В трамвае Аннабел совсем заробела, Уэйд это почувствовал. Она крепко держала его за локоть, и в ее больших глазах, которыми она пугливо поводила по сторонам, отражались огни уличных фонарей, свет ресторанов, магазинов.

По правде говоря, Уэйд не был полностью уверен в том, что их пустят вот так, вдвоем. Он уже как-то был в этом отеле, но один, в одноместном номере.

Однако портье только поинтересовался их именами и, вписав мистера и миссис Гамильтон в книгу гостей, выдал им ключи.

— Что же, выходит, мы будем спать с тобой в одной комнате? — тихо спросила Аннабел, когда они поднимались по лестнице.

— Выходит, — ответил Уэйд и сам слегка заробевший от ситуации, которую он создал. Но идти на вокзал было и в самом деле поздно, а возвращать ключи портье, просто совсем неудобно, если не сказать большего. Однако Аннабел больше ни о чем не спросила.

Уэйд отпер дверь номера и впустил ее первой. А в номере и его, и Аннабел ожидал сюрприз — никогда прежде не виденные лампы. Они были гораздо меньше дуговых, напоминали по форме большую грушу с ярко горящей внутри нитью.

— Вот это да, — восхищенно сказала Аннабел. — Похоже на елочную игрушку, правда?

Уэйду всегда нравилось, что в ее характере присутствует детская непосредственность, в которой в то же время не было присущей детям агрессивности и бестактности. Ведь ребенок сейчас бы стал добиваться объяснения устройства этой чудо-лампы, а Уэйд до сих пор встречал только дуговые. Он, конечно, не слыхал о Томасе Эдисоне, несколько лет назад запатентовавшем свое изобретение — лампу накаливания. Энергичный и предприимчивый изобретатель уже успел повсюду внедрить очередное чудо цивилизации — то есть, повсюду в больших городах. Для Аннабел же, которая в основном до сих пор знала керосиновую лампу, эта и в самом деле была чем-то сродни елочной игрушке, а устройство ее мало интересовало.

— Вот, — Уэйд взял на себя роль гида, — это гардероб, здесь можно раздеться, а там ванная комната.

И опять Аннабел напомнила ему Золушку. Когда он открыл кран горячей воды, и тугая струя ударила в стенку из эмалированной жести, Аннабел сказала:

— Сюда же, наверное, галлонов двадцать воды влить можно.

— Я так полагаю, что и все сорок.

— И всю эту штуку можно наполнить только горячей водой?

— Эта штука называется ванной. Разумеется, можно наполнить и даже не один раз.

— Но ведь это же сколько дров надо, чтобы столько воды нагреть! — Золушка выглядела озадаченной.

— Здесь вода нагревается наверняка углем. Его-то нужно гораздо меньше, чем дров.

— Все равно, — она явно прикидывала, сколько сюда войдет лоханок, в которой мылась ее семья. А никель кранов и трубочек, сверкающий в лучах электрической лампочки вводил ее в состояние, близкое к состоянию транса. — Уэйд, а сколько за все это надо платить?

— Не очень много, — успокоил он ее. — Меньше доллара за день.

Она опять задумалась, и Уэйд мог быть уверен в том, что в этой прекрасной головке сейчас пробегают колонки цифр.

— Ладно, Аннабел, коль скоро мы уже здесь, давай-ка раздевайся и влезай сюда.

Он вышел, оставив ее одну. Аннабел пробыла в ванной не менее получаса. Уэйд же тем временем, поудобнее усевшись в кресло, достал толстый блокнот с карандашом на шнурке и углубился в свои расчеты.

