— Кто? — окликнула из столовой тетя Мэри.

Нэнси пошла туда.

— Гарри.

Тетя Мэри утирала салфеткой лицо деда.

— Завтра вечером он ведет меня в Театр Аббатства.

— Очень мило.

— На «Скачущих к морю».

— Только будь осторожна, в городе черно-пегие и… беспорядки…

— И Мэйв идет, — сказала Нэнси.

— Хорошенькая девушка. — Тетя Мэри уронила смятую салфетку на стол. — Скучновато на мой взгляд.

— Это мне подарок к рожденью.

— Но будь осторожна. Хотя, думаю, Гарри о тебе позаботится. Уснул. Пожалуй, отвезу его в гостиную. Он любит сидеть у того окна.

— По-моему, я влюбилась в Гарри.

Тетя Мэри нагнулась, отпустила тормоз инвалидного кресла.

— Какие пустяки.

На солнце набежало облако, и в комнате стало темнее.

— Для меня это не пустяки.

— Может быть, и так, детка. Думаю, у тебя детское увлечение. Так бывает. Но это не любовь. Любовь — огромное чувство, голубчик, тебе рановато об этом думать. И во всяком случае, Гарри тебе совсем не подходит.

Облако ушло, на полу и на стене заиграли солнечные пятна. Нэнси молчала.

— Я не хочу сказать о нем худого. Он очень милый… просто ничем не поражает воображение.

— Он красивый. Поразительно красивый.

Тетя Мэри взялась за ручки кресла и покатила его по комнате.

— Красота, как тебе известно, штука чисто внешняя. Есть красота без глубины, а есть… понимаешь ли… кое-что поинтереснее. В нем нет глубины. Ему надо бы остаться в армии, из него бы вышел образцовый красавец-генерал. Куда красивее, чем был его отец.

— Это ты так думаешь…

— Погода сегодня получше, что ты собираешься делать до обеда?

— Погуляю. Может быть, искупаюсь.

— Нашла бы себе подруг. Играла бы в теннис. Я в твои годы увлекалась теннисом.

— Ты всегда была спортивная.

— Возьми свитер. Ветер холодный.

Когда они вышли в прихожую, старик, потревоженный шагами, запел:

— «Не убоюсь я ворога под защитой твоей руки…»

— Правда, замечательно? — сказала тетя Мэри. — Ему уже лучше. Может быть, завтра я все-таки смогу поехать на скачки.

— «Бедствия мне не тягостны, слезы мои не горьки».

Нэнси вышла на веранду, ее обдало густым сладким запахом герани.

— Свитер! — крикнула вслед тетка.

Казалось, все как всегда. Защищенно. Безлюдно. Был отлив, берег обрамляла кружевная оборка мелких волн. С гребня крыши озирала горизонт неподвижная чайка. Справа от двери, среди раздробленных ракушек, валялся окурок. Нэнси, нахмурясь, поглядела на него, потом босой ногой забросала его песком. Отворила дверь, заглянула в хижину. Никого; но недавно здесь кто-то был. Кто-то здесь двигался и дышал. Трогал ее вещи, угрожал ее тайне. Сперва Нэнси разозлилась, потом испугалась. Над головой по крыше царапнули когти — шевельнулась чайка. И Нэнси успокоилась. Взяла с полки блокнот и карандаш и принялась писать:

Аккуратно вырвала листок из блокнота, постояла, постукивая карандашом по зубам, огляделась — где бы пристроить записку. Наконец прислонила ее к книгам на полке, как раз напротив двери, чтобы сразу бросилась в глаза тому, кто войдет. Купаться расхотелось, она старательно затворила дверь, помахала на прощанье чайке и пошла домой.

Наутро, когда они завтракали, опять позвонил Гарри.

— Нэнси?

— А, привет.

Он все отменит, подумала она. Только бы не отменил.

— Я сейчас мчусь на службу.

— Да.

Тетя Мэри досадливо зашуршала листами «Айриш таймс».

— Я вот подумал, позвоню, спрошу, не возражает Мэри, что ты поедешь в город?

— Я же говорила. Она не против.

