Мое осуждение относилось к обоим – и к неизвестной женщине, и к Рафику. Сосед повернулся и медленно начал спускаться на свой этаж, будто ждал, что я остановлю его и скажу что-нибудь вроде: «А, вспомнил, это, наверно, Соня из редакции!»

Я прикрыл дверь и вернулся в салон. Почему-то, прежде чем включить телефон, достал подсунутые под клавиатуру листы и прикрепил их к пюпитру, где они стали похожи на повисшие в безветренную погоду флаги.

Телефон зазвонил почти сразу после того, как я сунул провод в разъем.

– Слушаю, – сказал я в трубку максимально недовольным тоном.

Две-три секунды продолжалось молчание, будто абонент на другом конце провода эмоционально впитывал единственное произнесенное мной слово, пытаясь определить – тот ли я человек, или произошла ошибка.

– Это я, – произнес низкий женский голос, знакомый мне настолько, что я не мог его узнать, как не узнаешь иногда собственное отражение в зеркале. – Наверно, я помешала, но самолет у меня в три часа, и я боялась не успеть…

– Не успеть… – повторил я, сжав трубку так, что у меня заныли пальцы.

Это был голос женщины из моего сегодняшнего сна. Я, наконец, узнал его, потому что, по сути, это был мой собственный голос, измененный присутствием обертонов, придававших произнесенной фразе глубину и многосложность.

– Где вы? – спросил я, хотя правильнее было для начала спросить: кто вы?

Женщина ответила без запинки, будто ожидала именно такого вопроса:

– Тель-Авив, улица Соколов, дом шестнадцать, квартира восемь, второй этаж налево.

И добавила после мгновенной паузы:

– Но через полтора часа мне выезжать, Игорь приедет за мной на машине.

Меня неприятно кольнуло под ложечкой. Игорь? Какой еще Игорь? Не должно быть у нее никакого Игоря. Разве ночью, когда я ее увидел, с ней рядом был другой мужчина?

– Тель-Авив, – повторил я. – Полтора часа.

И осознав безнадежность ситуации, воскликнул:

– Я не успею! Мне до Тель-Авива ехать два с половиной часа! И еще автобуса ждать! И от автостанции до улицы Соколов! Это займет четыре часа – не меньше!

На этот раз пауза продолжалась, кажется, половину вечности. Во всяком случае, я успел продумать все возможные и невозможные варианты, включая попытку угона вертолета с расположенной в километре от города военной базы.

– Это ужасно, – сказала она. – Это просто ужасно.

Нужно было решать, и я сказал:

– Еду в аэропорт. Если рейс в три, то посадка еще не закончится. Да… куда вы летите?

– В Москву, – быстро сказала она. – Самолет компании «Трансаэро».

– Ждите меня! – крикнул я в трубку. – Не улетайте без меня! Не улетайте!

Я положил трубку и заметался, ощутив мгновенный приступ паники. Где коричневые брюки? Почему не висит на спинке стула рубашка? И вообще… Я не спросил ее имени. Я не знал, как она выглядит и во что будет одета. Я не знал о ней ровно ничего – как я узнаю эту женщину в толчее аэровокзала?

Господи, как я туп! Умея логично и правильно рассуждать о сложных проблемах в десятках написанных мной статей, почему я становился беспомощен, едва сталкивался с простой житейской ситуацией?

Коричневые брюки, в которых я обычно ездил в редакцию, обнаружились на веревке, протянутой поперек технического балкончика. Просунув одну ногу в штанину, я заковылял к телефону, потому что только теперь (Господи, как я туп!) вспомнил о простом способе, позволявшем опять услышать ее голос. Подняв трубку, я нажал на кнопку с изображением звездочки, потом набрал 42 – команду возврата разговора: автоматическая служба телефонной компании должна была соединить меня с абонентом, только что набиравшим мой номер. Я пользовался этой услугой тысячи раз, почему сейчас этот способ не сразу пришел мне в голову?

