Генриетта Барлоу, вероятно, была самой никудышной проституткой города. И, вероятно, самой красивой. На неё постоянно клевали. На неё засматривались и днём, и ночью. И взгляды эти были самыми разыми, в зависимости от времени суток, от восторженных до похабных. Конечно, девушка такой красоты и воспитания не должна была заниматься этим ремеслом, но порой жизненные обстоятельства бывают гораздо сильнее…

Пройдя ещё несколько шагов, Генриетта остановилась у пекарни. Ещё издалека она почувствовала потрясающий аромат свежевыпеченного хлеба. Пекарня работал круглосуточно, чтобы начать отправку первых партий хлеба с самого раннего утра. Запах выпечки игриво щекотал ноздри, ввинчивался в нос и сводил с ума, дразня вкусовые железы. Девушка непроизвольно пошарила в карманах кофточки, в надежде, что отыщет хоть завалящуюся монетку. Но последние деньги она потратила ещё позавчера и с тех пор сидела на мели. В сумочку она заглядывать не стала. За исключением нехитрых женских вещичек в ней ничего не было, ни единого пенни.

Генриетта стояла перед калиткой, ведущей во внутренний дворик изобилующей соблазнительными запахами пекарни, и никак не могла себя заставить идти дальше. Она знала, что если в ближайший час ничего не поест, то просто-напросто упадёт на холодные, безразличные к её мучениям камни тротуара. Голод терзал её желудок и туманил голову. Ну что ж, Генриетта решительно сжала кулачки, этой ночью ей придётся отработать по полной программе. Сейчас ей казалось, что ради куска хлеба она готова на что угодно, готова выполнить любой каприз самого прихотливого клиента. Если бы только эта решимость не испарилась, когда настанет пора преступить от слов к делу!

Отринув последние сомнения, Генриетта толкнула незапертую калитку и пошла по хрустящей мелким гравием дорожке к приземистому двухэтажному зданию пекарни, из открытых окон которой выбивался свет и восхитительные ароматы свежей выпечки. Тут же, на подъездной площадки стояли три грузовых кареты, предназначенные для развоза хлеба по магазинам. Но девушка знала, что купить хлеб можно и прямо здесь. Стоит только подойти вон к тому окошку с широким лотком вместо подоконника и… И попробовать договориться. Осталось только надеется, что продавцом окажется мужчина.

На полпути к заветному строению её перехватил бдительный сторож — средних лет грузный мужик в холщовой куртке и брезентовой широкополой шляпе. Он вырос словно из-под земли, вынырнув из ночного сумрака и остановив девушку недвусмысленным жестом.

— Эй, дамочка, стоп-стоп, куда это вы намылились? — он замахал перед носом Генриетты руками. — Это частная территория, и посторонним вход воспрещён!

— Я… Я хотела всего лишь купить хлеба, — испуганно пролепетала Генриетта.

Сторож, сдвинув шляпу, озадачено почесал затылок:

— Купить хлеба? Среди ночи? Дождитесь утра и занимайте очередь! Мы не продаём выпечку до семи часов.

— Но… Но я бы хотела сейчас. Понимаете, мне очень нужно, — голос девушки совсем сник. — Я уже давно ничего не ела. Пропустите меня, пожалуйста!

Однако сторож был неуступчив:

— Нет-нет, и не думайте. Мы ни для кого не делаем исключений. И вообще, что это значит — давно ничего не ела? Вы… Хм, ты что — бродяжка какая, а?

Несговорчивый поборник неприкосновенности частной собственности достал из внутреннего кармана куртки закрытый колпаком из толстого стекла алхимический фонарик и, щёлкнув переключателем, направил яркий жёлтый луч прямо в лицо зажмурившейся девушки.

— Да нет, на бродяжку ты вроде не похожа, — недоумённо констатировал сторож, с немалым удивлением разглядывая золотые вьющиеся локоны, глубокое декольте атласного платья, юбочные оборки, кружевные колготки, туфли на высоком каблуке. Взгляд сторожа невольно задержался на округлых полушариях тугих грудей, выглядывающих из декольте. Кустистые брови мужика чуть не взлетели, когда он изумлённо округлил глаза.

— Я не бродяжка, — хрипло произнесла Генриетта, беря себя в руки. Она НЕ останется голодной и НЕ уйдёт без хлеба. Облизнув ярко накрашенные алой помадой пухлые губы, девушка, щурясь, неожиданно подмигнула вконец опешившему сторожу. — Я думаю, что мы сможем договориться, дорогуша. Ну что тебе стоит закрыть глаза и сделать вид, что меня здесь и не было? Или же поступим ещё проще — ты сам принесёшь мне пару булок, чтобы я не мелькала тут. Я всё честно отработаю, не сомневайся.

