У него был такой представительный вид, как будто его нарочно создали для официальных церемоний. Массивная голова была откинута назад, словно под тяжестью пышной гривы, светлой и уже слегка седеющей. Густые короткие усы с сильно приподнятыми кончиками придавали некоторую рельефность его плоскому жирному лицу. Глаза были довольно маленькие, заплывшие, но подвижные зрачки какой-то фаянсовой голубизны озаряли двумя живыми искрами эту по-римски торжественную маску. Все вместе придавало ему довольно характерный облик, и можно было представить себе, как использует его в свое время какой-нибудь фабрикант бюстов для субпрефектур.
Антуан представил Рюмеля Филипу, а Жака – Рюмелю. Дипломат склонился перед старым врачом как перед современной знаменитостью; затем с вежливой предупредительностью пожал руку Жака. Казалось, он раз навсегда сказал себе: "Для человека, находящегося на виду, простота манер – это лишний козырь".
– Бесполезно рассказывать вам, дорогой мой, о чем мы беседовали, начал атаку Антуан, положив ладонь на рукав Рюмеля, который улыбался любезно и снисходительно.
– Вы, сударь, располагаете, разумеется, такими сведениями, которых у нас нет, – произнес Филип. Он внимательно осматривал Рюмеля своими хитрыми глазками. – Что касается нас, профанов, то, надо признаться, чтение газет…
Дипломат сделал неопределенный жест:
– Не думайте, господин профессор, что я осведомлен много лучше вашего… – Он убедился, что его шутка вызвала улыбку, и продолжал: – А вообще я не думаю, что следует представлять себе вещи в особенно мрачном свете: мы вправе – даже обязаны – утверждать, что сейчас имеется гораздо больше оснований для спокойной уверенности, чем для того, чтобы отчаиваться.
– И слава богу, – заметил Антуан.
Он устроил так, что Филип и Рюмель приблизились к другим гостям и уселись посредине комнаты.
– Основания для спокойной уверенности? – с сомнением произнес Халиф.
Рюмель обвел своими голубыми глазами присутствующих, которые окружили его кольцом, и задержал их на Штудлере.
– Положение серьезное, но преувеличивать не следует, – заявил он, немного откинув голову. И тоном государственного мужа, который обязан подбадривать общественное мнение, он с силой произнес: – Запомните, что элементы, благоприятствующие сохранению мира, все же преобладают!
– Например? – продолжал спрашивать Штудлер.
Рюмель слегка нахмурился. Настойчивость этого еврея раздражала его; он ощутил в ней глухое недоброжелательство.
– Например? – повторил он, словно ему оставалось только выбирать. – Ну, во-первых – англичане. Центральные державы с самого начала встретили в Foreign office[1] энергичное сопротивление…
– Англия? – прервал Штудлер. – Уличные столкновения в Белфасте! Кровавые мятежи в Дублине! Печальный провал ирландской конференции в Бекингеме! В Ирландии начинается форменная гражданская война… Англия парализована ударом ножа в спину!
– Ну, это не более как заноза в пятке, уверяю вас!
– Господина Антуана просят к телефону, – сказал Леон, появляясь в дверях.
– Скажите, что я занят, – сердито крикнул Антуан.
– Англия еще и не то видала! – продолжал Рюмель. – Ах, если бы вы знали, как я, хладнокровие сэра Эдуарда Грея…[2] Это замечательный тип дипломата, – продолжал он, избегая глядеть на Штудлера и обращаясь в сторону Филипа и Антуана. – Старый сельский аристократ, у которого совершенно особое представление о том, каковы должны быть международные отношения. Он разговаривает со своими европейскими коллегами не как официальное лицо, а как джентльмен с людьми своего круга. Я знаю, что он лично был шокирован тоном ультиматума. Вы могли убедиться, что он тотчас же начал действовать с большой твердостью, одновременно увещевая Австрию и рекомендуя умеренность Сербии. Судьбы Европы отчасти находятся в его руках, а это самые лучшие, самые честные руки.
