После сортировки шкуры раскладывали на круглых деревянных столах, где их подвергали предварительной очистке, обрезке и растяжке. Приготовленные шкуры спускали по желобу в чан со щелоком. Эатре поручили работать за столом для очистки шкур — ей выдали щетку, стеклянный нож и маленький острый скребок с деревянной ручкой. Джаталья, высокая надсмотрщица, ходила вокруг стола и понукала работниц. Эатре работала тихо, спокойно, почти не поднимая глаз. Она казалась вялой, потерявшей интерес к жизни. Эатре стояла не дальше, чем в тридцати метрах от угла сарая, где прятался Этцвейн. Протиснувшись среди мешков и прижавшись лицом к земле у широкой щели под дощатой стеной сарая, он видел двор сыромятни, склон холма и обращенную к сыромятне часть храма. Заметив мать, он чуть было не позвал ее: Эатре, такую добрую, такую аккуратную, заставили заниматься грубой грязной работой! Этцвейн лежал, покусывая губы и часто моргая. Он даже не мог сказать ей пару слов в утешение!

Со стороны храма послышались возбужденные голоса. Чистые отроки весело выбежали из кухни, разошлись кто куда и стали с показным вниманием разглядывать склоны и долину под холмом. На верхней террасе появились хилиты в белых рясах, что-то оживленно обсуждавшие, показывавшие руками в разные стороны. Этцвейн понял, что его отсутствие обнаружили — чуть раньше, чем он рассчитывал. Он наблюдал со смешанным чувством ужаса и злорадства. Приятно было видеть хилитов растерянными и раздосадованными — приятно и страшно! Если его выследят и поймают... У него мурашки побежали по спине.

Вскоре после полудня он заметил прибытие ахульфов — двух самцов с мохнатыми кривыми ногами, оплетенными крест-накрест, поверх черной шерсти, красными лентами знатоков-следопытов. Великий Муж Оссо, сурово стоявший на площадке возвышения среди широких ступеней храмовой лестницы, разъяснил свои потребности на языке даду.[9] Ахульфы слушали, дергая головами и заливаясь хихикающим лисичьим тявканьем. Оссо бросил на землю детскую рубаху — по-видимому, принесенную из хижины Эатре или припасенную на этот случай. Ахульфы схватили рубаху руками, похожими на человеческие, поочередно прижали ее к обонятельным органам на ступнях и небрежно подбросили высоко в воздух — с бесшабашным презрением к торжественной строгости хилитов, разбегавшихся от падающей рубахи с негодующими окриками. Подскочив ближе к Оссо, ахульфы стали односложно, но яростно уверять его в своей компетентности и уверенности в успехе с подобострастностью, смахивавшей на издевательство. Оссо нетерпеливым жестом приказал им приступить к исполнению обязанностей. Шустро озираясь по сторонам (ахульфы тащили все, что плохо лежало) ищейки отправились к нише общежития чистых отроков. Там они взяли след Этцвейна, о чем и оповестили Оссо, бешено тявкая и часто подпрыгивая.

Испуганные, возбужденные чистые отроки смотрели во все глаза. Смотрел во все глаза и Этцвейн, боявшийся, что ветер донесет его запах до ахульфов.

Но ветер, как всегда, дул вниз по склону. Этцвейн облегченно выдохнул, когда увидел, что ищейки, рыскавшие вокруг храма, прошли мимо того места, откуда он спустился, и ничего не обнаружили. Обескураженные, с уныло висящими ушами, ахульфы спустились к бывшей хижине Эатре, но и там потерпели неудачу. То и дело набрасываясь друг на друга и щелкая челюстями, угрожающе выпуская белые когти из мягких черных ступней и ощетиниваясь спиральными витками шерсти, ищейки вернулись к ожидавшему Оссо и объяснили на даду, что беглец скрылся в колесном экипаже. Оссо раздраженно повернулся на месте и поднялся в храм. Ахульфы убежали на юг, вверх по долине Сумрачной реки, в Хванские Дебри.

Выглядывая через щель, Этцвейн ждал, пока вокруг восстанавливался повседневный порядок общинной жизни. Чистые отроки, разочарованные тем, что не дождались ужасного зрелища, вернулись к своим заботам. Работницы в сыромятне безучастно суетились вокруг столов, чанов и промывочных ванн. Хилиты сидели на скамьях вдоль верхней террасы храма, как костлявые белые птицы на жердочке. Солнечный свет, окрасившийся полуденным лиловым оттенком, раскалял белую пыль и сухую, обожженную почву.

