— Нэнси.

— А, здрасте.

Она вызывающе помахала сумкой с библиотечными книгами.

— Что это ты сегодня вытворяла?

Солнце косыми лучами грело им лица. С моря дул прохладный ветерок. Нэнси смотрела, как поезд, все набирая скорость, уходит по изгибу насыпи к косе. Окна блестят на солнце.

— Ничего я не вытворяла.

— А кто тот малый, с кем ты была?

Нэнси не ответила.

— С виду какой-то жалкий замухрышка.

Нэнси только сумкой махнула.

— Нэнси?

— Да просто я с ним столкнулась в библиотеке. Он менял книги для матери. Получилось, что нам по дороге. Бывают же такие совпадения.

— По его виду не похоже, что его мамаша берет книги из библиотеки. Судя по его виду, его мамаша едва ли умеет читать. Куда вы ездили трамваем?

— Я люблю ездить трамваем, — сказала Нэнси чистую правду.

— Это не ответ на мой вопрос.

Теперь она промолчала. Поезд уже почти достиг косы. К ним летели, ширясь и расплываясь, облака дыма.

— В сущности, это не ваше дело, — сказала наконец Нэнси.

— Пожалуй, мне следует поговорить с Мэри.

— Вот это, я вижу, ваше дело. Мешать мне жить. Устроили бы потолковее свою жизнь, чем соваться в мою. Чух-чух утренним поездом в город, чух-чух вечерним из города, а посередке продаете паршивые акции да облигации или чем вы там еще занимаетесь. Ну что вам от этого толку?

— У меня классная служба. Из самых лучших. Ты не понимаешь, как мне повезло, что я получил место в нашей фирме. Я хочу сказать, после войны сотни таких, как я, не могли найти работу. Да еще многие до того проучились год-другой в университете, а у меня и такого преимущества не было. Прямо со школьной скамьи угодил в армию. Не будь мои отец знаком с Питером Джорданом, может, я по сей день искал бы работу.

— Ничего, мистер Кейси, уж конечно, найдет вам подходящее местечко, что-нибудь по застройке земельных участков.

— Ну и сучка же ты, Нэнси.

— О-о!

— Извини. Я не то хотел сказать.

— Наверняка то самое и, наверно, вы правы.

Она нагнулась, сняла нарядные туфли и кинула в сумку с книгами.

— Хватит, больше не могу. Не туфли, а орудие пытки.

Вздернула юбку, отстегнула и сняла чулки. Лицо у Гарри стало свирепое. Сперва он следил за ее движениями, потом перевел глаза на высокую живую изгородь по правой стороне дороги. Нэнси скатала чулки и сунула в карман.

— Так-то лучше.

— Я хочу жить прилично. Вот и все. Прилично, нормально жить. Ты понятия не имеешь, что за штука жизнь.

— Надежды, стремления и всякое такое.

— Тебе, видно, только и хочется неприятностей. А если их нет, ты их сама устраиваешь. Вот повзрослеешь, тогда поймешь, что я имею в виду. Разберешься. Тогда поуспокоишься.

Нэнси вздохнула.

— Но мы отвлеклись. Так кто же был тот замухрышка?

— Я уже вам сказала, никакой он не замухрышка.

Нэнси отвернулась и медленно пошла по дороге. Земля под босыми ступнями была еще теплая, шершавая.

— Почему вы не снимете свой дурацкий котелок?

Гарри пошел следом, на ходу сердито похлопывая по ноге свернутой газетой.

— У него мать больная, прикована к постели… это временно… понимаете. Ему приходится… — Нэнси обернулась, невинными голубыми глазами не мигая уставилась на Гарри. И храбро пошла дальше, пятясь задом, — …носить ей книги. Тоскливо же все время лежать в постели, когда и читать нечего. Они живут в Монкстауне, у самой башни, окна выходят на море. Он оставляет мать у окна, и она лежит и смотрит на море. Он уходит, а она ему говорит — не задерживайся, милый. Возвращайся скорей. Мы поехали вместе трамваем. Я поехала дальше, в Долки, а там села в поезд. В трамвае он за меня заплатил. Правда, мило с его стороны? Да, и он взял для нее «Гамлета».

— «Гамлета»?

— Ага, и еще разное… м-м… «Большие надежды»…

— Хорошо. Хорошо. Довольно идти задом наперед, кончится тем, что ты упадешь.

Дошли до ворот. Нэнси остановилась.

— У нее только что вырезали аппендикс.

