А теперь Клиффорд поступил с Джоном именно так. И не для того отнюдь, был уверен Джон, когда вышел из ступора, увидев, что картины исчезли; не для того, чтобы сохранить их, нет! О, они пережили уже столько штормов, и даже тогда, когда он в ярости резал «Лисицу», уже тогда он вынашивал в душе новый, улучшенный вариант ее. Теперь Джон был уверен, что то была месть Клиффорда Уэксфорда. Джон Лэлли, безвестный художник, вышиб дверь самому Клиффорду Уэксфорду и напал на него — это не пройдет неотомщенным, нет! Вот почему теперь пропали в хранилищах Леонардос восемь лучших его картин, а Клиффорд, Джон был уверен в этом, улыбался и говорил покровительственно: «Это все для блага Джона Лэлли», а затем спал с его белокожей нежной дочерью на сатанински-черных простынях.

Вот оно, наказание для Художника.

Прошло пятнадцать дней, когда Эвелин осмелилась пробраться в собственный дом и начать вычищать и отмывать его, и прошло целых три месяца до той поры, пока жизнь в коттедже Эпплкор начала напоминать что-то нормальное.

Джон Лэлли постепенно вернулся к своим «Сабинянкам», фактически насилующим римских солдат; он изобразил сабинянок как ненасытных, кровожадных гарпий. Безумная мысль, конечно, но она получила прекрасное творческое воплощение; Джон нарисовал картину на стене курятника: оттуда она не могла быть похищена в Леонардос. Картине суждено было потемнеть и осыпаться под ветром и сыростью дождливого климата. Но Джон предпочел это.

Вот уже шесть недель, как малышка Нелл мирно и безопасно посапывала, свернувшись в животе Хелен. Она должна была унаследовать некоторую степень таланта своего деда, и только; вам будет радостно это слышать, ей не достались ни его невроз, ни его дурной нрав; она унаследовала мягкость и миловидность своей бабки по материнской линии, но, слава Богу, не вместе с ее склонностью к мазохизму. Она унаследовала ум и энергию отца, но не его, я признаю это, змеиную повадку. У нее должны были развиться взгляды матери, однако позже, когда она вырастет, ей будет казаться ниже своего достоинства лгать — что совершенно было не свойственно ее матери. Во всем этом наследстве, конечно, была воля случая; и не только для Нелл, но и для нас с вами, кто повстречает Нелл впоследствии на жизненном пути. Но наша малышка Нелл имела одну отличительную черту: привлекать к себе не только самых неприятных, несговорчивых людей, но и самые непредвиденные, даже опасные, события на свою голову. Возможно, то было записано в ее гороскопе; возможно, то была наследственность со стороны другого деда, Отто Уэксфорда — предрасположенность к странным событиям. Или просто, как говаривала моя матушка, где есть ангелы-хранители, там обитают и демоны-искусители. Зло в жизни будто бы опоясывает добро кругами: добро — центральная активная сила: зло — въедливая и ограничивающая. Но, прочитав историю Нелл до конца, вы сами сделаете свои выводы, читатель.

Это рождественская сказка, а Рождество — время, когда всем хочется верить в лучшее, а также в то, что это лучшее победит зло.

Что касается Хелен, то она чувствовала незримое присутствие малышки Нелл — или иного существа: это были и внезапные приступы дурноты, и набухшие груди, которые постоянно о себе напоминали, как всегда бывает во время беременности. Но эти симптомы она относила на счет любви, не подозревая ничего иного.

Факт был в том, что Хелен не желала об этом думать, потому что не хотела ребенка. Может быть, потом, не сейчас. В том новом мире, что открыл ей Клиффорд, было еще столько неувиденного, неузнанного, несделанного. Да и как было ей, Хелен, что саму себя еще непрочно осознавала в этом мире, принести в него нового человека? Она не представляла себе, чтобы Клиффорд мог любить ее беременной: для нее это означало быть слезливой, толстой и вечно больной, какой она видела свою мать в ее последнюю неудачную беременность, всего пять лет тому назад. Беременность кончилась для матери выкидышем на значительном уже сроке. Когда это кровавое, ужасное, вызвавшее столько слез событие произошло, Хелен была странно обрадована, а главным образом, смущена собственными спутанными мыслями и чувствами. А отец, мрачный и грозный Джон Лэлли, сидел возле матери и держал ее за руку с такой нежностью, которой она от него не ожидала. Хелен внезапно ощутила жгучую ревность — и решила оставить дом сразу же, как окончит курс «А» в Школе искусств, а потом поступить в колледж — и уйти, уйти, уйти…

