Они все-таки выследили того медведя. Случилось это в начале декабря, когда медведь стал уже настолько дерзким или любопытным, что забрался в сарай Дика Клэнси. Дик спросонку шарахнул в темноту из двух стволов, в ответ раздался поспешный топот, такой тяжелый, что Дик, честно говоря, даже заробел слегка. Единственное, что он мог сделать, так это спустить своих гончих. И в то же время это было самой последней вещью, на которую он должен был решиться. Его гончие все-таки никогда не преследовали такого зверя. Лиса или олень — далеко не одно и то же, что крупный хищник. В этом он убедился через несколько минут после того, как спустил собак. Самый крупный кобель, вожак своры, слишком ретиво принялся утверждать свое старшинство, за что и поплатился. Медведь распорол ему брюхо. Запихивать внутренности обратно и зашивать брюхо кобеля Дик не стал. Он просто пристрелил его.
На следующее утро десять охотников с собаками прочесывали лес, растянувшись цепью. Начали они все с того же участка у Черного ручья. Собаки сразу же взяли след, тем более что Дик, возможно, ранил зверя — маленькие, едва заметные капли крови встречались на пожухлых листьях.
Уэйд ехал верхом на своем Лавджое, ярдах в пятидесяти от него возвышался на муле Джереми Сэндерс, в черном коротком полушубке, в штанах цвета хаки, заправленных в резиновые сапоги, а рядом с мулом рычал и хрипел, удавливая себя ошейником, его ужасный пес.
Они поднялись на небольшой пригорок, увенчанный валуном. С этого места лес казался более низким, а звуки, долетавшие из его гущи, более отчетливыми. Прямо пред ними тек неширокий рукав реки Флинт. Очевидно, собаки гнали зверя по противоположному берегу.
— Переправимся здесь, — Сэндерс повернул в сторону Уэйда красное обветренное лицо. — Речка здесь петляет вокруг вон той горбушки, так что срежем путь.
Уэйд прекрасно представлял себе то, о чем говорил Сэндерс. Он очень неплохо знал этот лес в радиусе пятнадцати миль. Сейчас они переправятся через реку, пересекут возвышенность и окажутся в самшитовой роще. Если медведь в самом деле пойдет вдоль берега — а он это наверняка сделает, потому что там бурелом, который он легко преодолеет, а собаки либо отстанут, перепрыгивая через завалы, либо станут подниматься вверх по склону и в этом случае тоже потеряют время. Но у них с Сэндерсом будет солидная фора.
Они спустились к реке, Сэндерс, постукивая каблуками резиновых сапог по округлым бокам мула, загнал, его в воду и слегка ослабил поводок Тигра. Пес поплыл деловито и целеустремленно, словно это он управлял всей операцией, а не его хозяин. Лавджой, пофыркивая, рассекал мутный поток точеными ногами, потом мускулистой грудью, но плыть ему не пришлось, глубина здесь была небольшая.
Лавджой опередил на подъеме более тихоходного мула на несколько ярдов, и Уэйд смог оценить обстановку раньше Сэндерса: медведь и в самом деле перебрался на другой берег, а, оторвавшись от собак в буреломе, уходил теперь на запад, туда, где лес тянулся на многие мили, не прерываясь, где его не пересекали ни крупные реки, ни проложенные человеком большие дороги, где первым препятствием была бы только широкая гладь реки Чаттахучи.
Уэйд поправил на плече «Ремингтон» подаренный Реттом Батлером. Он уже пристрелял ружье и убедился, насколько это ценный подарок. Уэйд почувствовал напряжение, словно бы пронизывающее промозглый воздух тысячами раскаленных нитей. Он должен был признаться себе, что не испытывал подобного ощущения даже тогда, когда убил пуму, хотя и в тот раз встреча со зверем не была случайной, он предвидел, он знал, что найдет пуму и будет стрелять в нее.
Наверное, теперешнее ощущение сидело в клетках его тела, унаследованное от далекого предка, охотника или воина, не один раз делавшего то, что должен делать мужчина, чтобы иметь право так называться.
Лай собак, истеричный, отчаянный, перемещался влево: они огибали бурелом и скоро должны были вновь взять след.
— Может быть, пора тебе его спускать? — спросил Уэйд у Джереми Сэндерса, имея в виду, конечно, Тигра.
— Нет, — покачал головой Сэндерс. — Боюсь, что этот сукин сын загрызет его в одиночку, и нам уже почти ничего не достанется.
