Николь не появлялась. В квартире воцарилась тишина. Чувствуя себя с каждой минутой все более угнетенной, г-жа де Фонтанен вошла в гостиную, чтобы присесть. Пианино было открыто; на диване лежал развернутый журнал мод; на низком столике валялись папиросы; в вазе полыхала охапка красных гвоздик Ее тревога стала еще сильней. Но отчего?

Оттого, что здесь был он, в каждой мелочи ощущалось его присутствие! Это он придвинул пианино к окну углом, точно так же, как дома! Это, конечно, он оставил его открытым, а если даже не он, то для него бренчала здесь музыка! Это он захотел, чтобы был здесь низкий диван, а рядом, под рукой, лежали всегда папиросы! И это его, только его она видела здесь, он лежал, развалившись среди подушек, с обычным своим барски небрежным видом, с веселым взглядом из-под ресниц, откинув картинно руку и зажав между пальцами папиросу!

Она вздрогнула, заслышав скользящие шаги по ковру; появилась Ноэми в кружевном пеньюаре, опираясь на плечо дочери. Это была тридцатипятилетняя женщина, темноволосая, высокая, полная.

— Здравствуй, Тереза; извини меня, я с утра валялась с ужасной мигренью. Опусти шторы, Николь.

Блеск глаз, свежий цвет лица изобличали ее во лжи.

А чрезмерная говорливость свидетельствовала о том, насколько смутил ее этот визит; смущение перешло в тревогу, когда тетя Тереза ласково обратилась к девочке:

— Мне нужно поговорить с твоей мамой, малышка; оставь нас, пожалуйста, на минутку одних.

— Ну-ка, иди занимайся к себе в комнату, живо! — воскликнула Ноэми и с деланным смехом обратилась к кузине: — Просто невыносимо, уже в эти годы, хлебом ее не корми — только дай покривляться в гостиной! У Женни, наверно, то же самое? Должна тебе сказать, что я была точно такая, помнишь? Маму это до отчаянья доводило.

Госпожа де Фонтанен пришла для того, чтобы получить нужный ей адрес. Но с первых же секунд она так остро ощутила присутствие здесь Жерома, обида была такой горькой, а вид Ноэми, ее яркая и вульгарная красота настолько оскорбительными, что, опять поддаваясь первому порыву, она приняла безрассудное решение.

— Да сядь ты, пожалуйста, Тереза, — сказала Ноэми.

Вместо того чтобы сесть, Тереза подошла к кузине и протянула ей руку. В жесте не было ничего театрального, он был полон искренности и достоинства.

— Ноэми… — начала она и вдруг быстро проговорила: — Верни мне мужа.

Светская улыбка застыла на губах г-жи Пти-Дютрёй. Г-жа де Фонтанен все еще держала ее за руку.

— Не отвечай мне. Я тебя ни в чем не упрекаю. Это все, конечно, он… Я знаю его…

Она замолчала, ей не хватало воздуха. Ноэми не воспользовалась паузой, чтобы защититься, и г-жа де Фонтанен была ей благодарна за молчание — не потому, что сочла его признанием, но оно доказывало, что ее кузина не настолько испорченна и ловка, чтобы так быстро отразить внезапный удар.

— Слушай меня, Ноэми. У нас растут дети. Твоя дочь… И мои двое тоже взрослеют. Даниэлю уже четырнадцать. Пример может оказаться пагубным, зло так заразительно! Нельзя, чтобы это продолжалось! Разве я не права? Скоро уже не я одна буду все это видеть… и страдать.

В ее прерывистом голосе прозвучала мольба:

— Верни нам его теперь, Ноэми.

— Но, Тереза, уверяю тебя… Ты с ума сошла! — Молодая женщина успела взять себя в руки, в глазах вспыхнула ярость, губы сжались. — Да, да, Тереза, ты и впрямь с ума сошла! А я тут слушаю твои бредни! Тебе приснилось! Или тебя кто-то настроил, ты наслушалась сплетен! Объяснись!