Кожевенные работницы побрели в трапезную. Этцвейн мысленно звал свою мать: «Подойди, ближе!» Но Эатре ушла, даже не повернув головы.

Через час она вернулась к чистильному столу. Этцвейн отполз от щели и посмотрел вокруг. Сарай завалили мешками, бочонками химикатов, инструментами, утварью, всякой всячиной. Он нашел кусок мыльной соды и, осторожно подкравшись к выходу, бросил его к самым ногам Эатре. Та, казалось, ничего не заметила. Потом, будто внезапно оторвавшись от невеселых размышлений, взглянула на землю.

Этцвейн бросил еще кусок соды. Эатре подняла голову, посмотрела вдаль, обернулась к сараю. Этцвейн отчаянно жестикулировал в тени. Эатре нахмурилась и отвернулась. Этцвейн стоял, ничего не понимая. Разве она его не видела? Чем она недовольна?

Величественно шагая мимо старого сарая, в поле зрения Этцвейна показался Великий Муж Оссо. Он остановился на полпути между сараем и столом, где работала Эатре. Та продолжала скоблить шкуру, явно блуждая мыслями в заоблачных сферах.

Оссо подозвал рукой надсмотрщицу, пробормотал несколько слов. Джаталья подошла к Эатре — та оставила работу без удивления и без замечаний и направилась к Оссо. Великий Муж предупреждающе поднял руку, чтобы остановить ее в пяти шагах, и заговорил — негромко, но резким, стыдящим тоном. Этцвейн не мог расслышать ни его слов, ни спокойных ответов Эатре. Оссо недовольно отступил на шаг, развернулся и пошел назад мимо сарая — так близко, что, протяни Этцвейн руку, он мог бы прикоснуться к напряженному жестокому лицу.

Эатре не сразу вернулась к работе. Будто движимая желанием последовать за Оссо и что-то еще ему сказать, она подошла к сараю и встала у входа.

«Мур, ты здесь?»

«Я тут».

«Исчезни из Башона. Уходи сегодня же, как только зайдут солнца».

«Ты можешь уйти со мной? Мама, пожалуйста!»

«Нет. Я в крепостном долгу перед Оссо. Человек Без Лица оторвет мне голову».

«Я найду Человека Без Лица! — с горячностью заявил Этцвейн. — Я ему расскажу все, что тут делается. Он придет и оторвет голову Оссо!»

Эатре улыбнулась: «Не стала бы говорить с такой уверенностью. Оссо соблюдает кантональные законы — он их знает лучше нас с тобой».

«Если я уйду, Оссо тебе жить не даст! Он заставит тебя делать самую тяжелую работу».

«Мне все равно. Дни проходят один за другим. Я рада, что ты уходишь, я этого хотела. Но мне придется остаться и помочь Деламбре — у нее скоро первые роды».

«Тебя накажут — из-за меня! Духовный отец никому не прощает».

«Он не посмеет. Женщины умеют себя защитить[10] — как я только что объяснила твоему «духовному отцу». Все, меня зовут. Уходи, когда стемнеет. На тебе еще нет ошейника — остерегайся нанимателей-посредников, особенно в Дурруме и Кансуме, да и в Шемюсе тоже. Они ловят беглых детей и продают в воздушнодорожные бригады. Когда вырастешь, надень ошейник музыканта. Музыкантам разрешено странствовать из кантона в кантон. Не ходи к старой хижине, не ходи к Деламбре. Не пытайся взять с собой хитан! Я отложила немного денег, но теперь их передать уже не получится. Прощай — я тебя больше никогда не увижу».

«Увидишь, увидишь! — заплакал Этцвейн. — Я подам жалобу Человеку Без Лица, хилитов заставят тебя отпустить!»

Эатре печально улыбнулась: «Не заставят, пока не выплачен долг. Прощай, Мур». Она вернулась к работе. Этцвейн отступил вглубь сарая. Он не мог смотреть на мать.

День подходил к концу. Работницы ушли в общие спальни. Когда стало темно, Этцвейн выскользнул из сарая и тихонько спустился к подножию холма.

Вопреки предупреждению Эатре, он прокрался к старой хижине у Аллеи Рододендронов, уже занятой другой женщиной, нашел хитан в саду за хижиной и побежал прочь вдоль дороги, от дерева к дереву. Этцвейн бежал на запад, к Гарвию — где, как говорили странники, жил Человек Без Лица.