16. Не успел я лечь, как вот и Фотида моя, отведя уже хозяйку на покой, весело приближается, неся в подоле ворох роз и розовых гирлянд. Крепко расцеловав меня, опутав веночками и осыпав цветами, она взяла бокал и, подлив туда теплой воды, протянула мне, чтобы я пил, но раньше, чем я осушил его, нежно взяла обратно и, понемногу потягивая губками, не сводя с меня глаз, глоточками сладостно докончила. За этим бокалом последовал другой и третий, и часто чаша переходила у нас из рук в руки; тут я, возбужденный вином и волненьем, да и в теле, готовом к сладострастию, чувствуя беспокойство, горение и все увеличивающуюся потребность, наконец приоткрыл свою одежду и, показывая своей Фотиде, с каким нетерпением жажду я любви, говорю: — Сжалься, скорей приди мне на помощь! Ведь ты видишь, что, пылко готовый к бою, который ты открыла без всякого провозглашения,192 едва получил я удар стрелы в самую грудь от жестокого Купидона, и свой лук я сильно натянул, так что страшно боюсь, как бы от напряжения не лопнула тетива. Но если ты хочешь меня уважить, распусти косы и волною струящихся волос сделай объятия еще более приятными!

17. Без промедления, быстро убрав посуду, сняв с себя все одежды, распустив волосы, преобразилась она прекрасно для радостного наслаждения наподобие Венеры, выходящей из волн морских, к гладенько выбритому женскому месту приложив розовую ручку, скорее для того, чтобы искусно оттенить его, чем для того, чтобы прикрыть стыдливо, говорит: — На бой, на бой! Я ведь тебе не уступлю и в бегство не обращусь. Если ты муж, во фронт передо мною, и нападай с жаром, и, нанося удары, готов будь к смерти. Сегодняшняя битва ведется без пощады!.. <…>

Так без сна провели мы ночь до рассвета, от времени до времени чашами подкрепляя утомление, возбуждая вожделение и наново предаваясь сладострастью. По примеру этой ночи прибавили мы к ней других подобных немалое количество.

18. Случилось как-то, что Биррена весьма настойчиво попросила меня прийти к ней на небольшой дружеский ужин; я попробовал отказаться, но отговорки мои не были уважены. Значит, пришлось обратиться к Фотиде и спросить у нее совета, как у оракула. Хотя ей трудно было переносить, чтобы я хоть на шаг от нее удалялся, тем не менее она любезно соблаговолила сделать перемирие в военных действиях любви. Но говорит мне: — Послушай, постарайся пораньше уйти с ужина. У нас есть отчаянная шайка из знатнейших молодых людей, которая все время нарушает общественное спокойствие; то и дело прямо посреди улицы валяются трупы убитых, а областной гарнизон стоит далеко и не может очистить город от такой заразы. Положение твое блестящее, а как с человеком дорожным, церемониться с тобой не будут, как раз можешь попасть в ловушку. — Отбрось тревогу, моя Фотида, — отвечаю, — ведь кроме того, что утехи страсти мне дороже чужих ужинов, один этот страх твой заставил бы меня вовремя возвратиться. Да и пойду я не без провожатых. Опоясавшись испытанным мечом своим, сам понесу залог своей безопасности.

Приготовившись таким манером, отправляюсь на ужин.

19. Здесь большое количество приглашенных, как и полагается для первоклассной женщины, — цвет города. Обильные столы из кедра и слоновой кости блестят, ложа покрыты золотыми тканями, большие чаши, разнообразные по фасону и красоте, но одинаково драгоценные. Здесь стекло искусно граненное, там чистейший хрусталь, в одном месте светлое серебро, в другом сияющее золото, и янтарь дивно выдолбленный, и драгоценные камни, устроенные для питья, и чего быть не может — все здесь налицо. Многочисленные разрезальщики,193 роскошно одетые, изящно накладывают обильные порции на блюда, завитые мальчики в красивых рубашках то и дело подносят старые вина в бокалах, украшенных самоцветами. Вот уже вынесены светильники, застольная беседа оживилась, уже и смех примешался, и вольные словечки и шутки то там, то сям.

