Взапм[но] Тантала на небесны стравы[88]

Просил. Но куда, небесное зало

Совсем Тантала перещеголяло.

Иовиш своего любезного гостя

Не хотел пустить без дара так просто.

«Просп, — говорит, — что хоть при отходе!»

«Дай мне тут кушать во вечные роды», —

Отвечал Тантал. Иовиш оскорбился,

Тантал просить так не устыдился.

Но, помня важность шляхетского слова,

Сказал, что ему дорога готова.

Стал Тантал в небе пировать оттоле.

А что ж то нет при небеспом столе?

Тут вина разны, тут нектар солодкип,

Услаждающий божественны глотки.

Тут амбросня [89], вешнпх богов снеды,

Против ней — пустошь папские обеды.

Везде багреют розы пред глазамп,

Чудные везде курят фпмиамы,

Кричат по зале музы сладкогласны,

Все сам подносит Ганимед прекрасный[90];

Бахусов пестун [91] сам пляшет пресмешно,

Всякий род шутов шутят преутешпо.

И хоть в том хоре пе бывал Далольо [92],

Однак за таких сто мог сам Аполло [93].

Коротко сказать: все чувства телесны

Услаждали там сладости чудесны.

Тантал, сидячи, все смотрит умильно,

Все воздыхает, хоть всего обильно,

Все лицо морщит, страх трет его члены,

Трясевпцею будто пораженный.

Что за причина? Сверху сквозь хоромы

Ниспущен висит камень преогромный

Над саменькою его головою,

Не дает ему сидеть в покою.

Боится, бедпый, как себя порушит,

На власе висит, вот–вот в прах сокрушит.

Фабула[94]

Старичок некий Филарет в пустыпё

Проживал век свой в дубравной густыпё.

Молодец некий, Фнлидоном звался,

К бородатому старику пробрался,

Слыша от многих о нем предовольно,

Что пустынник свят и мудрости полный.

Как поздоровил честную седину,

«Здоров будь!», — сказал старик, — и ты, сыну».

«Не погневайся, отче милосердый,

Скажи мне, какой путь жизни свят и твердый?

Мать моя меня и отец оставил,

Давно я о них обеды отправил.

Ты мне вместо их будь уже родитель,

А будешь, если будешь, мне учитель».

«Я, сыну, и сам в мудрости есть скудный,

Знаю только, что путь сей жизни трудный».

«Сделай же милость, о седая главо.

Все буду помнить, я мех не дырявой».

«Опасно, сыну, с миром обиходься,

С миром, пока жизнь, надобно бороться.

Старайся с чужих случаев меж людом,

А не с своих бед познать добро с худом;

Например, видишь, что побили вора,

Учись с пего, что крадеж — беда скора;

Не братайся с тем, кто к добру не способный.

С преподобным, и будешь преподобный;

Паче ж делай не то, что ветрогоны,

Но то, что велят разума законы.

Кому нраЕится нрав сей сегосветпый,

Не возможет тот в свете не быть бедный».

Филпдон, впдя, что се не на руку

Старый плещет, вдруг почувствовал скуку.

«Благодарствую тебе, старик седовласый!»

«С богом, мой сынку!» Пошел восвояси.

«Свята се мудрость, однак не манерна»,

Сам себе мыслит. После, сыскав верна

По перью друга, принял марш в учены

Стороны, чтоб ум добыть совершенный.

Взяли молодца силою до пруса,

Когда он имел войну на француза.

А как дюжина годов миновала,

Домой Уликса [95] судьбина припхала.

Принял марш прямо в лес до Филарета,

Вспомянул его мудрые декреты.

«Спасайся, отче!» «Ты что за персона?»

«Помнишь ли, отче святой, Филидона?»

«Ах, коль же ты стал манерна фигура!»

«Замучила меня мирская буря!»

«На правом оке что то за затула?»

«Се мне вышибла контузию пуля».

«А то откуда на лбу страшна яма?»

«Треснуло ружье». «А то что два шрама

На щеке?» «Эту рану взял на бойке».

«Во фронте?» «О нет, в трактире в напойке».

«Так как прилеплен тебе шматок носа

Прилечен?» «Он был отсечен от француза».

«И по всем лицу мушкп?» «Се короста».

«Она, думаю, французска, не проста.

Ты теперь, сыну, и ходишь отменно?»

«Упал с лошади, выкрутил колено.

И кроме того лекари лечили,

Когда та болезнь позмикала [96] жилы».

«Чего ж ты плакать стал? Плач не поможет

Теперь уже». «О боже мой, боже,

Ах, помоги мне, отче святейший!»

«Не могу теперь, сыну любезнейший!

Не слушал тогда моего совета,

Проси ж теперь помощи у света».

Счастливы, кои тщились еще в век старинный

Взвести ум выспрь и примечать звездных бегов чины.

Можно верить, что они, все земные здоры

Оставя, взошли сердцем в небесные горы.

Не отвлекло сердец их угодие плоти,

Ни воинские труды, ни штатские заботы,

Ни ветреная слава, нп праздные чести,

Ниже безмерных богатств приманчивы лести.

Придвинув пред очи нам, сделали известны

И подвергли под ум свой течения звездны.

Так‑то должно восходить на круги перегорны.

Не так, как исполины когдась богоборны.

Quid est virtus?[98]

Трудно покорить гнев и прочие страсти,

Трудно не отдать себя в плотские сласти,

Трудно от всех и туне снести укоризну,

Трудно оставить свою за Христа отчизну,

Трудно взять от земли ум на горы небесны,

Трудно не потопиться в мира сего бездне.

Кто может победить всю сию злобу древню.

Се царь — властитель крепок чрез силу душевну.

Человек. Любезная сестра иль как тебя назвать?

Доброты всякой ты и стройности ты мать.

Скажи мне имя ты, скажи свое сама;

Ведь всяка без тебя дурна у нас дума.

Мудрость. У греков звалась я София в древний век,

А мудростью зовет всяк русский человек,

Но римлянин меня Минервою назвал,

А христианин добр Христом мне имя дал [99].

Человек. Скажи, живешь ли ты и в хинских сторонах?[100]

Мудрость. Уже мне имя там в других стоит словах.

Человек. Так ты и в варварских ведь сторонах живешь?

Мудрость. Куда ты мне, друг мой, нелепую поешь?

Ведь без меня, друг мой, одной черте не быть?

И как же мне, скажи, меж хинцами не жить,

Где ночь и день живет, где лето и весна,

Я правлю это все с моим отцом одна.

Человек. Скажи ж, кто твой отец? Не гневайсь на глупца.

Мудрость. Познай вперед меня, познаешь и отца.

Человек. А с хинцами ты как обходишься, открой?

Мудрость. Так точно, как и здесь: смотрю, кто мой, тот мой.

Человек. Там только ведь одни погибшие живут?

Мудрость. Сестра вам это лжет так точно, как и тут.

Человек. А разве ж есть сестра твоя?

Мудрость. Да, у меня.

Сестра моя родна, точно ночь у дня.

Человек. И лжет она всегда, хотя одной родни?

Мудрость. Ведь одного отца, но дети не одни.

Человек. Зовут же как?

Мудрость. Ей сто имен. Она,

Однак, у россиян есть бестолковщина.

Человек. С рогами ли она?

Мудрость. Дурак!

Человек. Иль с бородой?