она не знала и бабушку с дедушкой, привыкнув к тому, как Элинор с её лингвистической прямотой, вездесуща и затмевает целое поколение. Она жалела, что старших Роджерсов нет в живых – не у кого расспросить об их сыне. Некому явиться долгожданной (или не очень) внучкой. Что за люди они были? Как познакомились? Какие танцы любили? Как относились к ребёнку? Ушедшая в никуда пара… То ли пиво начинало действовать, то ли настроение требовало философии: Эрика подумала, до чего это, в сущности, страшно – пережить детей и оставить после себя лишь ворох бумажек и плиты на Верхнем кладбище.
Где оно, это кладбище? Почему Верхнее? Может, съездить туда? Представив, как, продуваемая ветром и опутанная алкогольными градусами, она отправится плутать среди могил, девушка решительным залпом допила горькое пойло. Нет, не сегодня. Точно не сегодня. Двух потрясений для одного дня многовато. Хватит и того, что Джимми дочку не дождался. Лучше потом, позднее – заодно и маме сообщит, как храбрости прибавится.
Ёжась, она вышла из кафе. Не дождался Джимми, конечно… Было больно от обретения и мгновенной потери бабушки с дедушкой, но потеря отца – мимолётная, похожая на тяжёлый толчок под поезд, на едва уловимый укол яда – потеря эта перевешивала две другие. Вероятно, дело было в проклятой молодости. О, двадцать один год, чтоб его!
Эрика за всю жизнь столько не передвигалась пешком, как за тот долгий, бесконечно тоскливый день. Возвращаться в пустую аккуратненькую квартирку ради одинокого томления не хотелось. Девушка прошла по торговым центрам, не глядя в витрины, купила билет на какой-то киносеанс и, не досмотрев и трети фильма, покинула зал. Спускалась в метро и поднималась наружу, когда казалось, что воздуха не хватает. Нашла университет Хоуарда и трясущимися руками сделала пару снимков – на каждом из них хотелось подписать «Для несостоявшейся истории». Побродила вдоль закрытых на зиму фонтанов и едва не грохнулась в один из них, неловко присев на бортик. Она не искала переулок Брикброук намеренно – он сам выплыл из вереницы уличных поворотов и указателей. Узкий, как рыбная консерва, он консервами и вонял – возможно, благодаря мусорным контейнерам, прятавшимся в глубине. Дома стояли так близко друг к другу, что свободно можно было протянуть бельевые верёвки, канаты, морские лесенки или оптику для подсматривания за соседями. Слева, из окна третьего этажа, с любопытством высовывался усатый тип, куривший по ветру.
- Привет, симпатяшка! – крикнул он и отсалютовал сигаретой. Разрываясь между желанием поскорее уйти и желанием остаться, Эрика прошла вперёд. Весёленькая композиция… Внутрь пробираться совсем не улыбалось, хватит и того, что усатый продолжал пялиться и посвистывать. Эрика сравнила оба дома, прикидывая, что Джимми всё-таки обретался в правом, согласно адресу. Где-то на четвёртом этаже.
«А может, он и умер там?» - предположил внутренний голос. Девушка вздрогнула, едва не уронив сумку, и поняла, что гипотеза не лишена смысла. Умер в этом самом переулке… Машина сбила? Напали? Несчастный случай?
Самоубийство?
Вытащенная, было, камера, отправилась назад, к документам. Эрика чувствовала, что ни за какие сокровища мира не хочет фотографировать. Только не захудалое и убогое место, с которым теперь может ассоциироваться жизнь отца. Нет, оно ей не нужно, пускай и несёт воспоминания. Лучше запечатлеть папу таким, как на единственном фото – счастливым и полным жизни. Запомнить его и забыть то, что теперь искать некого.
* * *
- Эгей, я дома! Всё нормально? Что за запах, будто у нас бомбардировка авокадо в целом районе? – Мелли, счастливая и отдохнувшая, впорхнула в квартиру, как и обещала, только следующим вечером. Непрогремевшая гроза уже закончилась, уступив место тишине, квартира не распалась и не взорвалась. Вещи стояли на своих местах, но на приветствие никто не откликался.
Снимая обувь, девушка прошла по коридору и подёргала носом. Источник авокадо наверняка притаился в кухне, однако вторая спальня была ближе, да и свет там не гасили. Притормозив на пороге, Мелли окинула взглядом владения соседки: работавший без звука телевизор на спортивном канале, горевшие бра. Разложенный диван, на котором лежало несметное количество бумажных самолётиков формата А4, притом с текстовыми узорами. Развернув один, девушка пробежалась по строкам, тут же узнавая отрывок из пьесы.
- Интересные дела…, - предвидя, что начать следовало всё-таки с кухни, Мелли направилась обратно и застала среди приборов и шкафчиков зрелище не менее эпатажное: Эрика в растянутой серой футболке сидела за столом, перед открытым ноутбуком. На голове её были здоровые радио-наушники, найденные, похоже, где-то за диваном. Впрочем, не это привлекло основное внимание: на мойке лежали крупные авокадо разной степени очищенности. С ними соседствовали две бутылки молока и миксер, где всё добро и взбивалось, очевидно. Мелли удивлённо сглотнула и поняла, что самое время заявить о себе.
- Привет! Можно узнать, что произошло?
Эрика от внезапного прикосновения к плечу едва не подпрыгнула.
- А? Ты уже здесь? – она быстро сняла наушники. Мелли кивнула.
- Как видишь, - затем выразительно покосилась на бокал, наполовину полный бело-зелёной смеси, - я, пожалуй, не буду спрашивать, в честь чего беспорядок, а повторю вопрос: что случилось.
Молчание.
- Эрика?
Мисс Рубинштейн, оторвавшись от работы, тяжело вздохнула и подняла на приятельницу несчастные глаза. Затем снова вздохнула.
- Эрика, ау!
- Мелс, он умер, - пробормотала девушка, потянувшись за бокалом, но махнув на напиток, - представляешь, он… они все просто взяли и умерли! Они не дождались моего приезда, а я так хотела встретиться…
- Кто умер? – не разобрала Мелли, опираясь на стол. - Подожди, ты хочешь сказать, что те твои родственники… О Господи!
- А ещё, - продолжала Эрика, - мне утром вернулась первая из копий пьесы. Там какая-то ерунда и неправильный адрес – то ли я напутала, то ли он в принципе не существует. Ну и, одно к одному…
- Ты поэтому тут маринуешься и напиваешься целые сутки?
- Я не напиваюсь, Мелс, - девушка развела руками, - у меня даже на факультете не получалось толком перебрать. Авокадо – это так, занять руки и мысли. Пожалуй, я слишком долго жила с отчимом, который терпеть не мог бразильский коктейль, вот и сделала себе порции три… Или четыре?