Иль в клобуке?

Мудрость. Ты врешь! Она войдет п в твой

Состав, если хотишь. Ах ты! Исчезни прочь!

Ведь я возле тебя, как возле света почь.

[Человек]. Исчезни лучше ты! Беги с моих прочь глаз!

Ведь глупа ты сама, если в обман далась.

Чего здесь не слыхать нигде, ты все врешь

И, подлинно сказать, нелепую поешь.

Родился здесь народ и воспитан не так,

Чтоб диких мог твоих охотно слушать врак.

Чуть разве сыщется один или другой,

Чтоб мог понравиться сей дикий замысл

твой.

О святой вечери, или о вечности[101]

Телом ты зришь хлеб и вино, но умом усматривается то,

Что скрывается под видом тела — сам бог.

Кто скрыт, тот остается; что является, то сон и тень.

Итак, то, что скрыто, есть вещь: то, что является, ничто.

Является эта великая машина мира, но она сновидение

и тень.

Вещь и истинно сущее то, что скрыто под этим звуком.

Так, при закате солнца, когда дуб отбрасывает тень,

Тень хотя и велика, однако она не дерево.

Зачем же мы следуем плоти, говоря, что она видимость,

но не сущность?

Почему мы бежим смерти? Смерть нас скроет.

А если скроет, то позволит по–настоящему существовать.

Именно вещь скрыта, одна лишь тень является.

Вставай скорее, о мой верный разум! Поднимись от теней!

Уже укрепленный, ты обрел силу; уже наполненный светом,

ты видишь.

Иди вперед, мой свет! За тобой пусть этот спутник следует.

Это душа, которая посвящает тебе свою волю.

Ты солнечный луч, и тебя, скрытого, не подавляет тень.

Без тебя нет ни одной вещи, и ни одна тень не является.

Ты — вещь и тело теней; но вещам ты тень.

Через тебя любая вещь обладает своим бытием.

Итак, ты скрыта в прелестном облике, обнаруживаясь

в тенях,

И в скрытом обнаруживаешь прелестный облик,

А там, где не обретаешь привлекательный облик,

Существо или вещь перестает быть тем, чем было.

Когда бежишь, ты не убегаешь; когда перестаешь, ты

обретаешь бытие,

Ты снова открываешься как новая форма.

Зачем играешь с моим умом, святой изменчивый змей?

Убегая, ты остаешься и, оставаясь, убегаешь.

То скрываешься, то являешься тенью вещей, открываясь

в них.

Когда убегаешь, без тебя, однако, ничего не может

случиться.

Таково изображение в разных зеркалах, если сто зеркал

расположить вокруг.

Принимая тебя, я тебя не беру, возвращая, удерживаю.

Разделяясь на части, остаешься, однако, при этом целым.

Все тебя берут, но ты никогда не расходуешься;

Тебя все принимают, но ты не можешь принадлежать

никому.

Никому не принадлежа, для всех остаешься одним

и тем же.

Чем больше меня насыщаешь, тем больше я чувствую

голод.

Ты — пища; теперь нужно, чтоб ты, скрытый, был мне

причастен,

Для детей же достаточно одной твоей тени.

О изменчивая змея! Скрываешься, как крючок в приманке,

Дабы неразумных детей вовлекать в свое царство!

Хвалю твои ухищрения, лобызаю твои эти козни,

II через твою святость святою также становится твоя тень.

Когда рыбка поймана, она уже не нуждается в приманке;

Так и мне, уже пойманному, не нужна твоя тень.

Сними маску. Удостой прийти без тени:

Я уже вкусил тебя; ты мне уже был лотосом.

Укрепленный этим, я смог убить порочные учения

Глупости, порождающие всякое беззаконие.

Наполненный этим, я смог и смогу победить жестокие

страсти,

Если только ты мне поможешь.

Дай мне твою тишину на все последующие времена моей

жизни;

Будь мне сладким медом, мой свет, моя жизнь!

Возраст уже скоро, скоро украсит мои виски сединой;

Уступи моим слезам и предоставь твои последние дары.

Я прошу, сделай меня дважды старым — душой и телом

вместе.

