Такова и моя песнь о добродетелях Орфита — быть может, поздняя, однако серьезная, а отрокам, юношам и старцам карфагенским равно приятная и полезная, ибо сей наилучший из проконсулов всем вспомоществовал попечением своим, умеряя нужды и выбирая средства: отрокам даровал насыщение, юношам — развлечение, старцам — обеспечение. Приступая к такой похвале тебе, Сципион, боюсь я, чтобы не сковала меня твоя благородная скромность или моя природная мнительность, — но не могу не говорить о добродетелях твоих, хотя бы лишь о немногих из столь многих, столь многих, которыми мы в тебе справедливейше восхищаемся. А вы, граждане, им хранимые, оживите со мною вашу память о них.

18.494 В таком множестве сошлись вы меня послушать, что скорее благодарить я должен Карфаген за то, что в нем так много любителей учености, нежели просить у него прощения за то, что я, будучи философом, не отказался от принародной речи. По величию города собралось это многолюдство, а по величине многолюдства избралось это место. Однако в таком пристанище поглядения достойны не пола испещренность, не просцения украшенность, не сцены многоколонность, не крыши вознесенность, не потолка позлащенность, не сидений рядоокруженность, и не то, что здесь в иные дни мим болтает, комик размолвляет, трагик завывает, канатобежец взбегает и сбегает, фокусник пыль в глаза пускает, лицедей дурака валяет и весь прочий театральный люд показывает, кто что умеет, — нет, прежде всего здесь внимания достойны собравшихся разумение и говорящего умение.

Потому-то, как поэты здесь на одной и той же сцене воображают разные города — например, тот трагик, у которого на театре говорят:

или тот комик:

точно так и я прошу позволения вообразить здесь не какой-нибудь дальний и заморский город, а сам этот Карфаген — сенат его или книгохранилище. Вот вы и представляйте себе: если я буду говорить по-сенатски, то будто вы в сенате меня и слушаете, а если по-ученому, то будто вы в книгохранилище меня и читаете.

О, если бы речь моя была раздольна во всю меру нашего пристанища и не спотыкалась бы именно там, где я хотел бы разметнуться красноречием! Но поистине правы те, кто говорят: от богов человеку ничто хорошее не дается без примеси хоть какой-нибудь неприятности, в самой великой радости есть хоть толика горести, словно совмещаются мед и лед: где богат, там и горбат. Это я и раньше испытывал, но сейчас особенно. Чем больше я вижу в себе средств к вашему расположению, тем больше из почтения к вам сдерживается моя речь: я, который по чужим местам сплошь и рядом рассуждал с великой легкостью, — здесь, среди своих, цепенею, и чудно: словно приманки меня отталкивают, подхлестыванья сковывают, шпоры взнуздывают. А разве мало у меня причин быть смелее перед вами? Дом мой недалек, детство мое не тайна, наставники мои не чужеземцы, учение мое небезведомо, голос мой не впервые вы слышите, книги мои читали и похваливали. Стало быть, родина моя представлена в собрании Африки,497 то есть у вас; детство мое — при вас; наставники мои — вы; учение мое хоть завершено и в аттических Афинах, но заложено здесь; голос мой по-латыни и по-гречески слуху вашему за шесть лет уже знаком; а книгам моим ничья и нигде не дороже похвала, чем вашего суда одобрение. И вот столькие-то и столь многие-то благорасполагающие обстоятельства в вас возбуждают внимание, а во мне угашают дерзание, так что легче мне восхвалять вас перед чужими людьми, нежели перед вами самими: перед своими людьми — робость помеха, перед чужими — правда залог успеха. Вот почему всегда и всюду я прославляю вас как родителей моих и учителей моих, воздавая вам истинною платою: не такой, которую софист Протагор498 требовал, да не получил, а такой, которую мудрец Фалес получил, да не деньгами. Вижу ваше любопытство; сейчас расскажу вам и о том и о другом.

Протагор, софист отменно многосведущий и меж первых открывателей риторики отменно красноречивый, согражданин и современник природоведца Демокрита, у которого и воспринял свое учение, — этот самый Протагор, взяв себе в ученики Еватла, договорился с ним о весьма высокой плате, но с одним неосторожным условием: что тогда лишь деньги будут выплачены, когда первая Еватлова победа перед судьями будет одержана. И вот Еватл, будучи от природы ловок и к обману склонен, с легкостью выучил все эти и моления к судьям, и уловления противников, и исхищрения словесников, — но, получив знания, которых желал, стал уклоняться от обещаний, которые давал: обманывая учителя искусными оттяжками, он долго-долго ни в суд не шел, ни платы не нес. Тогда, наконец, Протагор сам привлек его к суду, изложил условие, с каким его брал, и такой предъявил двоякий довод: «Ежели я выиграю дело, — сказал он, — ты должен будешь отдать мне плату по приговору; если же выиграешь ты, — то все равно должен будешь отдать ее по уговору, одержавши первую победу перед судьями. Победив, ты подпадешь под условие; побежденный — под осуждение». Что ж? судьям такое рассуждение показалось тонким и беспроигрышным. Еватл, однако, достойнейший ученик такого крючкотвора, взял и вывернул этот довод дважды наизнанку. «Коли так, — сказал он, — то не должен я платить ни в том, ни в другом случае. Или я выигрываю и не плачу по приговору, или я проигрываю и не плачу по уговору, ибо не обязан платить, потерпевши первое поражение перед судьями. Стало быть, я и так и этак платить не обязан: проиграв по условию, а выиграв — по оправданию». Не кажется ли вам, что софистические эти доводы сами себя поражают, как терновые ветки, сорванные ветром,499 которые сплетаются и сцепляются иголками, друг в друга проникают и друг друга колют? Поэтому Протагорову мзду оставим хитрецам да скупцам: слишком уж она жесткая да колючая. Право же, гораздо лучше та, другая награда, которой, говорят, добился себе Фалес.

Фалес Милетский,500 из знаменитых семи мудрецов заведомо первейший, потому что он у греков был и геометрии первооткрыватель, и природы прозорливейший испытатель, и звезд опытнейший наблюдатель, малыми своими чертежиками великие исследовал явления: и года обращение, и ветров направление, и звезд круговращение, и грома чудное звучание, и светил неправильное движение,501 и Солнца поворотные мгновения, и Луны прибыль, убыль и затмения. А в преклонной уже старости он расчел свой божественный расчет о Солнце, который я не только выучил, но и опытом подтвердил: сколько раз укладывается поперечник Солнца502 по окружности его движения. Это новейшее свое открытие Фалес, говорят, преподал Мандраиту Приенскому,503 который так был восхищен этим новым неожиданным знанием, что предложил ему любую плату за такую науку. А мудрый Фалес на это: «Довольно будет с меня и того, — говорит, — если ты, когда станешь передавать другим то, что выучил у меня, не припишешь это себе, но объявишь, что открыл это я, а не кто другой». Вот поистине прекрасная награда, и мужа такого достойная, и конца не имущая, ибо и ныне и присно получает Фалес сие воздаяние от всех нас, познавателей небесной его механики.