— Хелен миленькая девочка, — сказала Энджи, — и как раз то, что тебе нужно. Тебе лишь нужно заострить ее внимание на манере одеваться. Ей не стоит больше выходить на люди столь жалко одетой. Но я сдаюсь — и соглашаюсь. Я буду другом тебе и Хелен. Отзывы на выставку Босха переубедили меня; я могла ошибаться. Я позвоню отцу и выскажусь в пользу Леонардос.

Клиффорд встал, подошел к Энджи, поднял ее скучное, озабоченное лицо пальцами и решительно поцеловал в губы.

Это была ее награда. Это было немного — но кое-что. А Энджи была намерена потребовать заслуженного ею. Она полагала, что нет необходимости спешить. Придет время востребовать. Она будет ждать; и если возникнет необходимость, то ждать месяцами.

Пока Энджи завтракала с Клиффордом, Эвелин разговаривала с Хелен по телефону.

— Ах, мама, — с благодарностью проговорила Хелен, — а я думала, что ты отказалась от меня!

— А я подумала, что тебе нужно знать, какой стресс переживает твой отец. Он вышел из гаража и поднялся на чердак, и теперь режет там ножницами свои полотна. «Лисица с остатками цыпленка» уже вся искромсана. Он сбросил вниз по лестнице кусок от «Стервятников, пирующих на выброшенном из моря ките». А когда он придет в себя и поймет, что испортил свои лучшие картины, это будет для него страшным горем. Он писал этого «Кита со стервятниками» два года, Хелен. Помнишь? Все то время, пока ты училась на курсе «А».

— Я думаю, мама, тебе следует пойти к соседям и подождать, пока он успокоится.

— Соседи уже устали от меня.

— Тебе это только кажется, мама.

— Для твоего отца так важно не расстраиваться.

— Мама, разве ты не понимаешь: я — лишь повод для его расстройств, а вовсе не причина.

— Нет, Хелен, я считаю, что ты не права.

В три пятнадцать Хелен, плача, позвонила в Леонардос и, не застав Клиффорда, оставила для него сообщение, чтобы он срочно позвонил домой. Как Клиффорд провел свое время между двумя и пятью, читатель, я рассказывать в подробностях не стану. Просто сообщу вам, что Энджи снимала в «Клэриджес» небольшие апартаменты для удобства, когда делала покупки на Бонд-стрит — ну, и для всяческих неожиданностей, чаще сексуального характера. Ее квартира в Белгравиа казалась ей чересчур удаленной от интересных светских событий и, к тому же, там она находилась под пристальным взором прислуги.

Клиффорд же чувствовал себя обязанным расплатиться за оказанное благоволение. К его чести, его гораздо больше подстегивал интерес прессы, нежели миллионы Энджи. Он отнюдь не планировал такого поворота событий. Кроме того, он так недавно был влюблен в Хелен, что новая эмоция не смогла еще перебороть устойчивых привычек его жизни: я имею в виду, привычки пользоваться удовольствиями там, где они были ему приготовлены.

К половине шестого Клиффорд был свободен для Хелен. Он отреагировал быстро: его впечатлили не столько слезы Хелен, сколько ее сообщение. «Лисица» была не слишком примечательна и не лишена пороков, однако «стервятники» были большой и замечательной работой, несмотря на натурализм мазков: разлагающееся мясо, разбросанное по берегу в блестящих на солнце полосках жира, и все это на почти эфирном, прозрачном воздухе полотна — и Клиффорд не мог допустить ее гибели.

Юристы из фирмы, близко к которой стоял отец Клиффорда, Отто Уэксфорд, прибыли на место в течение часа после звонка. Они имели намерение защитить то, что оказалось собственностью Леонардос, то есть подтвержденным юридическим предметом дарения автором через представителя Леонардос.

На следующее утро, после того, как уехала полицейская машина и фургон от Леонардос, семь полотен Джона Лэлли были переданы в хранилища Леонардос, включая остатки «Лисицы», извлеченные из сада, и включены в каталог:

1. «Стервятники, пирующие на выброшенном из моря ките» — повреждено

2. «Избиение горлиц» — в хорошем состоянии

3. «Св. Петр и прокаженный у врат Рая» — изрезано

4. «Пир для глаза» — запачкано (кофе?)

