Одна черномазая недовольно надувает губы и уходит прочь в чащу — уже не полным предвкушения бегом, а разочарованно, вразвалочку. Вторая так легко не сдается и нагло спрашивает:

— А пару монет за беспокойство?

Вильгельм с оттяжкой щелкает пальцем в ее сторону — и в грудь торговки ядами врезается крупная замазанная копотью монета. Та хихикает и вместо благодарности шипит:

— Вот Урсула-дура обалдеет!

Байт только сейчас догадывается, что Расстрельная Поляна позади и уже можно открывать глаза. Кикко держит кота крепко, намеренно сдавливая его посильнее, чтоб тот ощущал силу надежной человеческой поддержки.

— Так значит, вот она какая, эта темнота в первозданном виде… Значит, дядя и его коллеги полагали, что смогут убить двух зайцев сразу: и уничтожить тьму, и извлечь из нее дополнительную энергию для света… — тянет Арчи, и в голосе его звенит неподъемная тяжесть. — Мне почему-то не представляется логичной такая радикальная переработка.

— Тебе это кажется идеализмом? — спрашивает Эмма.

— Ммм… Возможно, да, — он произносит это так, что слово "возможно" не допускает и намека на колебание.

Дорога разветвляется. Вильгельм сворачивает налево, и мы все вслед за ним — но из-за поворота на пределе зрения выскакивают три фигуры и мчатся на нас на огромной скорости, перекидываясь между собой задиристыми фразами и смехом. Нас они словно не замечают — или не замечают на самом деле. Когда расстояние между нами сокращается до двадцати метров, одна из бегущих фигур дает другой подножку, и та падает. Третья фигура направляет на нее пистолет, и смеется, и что-то тараторит на непонятном языке.

Опасная магия Черной Зоны такова, что к происходящему здесь привыкаешь чересчур быстро. Тьма пропитывает тебя, как коньяк бисквит — и ты становишься по-дружелюбному восприимчивым не только к ее сюжетам и персонажам, но и к ее специфической этике, и к ее морали — искривленной, как сколиозный позвоночник. Времени, прошедшего с момента нашего выхода в Черную Зону, мне более чем хватило — поэтому смех того, кто целится в упавшего, уже кажется и уместным, и притягательным. Действительно, что может быть забавнее, чем угрожать товарищу выстрелом в упор?

Эмма со мной солидарна и тоже фыркает от смеха. Но Арчи, несмотря на всю его психическую гибкость, остается непреклонным и непроницаемым к поползновениям тьмы:

— Какая гадость. Что вы находите в этом смешного?

Черный с оружием отрывает внимание от упавшего и теперь целится в нас, вместо жестокого азарта источая едкую неприязнь.

Вильгельм плавно поднимает руку с раскрытой ладонью и делает как можно более медленный, не грозящий нападением шаг навстречу ему — так, чтобы оказаться под лопастью лунного света.

Черный узнает ментора и выкрикивает приветствие на неизвестном языке. Его товарищи хором повторяют его возглас, упавший кособоко поднимается с земли.

Хищный нос Вильгельма в этом лесу и под этой луной кажется особенно остро заточенным. С волчьим оскалом, призванным изображать улыбку, ментор протягивает поднятую руку к Черному с пистолетом и похлопывает его по плечу — тот отвечает тем же.

Грабабайт на руках у Кикко нахохлился, как мохнатая птица под дождем. Ни ему, ни Арчи очевидно не нравится то, что менторы и я согласны — пусть лишь частично и на время — приобщиться к темноте.

Вильгельм и Черные разговаривают примерно с минуту — все разом, перекрикивая собеседников и толкая друг друга локтями. В конце концов тот, что с оружием, толкает ментора пистолетом в плечо в знак прощания, дает коленом под зад одному из своих товарищей, и вся троица с той же нечеловеческой скоростью убегает в противоположном от нас направлении.

— Подмастерья Фаревда, — объясняет ментор, убыстряя шаг и маня нас за собой. — Говорят, он сегодня в неплохом настроении.

— Неплохом — потому, что физически не может никогда быть в хорошем? — грустновато шутит Кикко.

— Еще про него говорят, что у него раньше было три руки, но одну он потерял в землетрясении, — нервно мяукает Байт. — И еще, что "Фаревд" — это не его настоящее имя, а прозвище, которое он получил после невероятной победы в турнире лучников, и прозвище это так и переводится, "Стрела, которая не знает преград". А еще говорят, что он завтракает бульоном, обедает курицей, а ужинает мхом — и оттого затылком всегда чует приближение неприятеля, и ему в спину невозможно попасть.