Не отвечая, г-жа де Фонтанен обволокла кузину глубоким, почти нежным взглядом; казалось, он говорил: "Бедная темная душа! И все же ты лучше, чем та жизнь, которую ты ведешь!" Но вдруг этот взгляд скользнул по выпуклости плеча, где голое тело, свежее и пухлое, трепетало под ячейками кружев, как зверек, попавший в силки; образ, который возник вдруг перед ней, был так отчетлив и точен, что она закрыла глаза; по ее лицу пробежала тень ненависти и боли. Тогда, словно ее вдруг покинуло мужество, она сказала, стремясь поскорее с этим покончить:

— Я, верно, ошиблась… Дай мне только его адрес. Или нет, я даже не прошу тебя сказать, где он, но предупреди, только предупреди его, что мне надо его увидеть…

Ноэми распрямилась:

— Предупредить? Да разве я знаю, где он? — Она вся залилась краской. И вообще, когда кончатся эти сплетни? Жером иногда заходит ко мне! Ну и что же из этого? Никто и не скрывает! Мы ведь родня! Ну и ну! — Инстинкт подсказывал ей слова, которые причиняют боль. — Очень он будет доволен, когда я расскажу ему, как ты сюда приходила, чтобы поднять скандал!

Госпожа де Фонтанен попятилась.

— Ты говоришь, как девка!

— Ах, так! Ты хочешь, чтобы я тебе сказала откровенно? — взвилась Ноэми. — Когда от женщины уходит муж, в этом виновата она сама! Если бы Жером нашел в твоем обществе то, чего он, я уверена, ищет на стороне, тебе бы не пришлось за ним бегать, моя милая!

"Неужто это правда?" — невольно подумалось г-же де Фонтанен. У нее уже не было сил. Ее одолевало искушение бежать отсюда; но ей было страшно опять оставаться одной, не зная адреса, не зная, как вызвать Жерома. Ее взгляд снова смягчился.

— Ноэми, забудь, что я тебе сказала, выслушай меня. Женни больна, у нее уже двое суток жар. Я одна. Ты сама мать, ты знаешь, что такое сидеть у постели больного ребенка… Вот уж три недели, как Жером у нас не появлялся. Где он? Что с ним? Надо сообщить ему, что его дочь больна, надо, чтобы он вернулся! Скажи ему.

Ноэми с жестоким упрямством покачала головой.

— Ноэми, я не верю, что ты стала такой злой! Слушай, я тебе еще не все сказала; Женни больна, это правда, и я очень встревожена; но не это главное. — Ее голос униженно дрогнул от того, что ей предстояло сказать. — От меня ушел Даниэль, он исчез.

— Исчез?

— Предприняты розыски. Я не могу в такой момент оставаться одна… с больным ребенком… Ведь правда? Ноэми, скажи ему только, чтобы он пришел!

Госпоже де Фонтанен показалось, что молодая женщина вот-вот уступит, в ее глазах она увидела сочувствие; но Ноэми отвернулась и, вздевая к потолку руки, воскликнула:

— Боже мой, чего ты от меня хочешь? Ведь я тебе говорю, что ничем не могу тебе помочь!

Госпожа де Фонтанен негодующе молчала; Ноэми обратила к ней пылающее лицо:

— Ты мне не веришь, Тереза? Не веришь? Ну что ж, тем хуже для тебя, сейчас ты узнаешь все! Он опять меня обманул, понимаешь? Удрал неведомо куда, — удрал с другой! Вот! Теперь ты мне веришь?

Госпожа де Фонтанен стала мертвенно-бледной. Она повторила машинально:

— Удрал?

Молодая женщина бросилась на диван и зарыдала, уткнувшись в подушки.

— Ах, если б ты знала, как он мучил меня! Я слишком часто прощала — он вообразил, что я буду прощать всегда! Ну уж нет, довольно! Он публично оскорбил меня самым отвратительным образом! При мне, в моем доме соблазнил негодяйку, которую я здесь держала, служанку девятнадцати лет! Паршивка сбежала две недели назад со своим тряпьем, не попрощавшись, по-английски! А он ждал ее внизу в коляске! Да-да! — взвыла она, выпрямляясь. — На моей улице, у моих дверей, средь бела дня, на глазах у соседей, — с прислугой! Представляешь себе?

Госпожа де Фонтанен прислонилась к пианино, чтобы не упасть. Она глядела на Ноэми, не видя ее. Перед ее взором проходило пережитое; она снова увидела Мариетту несколько месяцев назад, услышала шорохи в коридоре, вспомнила тайные отлучки мужа на седьмой этаж и тот день, когда уж больше нельзя было притворяться, что ничего не замечаешь, и пришлось рассчитать девчонку, и та задыхалась от отчаяния и просила прощения у барыни; она снова увидела набережную и ту женщину, простую работницу в черном платье, сидевшую на скамейке, утирая слезы; потом наконец она заметила Ноэми тут, рядом, и отвернулась. Но помимо воли взгляд ее возвратился к этой красивой девке, лежавшей поперек дивана, к ее телу, к голому плечу, которое сотрясалось от всхлипываний, вздымаясь под кружевами. Нагло всплывал мучительный образ.