5. «Котенок и рука» — запачкано (птичий помет?)

6. «Мертвые цветы» — в хорошем состоянии

7. «Пейзаж с Костями» — изорван

8. «Лисица» плюс фрагменты

Изъятие этих работ производилось, пока Джон Лэлли спал, обессиленный потрясением, многодневной работой, а также изрядной порцией домашнего вина. Пока команда стервятников от юриспруденции и Леонардос поднималась вверх по лестнице на чердак, Эвелин пыталась разбудить его, однако не достигла успехов. Рабочие еще долго возились с громоздкими полотнами, спуская их по узкой лестнице. Эвелин оставила мужу записку и пошла к соседям.

Читатель, если нам известен хотя бы художник-дилетант; или, возможно, вы сами занимаетесь мазней по холсту, вам понятно, как каждый ценящий себя мастер ненавидит даже саму мысль о том, чтобы расстаться со своими полотнами. Он относится к этому так же, как мать — к расставанию со своими детьми.

Это ставит перед любым художником страшную дилемму. Если он ничего не продает, то это означает не только, что ему и семье будет нечего есть, но и то, что скоро он выживет и себя самого, и семью из дому, поскольку встанет очень простая и очень неизбежная проблема: где хранить картины? Если же он продает их, то это все равно, что питаться собственной плотью.

К тому же, художника ждет много душевных мук за свои творения. В какой дом они попадут? Будут ли они в сохранности? Оценят ли их новые владельцы, или их купили только оттого, что они подходят к обоям?

На счет последнего, впрочем, Джон Лэлли вряд ли волновался. Спутать работы Лэлли с другими невозможно, не отличить их от декора для стен — также. Он был тем, что именуется иногда галерейным художником: его творения были созданы для голых огромных стен и смотрелись на расстоянии, в большом пространстве. Там приглушенные крики изумления, шока или отвращения быстро гаснут в густом музейном воздухе. (Какая горестная судьба у картин, наверное, думал об этом сам Джон Лэлли. «Котенок и рука» — была долгое время засунута в щель между двумя соснами в саду, где могла бы вызывать восхищение вольных птиц, что предпочтительнее краткосрочного внимания людей, неспособных оценить эту вещь).

Что касается частных небольших галерей, то они берут около половины дохода от комиссионной продажи. Это все равно что помойки мира искусства. Пойдите на любой вернисаж и посмотрите на этих остолопов и зевак, на этих позеров, ахающих и охающих — и выписывающих чеки не глядя.

В целом, Джон Лэлли предпочитал дарить картины друзьям. По крайней мере, таким образом за ним оставался контроль за владельцами, на чьих стенах теперь они жили.

Но друзья? Какие друзья у Джона Лэлли? С той же быстротой, с какой очарование его личности завоевывало их, они и исчезали, пугаясь его паранойи и дурного нрава. Их было немного, поэтому их вполне можно обозначить и не как друзей, а как реципиентов его картин.

Вот так получилось, что, доведенный до болезни невозможностью разрешения проблемы хранения картин, или кажущейся невозможностью, Джон Лэлли был вынужден принять предложения Леонардос и оформить с его представителем договор на дарение. А Леонардос, в свою очередь (или, вернее, Клиффорд Уэксфорд), оказал Джону Лэлли дополнительные услуги: избавил его от мучительного надзора за его творениями; заново отстроили разбитый гараж; вмонтировали там кондиционер и поглотительную систему, дабы остальные картины могли храниться в нужных условиях. Чердак также был переоборудован при помощи Леонардос, чтобы полезный картинам северный свет проникал через крышу. Таким образом, Джон Лэлли мог по своему желанию рисовать в гараже, а хранить картины на чердаке, или наоборот. Но если картинам Джона Лэлли угрожало нанесение ущерба, то Леонардос вступал в права владения своей собственностью, а собственностью Леонардос творения Лэлли оказались благодаря неприметному пункту в договоре, добавленному Уэксфордом.

Джон Лэлли, презирая и ненавидя Клиффорда, все же доверял ему как почти единственному истинному ценителю своего искусства. Джон был уверен — что бы ни случилось, Уэксфорд, по крайней мере, не поступит с картинами так, как поступили некоторые коллекционеры — поместили их в запасники. Для художника это все равно, что ослепить и лишить его слуха.