И хмуро улыбнулся в свою бурую бороду.
Они быстро спустились по склону, уворачиваясь от вылетающих навстречу самшитовых стволов. И услышали, как стала меняться тональность лая гончаков: те взлаяли с отчаянной яростью, словно подавляя в себе остатки страха и делая последний бросок.
Сэндерс спрыгнул с мула, едва сдерживая вставшего на задние лапы Тигра, отстегнул поводок. Коричневая молния пролетела между деревьями, и к удавленно-визгливому лаю гончих прибавился хриплый бас.
— Ну, теперь-то уж точно достанем, — прорычал Сэндерс, вновь взгромождаясь на мула.
Уэйд уже не слышал его, он почти отпустил поводья Лавджоя, и жеребец несся, все больше опережая мула Сэндерса. «Ну и молодчина! — восхищенно подумал Уэйд. — Девять из десяти, а то и девяносто пять из сотни лошадей сейчас бы испуганно храпели, вставали на дыбы, учуяв смертельно опасный запах. Они бы шага вперед не сделали, а этот вон как летит.»
Лай уже не нарастал, он гремел на одной ноте, заполнив собой весь лес. И тут в просвете между стволов Уэйд заметил бурое длинное пятно, бросившееся сначала в одну сторону, потом переместившееся в противоположную. Он привстал на стременах, пустив Лавджоя в самый бешеный карьер, на который тот был способен в таких условиях.
И сразу же возникла небольшая полянка и полуразмытые, растянувшиеся в отчаянном беге тела гончих, и он — медведь, уже уразумевший, что не убежит от своих преследователей, обернувшийся. Уэйд очень четко рассмотрел даже оскаленную пасть и воротник из более светлой шерсти на шее. Вот медведь взмахнул лапой, и гончая, настигшая его первой, оторвалась от земли, потом кувыркнулась в воздухе, огласив лес отчаянным визгом, и шмякнулась на мокрую жухлую траву.
Уэйд тормозил бег Лавджоя, натягивая удила и пуская жеребца по пологой дуге. Боковым зрением он видел, как Тигр, словно бы по головам и спинам других собак рвется к встающему на задние лапы зверю. Остановив наконец жеребца, Уэйд вскинул ружье, но выстрелить ему не удалось: Тигр уже висел на медведе, впившись в его горло мертвой хваткой.
И тут Уэйд заметил, как Сэндерс, бросив мула, бросив дробовик, спешит к месту схватки, до которой ему было надо еще преодолеть около шестидесяти ярдов. «Он с ума сошел», — подумал было Уэйд, но тут в правой руке Сэндерса блеснуло лезвие ножа. «Все равно он безумец, — мысль Уэйда работала теперь четко, голова была на удивление ясной, свежей. — Хорошо, что я зарядил ружье пулями, а не картечью.» Он вновь стал медленно поднимать «Ремингтон» и, когда медведь, обхватив туловище пса обеими лапами, словно собирался сейчас закружиться с ним в бешеном танце, подмял его под себя, наклонив голову вбок и вперед, поймал на мушку оскаленную медвежью пасть и нажал на спуск. Медведь окаменел на мгновенье, потом удивленно задрал голову высоко вверх, словно бы позабыв о висевшем на нем враге, и Уэйд выстрелил во второй раз. Теперь медведь воздел обе лапы кверху, оставив пса, он вставал все выше и выше, словно стараясь оторваться от земли, воспарить вместе с ненавистным врагом, но вдруг завалился набок, и в этот момент его частично заслонила от Уэйда широкая кожаная спина Джереми Сэндерса.
Сэндерс сделал не менее пяти яростных, следующих друг за другом тычков — между ними почти не было промежутка во времени и в пространстве — потом отбросил свой нож, обернувшись назад и Уэйду бросились в глаза его окровавленные руки, забрызганное крупными красными каплями лицо. Дико оглянувшись еще раз по сторонам, он попытался снять с туши зверя своего Тигра. Но тот намертво сжал челюсти на горле поверженного врагами и не отпускал.
Уэйд спешился и, медленно пошел к медведю, еще не соображая толком, чего хотят Дик и Джереми. Только с его помощью удалось расцепить челюсти собаки. Из брюха Тигра вывалился клубок фиолетово-кровавых внутренностей, дымившихся на холодном воздухе, и Джереми Сэндерс дрожащими руками пытался засунуть их обратно. Позади людей сгрудились собаки, яростно лая, но все же не осмеливаясь вцепиться в тушу медведя как следует.