— А про Вильгельма раньше ходили слухи, что ему три пули из автоматной очереди навылет через грудную клетку прошли и застряли в деревянной стене, — подхватывает Эмма. — Раненого Вильгельма унесли, но бой продолжался, и та стена почти целиком сгорела. Уцелело только бревно с тремя пулями — и тогда о Виле стали сплетничать, будто его кровь отталкивает огонь.

— Как же узнали, что бревно уцелело? — уточняет Арчи. Облачная паутина над нашими головами начинает интенсивно сбиваться в клубок — будто ее, как лапшу, наматывают на невидимые японские палочки для еды.

— Я сам туда якобы вернулся, чтоб пули отыскать, — признается Вильгельм. — Такую редкость надо хранить и беречь, судьба такие подарки редко преподносит.

— Так это "было" или "было якобы"? — вопрос карнавалета остается без ответа, потому что облако возле луны закручивается в смерч и тянется заостренным концом-щупальцем на тропинку прямо перед нами.

Имя Фаревда-оружейника звучало в Черной Зоне достаточно часто и никак не могло пройти мимо моих ушей. Только упоминали его обычно не по отношению к реальному человеку, а как часть фольклора, присказку или даже междометие, призванное выражать не смысл, а только эмоции.

По логике вещей, если баснословный мастер по изготовлению клинков, бомб и ружей давно уже живет в статусе ходячей легенды — место его постоянного обитания должно держаться в секрете. Или он его не скрывает потому, что полагается на сверхнадежные системы защиты и запутывания (или запугивания) незваных посетителей? Или менторы заранее договорились о встрече, и нас ждут? Или оружейник только рад непрошеным гостям, чтоб лично или с помощью прислуги пострелять в них с таким же упоением, с каким Черные на поляне расстреливали тифозных упырей?

Безжалостно заточенный коготь небесной темноты глубоко вонзается в тропинку, полностью перекрывая нам лунный свет. Мы оказываемся зажатыми в коробку из плотных стен деревьев, спустившегося с высоты мрака и пустоты за спиной, к которой настоятельно не хотелось оборачиваться. Байт на руках у Кикко ерзает и тычется ментору лбом в грудь, как малыш лицом в подушку.

Вильгельм снимает с шеи пулю, подвешенную на серебряную цепочку, и вставляет, как ключ, прямо в коготь тьмы.

— Я восхищаюсь этими технологиями сканирования, — с придыханием шепчет Эмма, — темнота сейчас считывает ДНК Вильгельма и сверяется с имеющейся у нее базой данных лояльных и одобренных посетителей.

Одобрение получено. Пуля возвращается к ментору на шею — а чернющий коготь всверливается в землю все глубже, вырывая в ней широкий тоннель. Когда отверстие оказывается достаточным, чтоб на его месте можно было разбить туристическую палатку, облачное жало втягивается обратно в небеса, открывая нам винтовую лестницу вниз.

— Так это и есть знаменитый дворец Фаревда? — разочарованно мяукает Байт. — Я-то ожидал чудо архитектуры, роскошь и технологии, а тут какая-то нора кротовья…

Вильгельм уже наполовину исчез под землей и манит нас за собой. К моему — и не только моему — ужасу, оказывается, что у длиннющей винтовой лестницы нет перил. Один виток вниз, два, три… На десятом голова кружится так, что я понимаю: через пару шагов сорвусь в пропасть неизбежно.

— Ждали шедевра? А вот он, смотрите! — оборачивается к нам Вильгельм и… прыгает в пустоту.

Арчи бросается к нему, чтоб подать руку — и тоже падает с лестницы прямо на тяжелый, гибкий воздух. Воздух держит обоих, не давая соскользнуть ниже уровня тех ступеней, на которых они находились при падении.

Байт вздыхает с облегчением так шумно, что его дыхание чуть не сбивает с ног и меня, вслед за спутниками.

— На самом деле это не подстраховка от несчастного случая, а защита от грабителей и мошенников, — комментирует Эмма. — Фаревд не настолько человеколюбив, чтобы всерьез волноваться из-за того, что по пути к нему кто-нибудь сломает ногу или свернет шею. Зато разбойники не смогут попасть к нему напрямую, минуя ступени.