Не поднимая головы, он украдкой наблюдал за ней, продолжать еду стало как-то неловко, но пальцы машинально отправляли в рот щепотки риса... Он напрягал глаза, стараясь посмотреть на нее из-под сведенных бровей... Ах, какая красивая!..

Округлые бедра девушки плавно сужались книзу, стройные ноги двигались легко и естественно. А с каким застенчивым достоинством несла она на точеной шее свою изящную головку!..

Когда она подошла к нему, он не осмелился поднять глаза и чуть не подавился. Она поставила свой кувшин в углубление меж камней. Он пришел в себя, услышав, как она тянет кверху бамбуковый тяж с ведром, и, взглянув ей в лицо, увидел ее глаза. Они были карие и отвечали ему серьезным, без тени смущения взглядом. Он сразу осмелел:

— Не хочешь поесть со мной, адинг¹³? — сказал он просто, но остался сидеть.

Ее губы полуоткрылись в улыбке, а на правой щеке появилась маленькая ямочка. Она покачала головой:

— Что ты! Бог с тобой, манонг.

— Может, моя простая еда тебе не по вкусу?

— Нет, нет! Как ты мог так подумать?! Просто я... только что поела. Ты же видишь — я пришла за водой в середине дня. Значит, обед уже был, и воды в доме нет... Я смотрю: у тебя и яйца, и креветки, и постный сахар. Вот как... А у нас ничего, кроме риса и соли.

— Кроме соли? Ты, видно, пошутила?

—Нет, правда.

— Хочешь силушки поболе — ешь побольше, детка, соли... — произнес он нараспев. — Бабушка говорила мне это в детстве, когда я капризничал.

Они смеялись, чувствуя себя все более непринужденно, и смело смотрели друг на друга. Он подолгу перебирал пальцами рис, прежде чем поднести его ко рту, часто поднимал на нее глаза и улыбался. Она тоже улыбалась и в какой-то момент нечаянно потянула к себе веревку, к которой было привязано ведро. Оно накренилось, и вода облила мешок, на котором была разложена еда. Он быстро вскочил, но ни рис в кокосовой скорлупе, ни соль в бамбуковой трубочке не намокли.

Она расстроилась, а он только улыбался.

— Ничего, ничего! Я уже поел... Сыт по горло.

— Прости меня, манонг. Такая уж я неловкая...

— Ты вовсе не виновата, — успокаивал он ее. — Это я неудачно поставил ведро, вот оно и опрокинулось.

— Я сейчас достану тебе воды! — сказала она, быстро опуская бамбуковый тяж.

— Не надо!.. Я сам это сделаю! Я же сильнее тебя.

— Нет, дай мне...

Но когда он подхватил ведро и потянулся за бамбуковой бечевой, девушка поспешно сунула веревку ему в руки и отступила на шаг, словно боясь его прикосновения. Пока он, повернувшись к ней спиной, опускал ведро, у нее было достаточно времени, чтобы по достоинству оценить его стройную фигуру, широкие плечи и длинные мускулистые ноги. Ниже плеч, почти у поясницы, сквозь мокрую рубашку выпирали два параллельных жгута мышц; а когда он стал тянуть бечеву с ведром вверх, желваки мышц мелкими волнами заиграли по всему телу. Волосы растрепались и красивой прядью упали ему на лоб.

— Давай я подержу ведро, пока ты будешь пить, — предложила она.

Он молча улыбнулся, вылил воду в кувшин и снова опустил ведро в колодец.

— Нет, нет! Ты не должен этого делать! — запротестовала она, подскочив к нему ближе и удерживая его зa руку. — Я не разрешаю, слышишь?!

— Почему? — Он улыбнулся во весь рот и успел заметить тонкую полоску влаги, затемнившую пушок над верхней губой девушки, и ему вдруг очень захотелось вытереть эту влагу с ее лица... Она стояла рядом.

— Не лучше ли тебе отойти в тень? — предложил он ей, когда ведро с легким стуком коснулось поверхности воды.

— Это еще зачем?! — оскорбилась она.

— Ты же изжаришься на этом пекле! — сказал он и потянул веревку с ведром вверх.

Но она осталась рядом, подхватывая тяж по мере того, как тот высвобождался, и аккуратно укладывая его на земле. Наполнив кувшин, он передал ей ведро, чтобы она держала его, пока он будет пить. Она наклонила ведро... Он набрал в рот воды, прополоскал горло, выплюнул ее, потом стал пить — долгими, глубокими глотками, издавая при этом сильный булькающий звук, что его сильно конфузило. Он тяжело дышал, когда кончил пить, и весь покраснел от напряжения.