И ты это сделаешь, если наполнишь мне светом душу.

Если силы оставят тело, ты не оставляй

Сердце и ум мой. О свет мой! Жизнь моя!

Если удовольствия плоти исчезнут, ты будь мне

наслаждением.

И ты будешь им, если ум мне наполнишь светом.

Если не будет плотских богатств, будь мне персидским

сокровищем.

И ты будешь им, если наполнишь мне ум светом.

Если меня будет поносить чернь, ты распространи

на меня свою милость.

И ты ее распространишь, если наполнишь мне душу

светом.

Скорее поднимайся! Почему не уведешь меня от теней

вещей?

Но прежде наполни мне эту грудь светом.

Я — пепел, тень, ничто: но когда наполнишь меня светом,

Я стану сущим и вещью, а не пеплом, тенью, нпчем.

Освободи меня от всего, от любви к бездейственной земле.

Так будет мпр! И ты сделаешь это под сиянием твоего

света.

Дай мне побольше этого света, дай мне презирать смерть;

Дай мне желать смерти, дай мне любить смерть!

О призрачном удовольствии[102]

Если легкая тень тебя укрывает, стоит ей исчезнуть,

тебя опалит зной.

Если же дом тебя укрывает, найдешь в нем покой

и ночью, и днем.

Такова же телесная сладость. То чувствуешь сладость

меда,

Но скоро она, как тень, убегает, наполняя грудь горькой

желчью.

О! беги, беги, любезный богу человек, от приманки: в ней

скрыт крючок.

Приманка скрывается быстро, но в ней остается жадный

крючок.

Но не такова добродетель: она делает душу мужественной;

Сначала она тягостнее желчи, а затем нравится.

Так же бывает, когда ты неохотно принимаешь горькое

лекарство,

Однако после каждый род пищи тебе становится приятен.

И кто не хочет уступить лпхорадке, располагающей

ко сну,

У того скоро возвращается радость здоровья.

Кто вынес зиму от начала до конца, у того придет

приятпая весна.

У кого сначала дождь, у тех затем наступает туман.

Бог везде справедлив, умеряя все вещи.

Нет ничего чистого: бог все смешал.

Ибо горькое покрывается сверху сладким.

Что начинается сладким, будет иметь горький конец.

Напротив, сладость предполагает муравьиный труд.

Сладкое вкусит позднее тот, кто в силах поглотить

неприятное.

И слабые сердца в силах начать сладким,

Но только у превосходных людей сладким венчается труд.

Любезный приятель![103]

В седьмом десятке нынешнето века, отстав от учительской должности и уединяясь в лежащих около Харькова лесах, полях, садах, селах, деревнях и пчельниках, обучал я себя добродетели и поучался в Библии; притом, благопристойными игрушками забавляясь, написал полтора десятка басен, не имея с тобою знакомства. А сего года в селе Бабаях [104] умножил оные до половины. Между тем, как писал прибавочные, казалось, будто ты всегда присутствуешь, одобряя мои мысли и вместе о них со мною причащаясь. Дарую ж тебе три десятка басен, тебе и подобным тебе.

Отеческое наказание заключает в горести своей сладость, а мудрая игрушка утаивает в себе силу.

Глупую важность встречают по виду, выпроваживают по смеху, а разумную шутку важный печатлеет конец. Нет смешнее, как умный вид с пустыми потрохами, и нет веселее, как смешное лицо с утаенною дельностью. Вспомните пословицу: «Красна хата не углами, но пирогами».

Я и сам не люблю превратной маски тех людей и дел, о которых можно сказать малороссийскую пословицу: «Стучит, шумит, гремит… А что там? Кобылья мертвая голова бежит» [105]. Говорят и великороссийцы: «Летала высоко, а села недалеко» — о тех, что богато и красно говорят, а нечего слушать. Не люба мне сия пустая надменность и пышная пустошь, а люблю то, что сверху ничто, но в середке чтось, снаружи ложь, но внутри истина. Такова речь, и человек назывался у эллинов oiXr|v6<;, картинка, сверху смешная, но внутри благолепная[106].