Тут Биррена ко мне обращается с речью: — Ну что ты думаешь о наших родных местах? Насколько я знаю, по храмам, баням и другим постройкам мы далеко опередили все города; кроме того, нет у нас недостатка ни в чем необходимом. Кто бы ни приехал к нам, праздный ли человек или деловой, всякий найдет, что ему нужно, не меньше чем в Риме; скромный же гость обретет сельский покой, одним словом, все удовольствия и удобства провинции соединились в нашем месте.

20. На это я отвечаю: — Правильно ты говоришь; ни в какой другой стране я не чувствовал себя так свободно, как здесь. Но опасаюсь я в вашем городе тайных козней магической науки, которых невозможно избежать. Говорят, что даже в могилах покойники не могут оставаться неприкосновенными и из костров, из склепов добываются оставшиеся части трупов на гибель живущим. И старые чародейки в самую минуту погребальных процессий успевают с быстротою хищных птиц предвосхищать уже другие похороны.

При этих моих словах вступил в разговор кто-то из присутствующих: — Да тут и живым людям спуска не дают. Только везде и разговора, как с неким человеком случилась подобная же история, и он до неузнаваемости был обезображен.

Тут все общество разразилось хохотом, причем лица и взоры всех обратились на гостя, возлежавшего в углу. Когда тот, смущенный упорным вниманием всех, хотел, проворчав в негодовании что-то, подняться с места, Биррена говорит: — Ну полно, мой Телефрон, останься немного и будь любезен, расскажи еще раз свою историю, чтобы сынок мой, вот этот Луций, мог насладиться прелестью твоей складной речи!

А он в ответ: — Ты-то, госпожа, как всегда, проявляешь всякую доброту. Но есть некоторые люди, наглость которых невозможно переносить! — Так он был возмущен. Но настойчивость Биррены, которая, заклиная своим спасением, начала его понуждать, нежелающего, к рассказу, достигла своей цели.

21. Тогда, образовав из покрывал возвышение, приподнявшись на ложе и опершись на локоть, Телефрон простер правую руку, пригнув, наподобие ораторов, мизинец и безымянный палец,194 остальные протянув вперед и слегка отставив большой палец, как бы в виде угрозы, и начал таким образом:

— Будучи еще несовершеннолетним, отправился я из Милета на Олимпийские игры, так как больше всего из провинций желал видеть эти пресловутые места, и, проехавши через всю Фракию, в недобрый час прибыл я в Лариссу. И покуда, истощивши во время всех этих переездов свои дорожные деньги, придумывал я, как бы помочь своей бедности, вижу посреди площади какого-то высокого старика. Он стоял на камне и громким голосом предлагал желающим наняться караульщиком к покойникам условиться с ним о цене. Тогда я обращаюсь к какому-то прохожему и говорю: — Что я слышу? Что же, здесь покойники имеют обыкновение убегать?

— Помолчи! — отвечает тот, — ты еще слишком молод и человек приезжий, так что недостаточно понимаешь, что находишься ты в Фессалии, где колдуньи нередко отгрызают у покойников части лица, так как это составляет необходимый материал для магических действий.

22. Я продолжаю: — А в чем же состоит, скажи на милость, обязанность этого покойницкого караульщика? — Прежде всего, — отвечает тот, — всю ночь напролет нужно бодрствовать и открытыми, не знающими сна глазами смотреть на труп, не отвращая взора, никуда его не обращая; ибо негоднейшие эти оборотни, переменив свой вид на любое животное, тайком стараются проникнуть, так что самое всевидящее и недреманное око может легко вдаться в обман; то они обращаются в птиц, то в собак, иногда даже в мух. Тут от зловещих чар на караульщиков нападает сон. Никто не может даже перечислить, к каким уловкам прибегают эти зловреднейшие женщины ради своей похоти. И за трудную эту работу обыкновенно полагается плата не больше, чем в четыре, шесть золотых. Да, чуть еще не забыл! В случае, если наутро тело будет сдано не в целости, все те части, которых целиком или частью будет не хватать, караульщик обязан пополнить, отрезав от собственного лица.