Теперь, встретив Клиффорда, Хелен хотелось забыть прошлое и любить Клиффорда, и думать о блестящем будущем, и уж, конечно, не быть беременной. Клиффорд уже предложил ей выйти за него замуж. Хотя — предложил ли? Или просто сказал в одну из их сумасшедших, полных любви ночей, то бархатно-черных, то освещенных сиянием лампы, что «…я должен рассказать об этом родителям: они считают, что должна быть какая-то свадебная церемония», и на этом они порешили, так, между прочим, в одну из ночей. Поскольку было ясно, что родителям Хелен ничего не удастся организовать вроде «свадебной церемонии», то между ними было решено предоставить это родителям жениха. Кроме того, доход последних, несомненно, превышал доход первых порядка на два.

— Возможно, мы просто тихо поженимся? — предложила Хелен жене Отто, Синтии, когда Клиффорд привез ее в родительский дом в Сассенсе.

Импульсивный малый, этот Клиффорд! Он запросто поставил родителей перед фактом. Дом был в грегорианском стиле; поместье — двенадцать акров. Специально разводимые сады и цветники, в которые раз в год допускалась публика: это местечко славится своими азалиями.

— Отчего же просто и тихо? — спросила Синтия. — Здесь нечего стыдиться. Или есть чего?

Синтии было шестьдесят, выглядела она на сорок, а жила так, будто ей только-только исполнилось тридцать. Она была невысокая, элегантная, живая и совершенно не выглядела англичанкой, несмотря на традиционную твидовую одежду.

— Ах, нет, что вы, — сказала Хелен, хотя еще этой ночью она дважды вставала в туалет; да и в те дни, когда противозачаточные таблетки не были в общем употреблении, признаки наступившей беременности были хорошо известны каждой молодой женщине. В большинстве умов быть беременной — и не замужем все еще являлось чем-то недопустимым.

— Тогда давайте отметим такое торжественное событие со всей помпой, на которую мы способны, — сказала Синтия. — Что касается затрат — Бог с ними! Все эти подсчеты так невыносимо скучны, не правда ли?

Разговор происходил после ланча в большой гостиной. Синтия ставила в плоский сосуд первые весенние цветы: свежие, только что из сада — и поразительно разнообразных оттенков. Хелен показалось, что Синтия более озабочена цветами, нежели благополучием сына.

Однако позже, наедине, Синтия спросила Клиффорда:

— Милый, ты уверен, что тебе этого хочется? Ты ведь никогда не был женат; все это так внезапно, а она так молода…

— Я уверен в себе, — сказал Клиффорд, и ему было приятно ее внимание. Ему оно редко доставалось. Мать была вечно занята. То она бывала занята обслуживанием отца, то цветами и вазами, то делала какие-то таинственные телефонные звонки, то просто быстро одевалась и уходила из дома.

Отец лишь рассеянно-любовно улыбался ей вслед; похоже было, все, что нравилось ей, нравилось и ему. Ни ранее, ни теперь, когда он вырос, по Клиффорду родители не скучали — и почти им не интересовались. В их жизни ему не оставалось места.

— Из моего личного опыта общения с мужчинами, — начала Синтия, и Клиффорд подумал: «Да, это важно: из личного опыта»; — когда мужчина говорит, что знает, что он делает, это означает прямо противоположное.

— Она — дочь Джона Лэлли, — сказал Клиффорд. — А он — один из величайших художников страны и своего времени. Если не самый великий.

— Но я никогда не слышала о нем, — сказала Синтия, на стенах дома которой можно было видеть и Мане-младшего, и других. Отто Уэксфорд был в то время директором компании «Дистиллерс»; дни нищеты и бедствий для Уэксфордов были далеко позади.