— Этот малый тебе явно не компания. Надеюсь…

— Нет-нет, мы не назначили друг другу свидание, ничего такого. Просто попрощались. — Она хихикнула. — Я еще сказала спасибо, что заплатили за мой билет. Ну, вот и пришли.

— Да.

Нэнси шагнула к нему.

— Вот я все и рассказала, ведь ничего плохого в этом нет?

— Полагаю, что нет.

Нэнси улыбнулась ему. Хотелось коснуться его лица, кончиками пальцев ощутить гладкую теплую щеку, но она не смела. Только все отчаянней улыбалась. Наконец он улыбнулся в ответ.

— Зайдете, выпьете чего-нибудь? Не то тетя Мэри разозлится.

— До чего ты несносная.

Нэнси взяла его под руку, и они молча пошли к дому.

Тетя Мэри ждала их, опершись на перила веранды.

— Ты пропадала целую вечность. Я уж думала, ты опоздала на поезд.

— Мы очень мило ссорились, — сказала Нэнси.

— Бедный Гарри! Ему необходимо выпить. Сними этот дурацкий котелок, Гарри, милый.

Гарри высвободил руку из-под руки Нэнси и снял котелок. Лицо у него стало до крайности растерянное.

— Помимо всего прочего, — продолжала тетя Мэри, — к сорока годам ты совсем облысеешь. До чего нелепая у мужчин привычка.

Гарри и Нэнси поднялись к ней на веранду.

— У тебя такая прекрасная грива, лучше всякого головного убора. Надеюсь, деточка, по Дублину ты не разгуливала босиком.

— Я больше ни минуты не могла вытерпеть в этих туфлях. Сняла их на дороге. Сейчас пойду переоденусь. Я мигом.

Нэнси вошла в дом и побежала наверх.

— Мэри, — послышался голос старика. — Мэри, Мэри, Мэри.

Нэнси тщательно прикрыла за собой дверь спальни. С веранды доносился голос тети Мэри — такая стремительная скороговорка, будто надо высказать уйму всего, а времени в обрез. Засмеялся Гарри. Ну, это хорошо. Нэнси достала из ящика тетрадь, открыла чистую страницу. Джо Малхейр, написала она. Точка. Джо Малхейр. Джо Малхейр. ДЖО МАЛХЕЙР. Джо. джо. джо. Джо Малхейр.

Следующее утро Нэнси провела, собирая овощи и ягоды для Брайди. За последними логановыми ягодами, чьи кусты росли вдоль высокой серой стены, огораживающей сад, приходилось тянуться на цыпочках. Крохотные колючки царапали руки, пальцы стали лиловыми от сока. Потом Нэнси уселась на табурет во дворе, возле кухни, и принялась лущить горох в белую фаянсовую миску. На проводах над головой охорашивались ласточки, порой срывались с места и стремглав проносились в разбитые окна надворных построек. Посреди двора растянулся рыжий кот, смотрел настороженно, выжидающе. Хоть бы он не разогорчился из-за переезда. Странные создания кошки; вдруг он станет опять и опять сюда возвращаться из Ларэ, находя дорогу через холмы, или, может быть, зачахнет и помрет с тоски по излюбленным местам, по своим ласточкам, по своим мышам, по своим врагам, с кем сражался ночами. Если с ним что-нибудь стрясется, Брайди очень расстроится. Ей будет не хватать его общества в кухне, долгих бесед, которыми они оба явно наслаждаются, обмениваясь словами и мяуканьем. Неужели и тетя Мэри тоже зачахнет, ведь у нее, как у этого рыжего кота, корни слишком старые, вдруг не примутся на новой почве? Я навсегда сохраню самую прекрасную, самую нежную память об этом доме, даже об этой простой минуте — гудят пчелы, из кухонной двери тянет запахом свежевыпеченного хлеба, на булыжнике двора лежат тени, из какого-то окна наверху Брайди шумно отряхивает метелку от пыли. Где-то внутри у меня есть и мягкость, и покой, с ними можно пуститься в ту настоящую жизнь, которая ждет впереди. Вот почему у меня всегда будет запас прочности. А может, это просто радужные надежды. Теперь все-все переменится, но для меня источником силы будет то, что дала мне жизнь здесь, как для Джо Малхейра источник силы — образ его отца.

— Налущила ты наконец горох?

На пороге кухни с шумом и треском возникла Брайди. Кот дернул хвостом — в некотором роде приветствие.

— Почти кончила.

— Так поторапливайся. Она хочет пообедать вовремя. Нынче у Нее гольф.