Расчеты не утешали. Он сегодня прошелся по разным закупочным конторам, поговорил с агентами. Он полдня потратил на то, чтобы узнать, нельзя ли где выручить больше доллара за три бушеля кукурузы. Оказалось, что нельзя. Значит, и здесь, в Атланте, платят столько же, сколько и в Джонсборо, Мейконе. Если даже перестать на некоторое время выращивать хлопок, а вместо него сеять кукурузу, в чем он вот уже года два убеждал Уилла, выигрыша никакого все равно не получится. А ведь дальше будет еще хуже Что они ни делай, чего они ни сей, результат будет один и тот же. Такая уж участь всех фермеров Джорджии, Вот Энтони Фонтейн опять заезжал к своим родственникам. Да, дядя Тони преуспел. Ему и сорока еще нет, а он уже стал одним из самых богатых скотопромышленников Среднего Запада. Гоняет гурты в тысячи голов скота в Небраску и Вайоминг, там продает. Невозможно даже представить себе, сколько надо иметь денег для того, чтобы купить хотя бы сотню бычков. А Тони покупает по тысяче и больше. Отчаянная голова. Он помнит, как Тони вернулся домой впервые, когда он, Уэйд, был еще мальчишкой — весь в серебре: шпоры, отделка револьверов, пояс, даже седло, которое зачем-то таскал с собой повсюду, и то серебром отделано. Со своими кольтами Тони до сих пор не расстался. Да при его-то рискованном занятии иначе и нельзя. Ладно, ему, Уэйду, путь Тони уже, наверное, не повторить. Его удел — Тара. На нем с Уиллом тетка Сьюлин, четыре девочки. Вообще-то, если бы всю землю отдать издольщикам, Уилл бы как-то справился, но издольщики загубят землю вконец, много среди них таких лодырей и неумех, как Сэм Грант. Да и неизвестно еще, как родители Аннабел посмотрят на их отъезд отсюда. Завтра и то, наверное, с пристрастием расспросят про то, где были сегодня, да как, да что… Нет, Джим Каразерс, разумеется, и слова не скажет, а вот Рут… Вообще-то они с Аннабел смотрели уже на женитьбу, как на дело решенное.

Он прислушался к плеску воды. Аннабел что-то тихо напевала. Нет, она — просто чудо. Ко всему сонму ее достоинств надо причислить еще рачительность, выходит. Да этого и следовало ожидать. Как же ей не быть рачительной — семья вон какая, огородишко с одеяло размером, Джим с ее братьями трапперствуют. Уэйд довольно улыбнулся, вспомнив, как он отдал половину медвежьей туши Джиму — вроде как подарок будущему тестю.

Дверь ванной комнаты отворилась, на пороге стояла Аннабел. Раскрасневшаяся, с мокрыми волосами, сияющая.

— Ох, как это здорово, — сказала она. — В последний раз, наверное, такое было, когда меня крестили.

— Ну уж, — усмехнулся Уэйд. — Вода ведь тогда была холодная, да и без мыла.

— Хорошо бы вот так хоть раз в месяц, — она произнесла эти слова без всякого намека на зависть к кому-то или на сожаление о том, что она не может себе такого позволить.

«Я должен себе поклясться, сейчас же поклясться, что мои дети никогда не будут произносить подобных слов. Мои и Аннабел дети. Они не будут испытывать лишений, им будет доступно все — даже то, что доступно сейчас богатым, таким, как моя мать и Ретт Батлер.» А еще он вдруг подумал, что малышка Кэт будет жить лучше, чем Элла. Нет, так не должно быть. В его, Уэйда, силах позаботится и об Элле, ее будущем. Он теперь взрослый, почти что уже женатый мужчина.

Именно — почти что. Интересно, как Аннабел будет сейчас выходить из положения? Она же видит, что здесь всего одна кровать, хотя и большая. Говорят, муж и жена — одно целое. Но ведь я сам сейчас испытываю такое же чувство, как на недавней медвежьей охоте. Да, меня самый настоящий озноб тряс тогда, когда мы с Сэндерсом взбирались на тот пригорок. Неизведанность — вот что было тогда, вот что есть сейчас. Я же ее совсем не знаю, хотя и люблю. Интересно, изменятся ли мои чувства, когда я познаю ее? Нет, любить ее я меньше не стану, но…

— Эй, Уэйд, мы что же, будем спать в одной постели?

Вот как, в Аннабел присутствует и извечное женское коварство? Она же видела с самого начала, что здесь всего одна кровать, а делает вид, что обнаружила это с минуту назад. Значит, даже такая простая душа…

— Аннабел, это не одна постель, это одна кровать. А места тут на четверых хватит, ты же видишь.

— Вижу. Только ведь эти постели, как ты говоришь, они же рядом.

— Ладно, тогда я буду спать в кресле.

— Нет.

— Ну, тогда, значит, на полу. Здесь толстые ковры, так что мне будет удобно.

— Нет.

— Понятно, милочка. Это ты будешь спать на полу, да? — смех у него получился не совсем естественный: а во взгляде, который он поднял на нее, пожалуй, не было прежней откровенности. Но, наткнувшись на ответный взгляд, он утонул, растворился в нем. Уэйд почувствовал, на сколько же она старше его — на одну жизнь это уж наверняка. Бесконечное понимание, бесконечная доброта и терпение. «Словно я — ее ребенок», — эта мысль впервые посетила его. «Да, раньше мне этого и в голову не приходило. А все просто — ведь раньше она на меня так не смотрела. Ни одна женщина еще не смотрела на меня так. Вот это, наверное, и есть любовь.»