– Германия все время отвечала ему отказом… – опять прервал Штудлер.
Рюмель не дал ему договорить:
– Осторожная и вполне понятная позиция нейтралитета, которую заняла Германия, сначала могла служить препятствием для английского посредничества. Но сэр Эдуард Грей не признает себя побежденным и, – я могу говорить, раз это завтра, а может быть, и сегодня вечером появится в прессе, – Foreign office подготовляет совместно с Кэ-д'Орсе новый проект, который может оказаться решающим для мирной ликвидации конфликта. Сэр Эдуард Грей предполагает немедленно устроить в Лондоне совещание германского, итальянского и французского послов для обсуждения всех спорных вопросов.
– А пока будут продолжаться благородные хождения окольными путями, сказал Штудлер, – австрийские войска займут Белград!
Рюмель дернулся, словно его укололи булавкой.
– Но, сударь, я полагаю, что и в данном случае вы плохо осведомлены! Несмотря на видимость военных демонстраций, ничто не доказывает, что между Австрией и Сербией происходит что-либо более серьезное, чем простые маневры… Не знаю, придаете ли вы цену капитальнейшему факту: до настоящего времени ни одному европейскому правительству не было передано дипломатическим путем официальное объявление войны! Более того: сегодня в полдень сербский посол в Австрии все еще находился в Вене! Почему? Потому что он служит посредником в активном обмене мнениями между обоими правительствами. Это очень хороший признак. Раз переговоры продолжаются!.. Впрочем, даже если бы действительно последовал разрыв дипломатических отношений и даже если бы Австрия решилась объявить войну, я имею основания считать, что Сербия, уступая разумным влияниям, отказалась бы от неравной борьбы трехсот тысяч человек против миллиона пятисот тысяч и что ее армия начала бы отступать, не принимая боя… Не забывайте, – добавил он с улыбкой, – пока не заговорили пушки, слово принадлежит дипломатам…
Взгляды Антуана и Жака встретились, и Антуан заметил в глазах брата весьма непочтительный огонек: очевидно было, что Жак не слишком высокого мнения о Рюмеле.
– Вам, наверное, было бы труднее, – вставил с улыбкой Финацци, – найти основания для оптимизма в поведении Германии?
– Почему же? – возразил Рюмель, окинув окулиста быстрым, пронизывающим взглядом. – В Германии влияние воинственно настроенных элементов, которое отрицать не приходится, уравновешивается другими влияниями, имеющими большое значение. Поспешное возвращение кайзера, – он сегодня ночью будет в Киле, по-видимому, изменит политическую ориентацию последних дней. Известно, что кайзер будет до конца возражать против риска, связанного с европейской войной. Все его личные советники – убежденные сторонники мира. А одним из тех его друзей, к мнению которых он особенно охотно прислушивается, является князь Лихновский, германский посол в Лондоне, я имел в свое время честь познакомиться с ним в Берлине: это человек рассудительный, осторожный и пользующийся в настоящее время большим влиянием при германском дворе… Имейте в виду: вступая в войну, Германия рискует очень многим! Если границы ее окажутся блокированными, империя в буквальном смысле слова подохнет с голоду. Раз Германия не сможет получать из России зерно и скот, то не сталью же, не углем, не машинами прокормит она свои четыре миллиона мобилизованных и шестьдесят три миллиона прочего населения!
– А что им помешает покупать в другом месте? – возразил Штудлер.
– То, что им придется платить золотом, ибо немецкие бумажные деньги очень скоро перестали бы приниматься за границей. Ну так вот, расчет сделать очень легко: германский золотой запас всем хорошо известен. Уже через несколько недель Германия не сможет продолжать вывоз золота, который придется производить ежедневно; и тогда наступит голод!
Доктор Филип засмеялся коротким гнусавым смехом.
– Вы с этим не согласны, господин профессор? – спросил Рюмель тоном вежливого удивления.
– Согласен… Согласен… – пробормотал Филип добродушным тоном. – Но я боюсь, не есть ли это… чисто умозрительная выкладка?