— Не знаю, почему это получается, — сказал он, трогая себя пальцами за горло и смущенно улыбаясь.

— У нас отец тоже булькает, когда пьет, и мама всегда смеется над ним, — сказала она.

Она сняла с головы платок и начала его скатывать.

Солнце переместилось, и под деревом совсем не осталось тени. Буйвол языком подбирал с земли оставшиеся травинки сена. Парень отвязал его и перевел к противоположной стене ущелья, которая уже была в тени.

— Манонг, — заговорила она первая, — может, зайдешь к нам отдохнуть со своим буйволом? У нас много тени, ты сможешь подремать часок. Правда, люди мы бедные...

Она уже успела поднять кувшин на голову и сейчас стояла вполоборота к нему, ожидая ответа.

— Зачем мне вас беспокоить, адинг!..

— Какое там беспокойство! Иди за мной, а я предупрежу маму! — Она направилась к тропе.

Сильным шлепком он послал буйвола вперед. Затем быстро собрал остатки еды в мешок, который уже почти высох, и пошел следом. Буйвол то и дело останавливался у скудных пучков травы, разбросанных маленькими островками по высохшему дну реки; поймав волочившиеся по земле вожжи, парень погнал его вперед.

Она ждала их у двуколки.

— Наш дом вот за этим холмом, — сказала она, показывая на вершину, поросшую бамбуком. — Мы живем одни, без соседей.

Парень был не боек на язык, особенно с девушками. Он молча шел за ней следом со своим буйволом, неторопливо трусившим по дороге, всем своим существом ощущая ее присутствие. Она несла кувшин на голове, руки ее мерно раскачивались в такт шагам. Он приосанился, задрал кверху нос и шумно втянул неподвижный воздух. И еще он позволил себе — из озорства — стегнуть лишний раз буйвола, хотя тот в этом и не нуждался.

Он почувствовал себя сильным, очень сильным. И еще он почувствовал, что способен идти вот так, как сейчас, за этой стройной и гибкой девушкой хоть на край света.

МЕСТО ДЛЯ СТРОЧНЫХ И ПРОПИСНЫХ

В пять часов, во второй половине знойного и душного летнего дня, Альфредо Сантос, корректор «Иллюстрэйтед уикли», поднимался по лестнице Дома печати Лопеса из печатного цеха, помещавшегося в подвальном помещении, в редакционную комнату тремя этажами выше. Усталость подобно тяжелому намокшему плащу обволакивала все его тело. Он судорожно ловил ртом перегретый воздух, не замечая, какой он пыльный и прокопченный. Тупая боль под лопаткой отдавалась в позвоночнике при каждом вздохе. Она очень донимала его, и он пытался не обращать на нее внимания.

«Пустяки, всего лишь мышечная боль, — успокаивал он себя, — просто слишком много сижу согнувшись». Он ощутил эту боль впервые, наверное, недели три или четыре тому назад. Раз или два он даже просыпался от нее посреди ночи, обливаясь потом и испытывая какое-то жжение в спине. Боль всегда утихала, как только он вставал и начинал двигаться. Это-то и поддерживало в нем уверенность, что ничего страшного у него нет и скоро все пройдет. А так сильно потеет он конечно же оттого, что нынче выдалось необычно жаркое лето. В крохотной комнатушке на втором этаже двухэтажной аксесории¹⁴ на улице Санта-Крус неподалеку от Дулонгбаянского рынка, где жили они с женой, ночью просто нечем было дышать. Редкие дуновения ветерка, доносившиеся в спальню сквозь раскрытое настежь окно, из которого открывался унылый вид на теснящие друг друга ряды ржавых рифленых крыш, были подобны знойному дыханию горна. Днем же, особенно в полдень, неровная поверхность крыш собирала солнечные лучи и отражала их прямо в окна дома, превращая маленькую комнатку в работающую на полную мощь пекарню. Сантос явственно ощущал, как горячий воздух обжигает лицо. Любое прикосновение одежды к телу раздражало кожу. Воображение терзали мучительно сладкие видения: он купается в прохладных водах обрамленных зеленью озер или лежит в тени пальм на берегу широкого синего моря, и соленый ветерок ласкает его обнаженное тело.