Жесткий мужской голос сказал на иврите:

– Здравствуйте, это телефонная компания «Безек». Номер, по которому возвращается разговор, вне возможности соединения. Здравствуйте, это телефонная компания «Безек». Номер, по которому…

Я бросил трубку и прошипел от досады:

– Чтоб тебе никогда не закончить фразу…

Проклятие было, конечно, странным, но в тот момент я вообще соображал плохо, а точнее – не соображал вообще. Иначе почему, осознав себя, в конце концов, на остановке тель-авивского автобуса, я обнаружил, что, надев коричневые брюки, так и остался в линялой домашней рубахе? И почему, прихватив с собой листы со старыми записками, я положил их не в портфель, с которым обычно ездил в редакцию, а в дорожную сумку, где они непременно сомнутся?

Возвращаться было поздно и бессмысленно, из-за угла показался одиннадцатичасовой автобус, водитель затормозил и открыл мне дверь – на остановке я был один, и мой вид, должно быть, производил неадекватное впечатление. Во всяком случае, водитель подождал, пока я опустился на сидение у окна в середине салона, и только после этого рванул с места.

Дорогу я помнил плохо. Автобус был полупустым, неурочное время, водитель, похоже, торопился по своим делам – иначе почему он даже не сделал обычного десятиминутного привала около закусочной на перекрестке Гиват-Ольга? Я смотрел в окно, но взгляд мой был обращен на самом деле вглубь себя, и видел я не мелькавшие, будто в мультипликационном фильме, белые коттеджи, зеленые квадраты плантаций и голубые плакаты, рассекавшие пространство перед автобусом. Впрочем, и прошлое мелькало так же хаотично, мысли перескакивали с первого моего опыта автоматического письма к дню, когда я ушел из института, потом почему-то вспоминалось, как я принял Сашеньку за женщину моей мечты, а что из этого вышло, вспоминалось с трудом, хотя я, как мне казалось, прилагал к этому немало усилий.

Автобус проехал под мостом (мы уже мчались по Тель-Авиву, влившись в поток движения по шоссе Аялон). Мгновенная смена света и тьмы, и возвращение к свету будто что-то включили в моем сознании: я увидел себя за кухонным столом, я смотрел на себя со стороны и осуждал, потому что именно в тот день порвал с Сашенькой, ни в чем не повинной и пострадавшей, по сути, за мои научные убеждения, к которым бедная женщина не имела никакого отношения.

Мы сидели в кафе, Саша ковыряла ложечкой в вазочке с мороженым и бросала на меня быстрые взгляды – она понимала, конечно, что все уже кончено, это можно было прочесть по моему лицу, но все-таки надеялась на то, что женская интуиция ее подводит – как подвела однажды, но в тот раз я пришел и спас ее от одиночества, а теперь не просто не хотел спасти, но намеревался добить, будто подраненную птицу, не способную к самостоятельному полету. Я чувствовал себя подлецом, но и не сказать того, к чему готовился, не мог тоже.

– Понимаешь, – пробормотал я, так и не притронувшись к мороженому, превратившемуся в вязкий сироп, – мы с тобой разные люди… Ссоримся из-за каждой чепухи… Вчера вот… Ну почему я не хотел… А ты… Черт! – прервал я сам себя и, взяв, наконец, нужный тон, заговорил быстро и, как мне казалось, решительно:

– Сашенька, ты здесь ни при чем, это моя ошибка. Если хочешь, ошибка научного эксперимента. В этом эксперименте я, как и ты, всего лишь подопытный кролик. Но, в отличие от тебя, я это понимал, а ты оставалась в неведении. Сейчас опыт закончился. Неудачей. Не получилось. Не ты виновата и не я.

– Что не получилось? – едва шевеля губами, спросила Сашенька. Она смотрела мне в глаза непонимающим взглядом – все, что между нами произошло, было для нее так же важно, как рождение сына, пятилетие которого мы вместе отметили неделю назад. – Что не получилось, Веня? О чем ты говоришь?

– О родственности душ. Я вообразил, что мы с тобой – две половинки одной духовной сути. Это оказалось ошибкой.

– Ты так решил из-за того, что я согласилась работать у Веллера?

Сашенька искала сугубо практическое объяснение моего поведения – то, что было ясно мне, для нее представлялось мужским эгоцентризмом, неспособностью понять другого человека.

– Нет, – сказал я. – Веллер здесь ни при чем. Просто нам нужно расстаться.