— Гренки остынут, — окликнула тетя Мэри.

— Хорошо. Она не беспокоится, что ты поедешь поездом одна?

— Нет. (Ну вот, пошли ахи-охи.)

— Не бери обратный билет. Я отвезу вас обеих домой.

— Да.

— Что может быть отвратительней остывших гренков. Воспитанные люди не пользуются этим мерзким аппаратом в такое время, когда другие завтракают.

— Я поставлю автомобиль поближе к театру, не надо будет далеко ходить.

— Да.

— Так что пускай Мэри не беспокоится.

— Она, по-моему, и не беспокоится.

— Гренки.

— Значит, условились. Жду тебя в конторе. И пойдем перекусить.

— Спасибо.

— В половине седьмого, времени хватит.

— Половинка семи.

— Половинка семи — это три с половиной, — сердито крикнула тетя Мэри. — Хоть бы говорила по-человечески.

— Мне пора.

— Да.

— До свиданья.

— До свиданья. Спасибо, что позвонили.

Нэнси опять села за стол.

— Немцы вместо «половина четвертого» говорят «половина четырех», — сказала из-за газетного листа тетя Мэри. — Halb vier. Halb fünf… половина пятого. Невразумительно, но они же иностранцы. Разные языки, разные конструкции и вообще. Ешь свои холодные гренки.

— Больше не хочется.

— Чепуха! И потом, на них уже столько масла и мармелада.

Она опять углубилась в газету, а Нэнси стала жевать гренки. Наконец тетя Мэри аккуратно сложила газету, взяла ее под мышку. Поднялась, собрала раскиданные перед ее тарелкой письма.

— В последнее время газеты читать тошно. Хоть бы прекратились эти убийства. Бедный Габриэл! — Она вздохнула, постояла, глядя в пространство. — В каком-то смысле я даже рада, что его уже нет. Его бы все это так расстроило. Вот я очень расстраиваюсь. Бедные люди… Понимаешь, он всегда хотел самоуправления, гомруля хотел.

— Кто?

— Твой дядя Габриэл. Папа всегда так из-за него расстраивался. Так сердился. Всегда говорил, Британская империя превыше всего. Бедняжечка! Пойду посмотрю, как он сегодня утром. Не забудь, надо говорить половина седьмого. Половина семи — это не просто неправильно, это дурное воспитание.

Никакой подписи.

Записка приколота была к двери длинной золотой булавкой от галстука, вроде той, какой закалывал свой широкий галстук дядя Габриэл в дни, когда выезжал на охоту. Нэнси старательно вколола ее в блузку. Шутник, подумала она. Отворила дверь хижины, заглянула внутрь. Никаких следов посетителя. Шутник. По гранитным плитам она взобралась на железнодорожную насыпь. Сколько хватает глаз, на берегу ни души. Только и движения, что блестки солнца на море. Две чайки лениво парят в воздухе. Позади, под деревьями и дальше по склонам холмов среди дрока пасутся овцы. Стараясь не терять равновесия, Нэнси стала на рельс.

— Ладно. Ладно. Хватит шутить. Где вы там есть. Выходите.

Отзвук ее голоса замер в тишине.

— Ш-ш! — укоризненно шепнула волна.

— Я хочу с вами познакомиться.

Нэнси подождала минуту, покачиваясь на рельсе.

— Пожалуйста! — Брайди напомнила бы про «пожалуйста». Нэнси, не скупясь, еще и повторила его. Никакого ответа.

Она спрыгнула с рельса и спустилась обратно к хижине. Взяла плед, книгу, растянулась на солнышке — можно почитать и подождать.

— Мисс Нэнси Гулливер?

Она не слыхала, как он подошел. Он неслышно спустился по гранитным плитам и стоял позади нее, в каких-нибудь трех шагах. Босой, ноги узловатые, точно корни старого дерева вылезли из земли. Пока Нэнси его разглядывала, он не шевельнулся. Невысокого роста. Густые мягкие волосы спадают вдоль щек, лицо в этой темной рамке худое, почти костлявое, и светлые прозрачные глаза.