— Так ты это… Шлюха, что ли? — сторож убрал фонарик в сторону. — Вот так номер! Ты что, хочешь раздвинуть ноги за корку хлеба?

— Я очень хочу есть, — с трудом сдерживаюсь, чтобы соблазняющая улыбка не превратилась в гримасу отчаяния, сказала Генриетта.

Её слова неожиданно развеселили сторожа. Он громко захохотал, фонарик заметался туда-сюда, вгрызаясь пляшущим светом в ночную тьму, выглядывающее из-под распахнувшейся куртки объёмное пузо сторожа заколыхалось в такт смеху. Глядя на хохочущего над нею мужика, Генриетта внезапно поняла, что готова перегрызть ему глотку, если он не заткнётся сию же секунду. Она была готова лечь под его толстое брюхо, но выслушивать оскорбительный смех — нет.

— Дьявол меня возьми! — отсмеявшись, сторож стёр выступившие на глазах слёзы толстым, как сарделька, волосатым пальцем. — Ты здорово меня насмешила, детка… По всему выходит, что ты на редкость дерьмовая шлюха, коли просишь у меня кусок вонючего хлеба вместо денег! Неужто ты не в состоянии заработать себе не пропитание? На вид не уродина, так какого ж рожна ты тогда голодаешь?

Судя по интонациям, сторож не кривил душой. Его удивление было самым что ни на есть неподдельным. Генриетте показалось, что её сильно ударили. Её охватила такая жгучая обида, что жаркая краска бросилась ей в лицо, а живот скрутило тошнотворным узлом. Она уже и не знала, то ли от голода, то ли от чего ещё. Больше не улыбаясь, Генриетта затравленно посмотрела на сторожа.

Хохотун меж тем продолжал разглагольствовать. И невооружённым глазом было видно, что он донельзя рад столь неожиданному развлечению, скрасившему его унылую ночную смену. Его перестали сколь либо трогать внешние прелести девушки. Теперь ему хотелось всего лишь поиздеваться.

— А может, ты просто трахаться не умеешь, а? Или же настолько плохо это делаешь, что не стоишь и ломаного пенни? Или от тебя мужики шарахаются, потому что у тебя писька с зубами?

От последнего «гениального» предположения сторож пришёл в такой бурный восторг, что заржал с новой силой. От хохота с его кудлатой головы едва не слетела шляпа.

Генриетта, с ненавистью глядя на него, едва сдерживала подкатившие к горлу рыдания. От былой решимости не осталось и следа. Да как он смеет…

— Прекратите! Прекратите смеяться надо мной! — не сдерживаясь более, выкрикнула она. — Вы не имеете никакого права…

Лапа сторожа, метнувшись к её лицу, жёсткой хваткой стиснула ей челюсти, больно зажимая губы. Грубые пальцы сторожа пахли свежим хлебом и ядрёным чесноком. Несмотря на столь плачевную для себя ситуацию, от этого аромата девушка сглотнула голодную слюну.

— Заткнись, — угрожающе процедил сторож, вновь поднимая фонарик. Генриетта, не в силах вымолвить и слова, зажмурилась. Из её горла вырвался сдавленный писк. — Тут, на этой сранной территории, я имею все права, что только придумал Господь бог, уяснила? А вот ты, сучка белобрысая, не имеешь здесь права даже находиться, не то чтобы ещё открывать свой поганый, не пригодный к делу рот. Поэтому слушай меня внимательно. Сейчас я тебя отпущу и дам такого пинка под твою жалкую задницу, что ты кубарем вылетишь отсюда на хрен. И больше я тебя здесь не вижу и не слышу, ясно? Или же я вызываю легавых, говорю, что поймал тебя на воровстве, и ты проводишь несколько незабываемых месяцев на казённых харчах. Хоть на дармовщину пожрёшь, а?

Генриетта, не открывая глаз, чувствовала на своём лице ласкающее в такую холодную ночь тепло горящего фонаря. Её тонкие пальцы впились в толстую ручищу сторожа. От его хватки челюсти с каждым ударом сердца болели всё сильнее и сильнее. Казалось, что вот-вот они с хрустом рассыплются в этих немилосердных, но вкусно пахнущих пальцах.

И тут девушка решилась на то, на что, как она считала до последнего мига, была в корне не способна. Раньше она никогда никого не била. И представить себе не могла, что у неё хватит отваги поднять на кого-нибудь руку. Впрочем, руку она и не подняла. Зато ногой двинула так, что мышцы от резкого движения прострелило острой болью. Носок туфельки угодил в пах ухмыляющегося сторожа и его глаза повторно округлились. Но на это раз не от удивления! Тут же выпустив девушку и уронив фонарь, сторож с жалобным скулёжем упал на колени, зажимая ушибленное место обеими руками.