Их было двое. Один — высокий, с выкрашенным в темно-красный цвет добродушным лицом — держал в руках бананы и маниоковые лепешки. Второй — небольшого роста, худой, полный энергии, двигавшийся легко и грациозно, словно артист балета,— нес чашу с напитком. Увидев нас, он сделал величественный приветственный жест.

Они вышли навстречу с дарами, чтобы привлечь нас. Мы поздоровались и сели вместе перекусить.

В лице второго индейца, в его фигуре и движениях было что-то необычное. Курчавые взъерошенные волосы, четкий орлиный профиль, огромные сверкающие глаза — поэт, и все тут! Скинуть ему лет тридцать да надеть манишку с бабочкой, была бы вылитая копия Шелли в оксфордский период.

Пока мы говорили, Кваквэ — так звали нашего нового знакомого — несколько раз внимательно взглядывал на меня, наклонив голову набок. Редкий ум читался в его взоре.

Мы поднялись, и он зашагал впереди все с той же восхитительной легкостью и грацией.

Глядя, как Фоимо, Кваквэ, Фоньюве, Япумо, Икаро бегут по тропе, я остро ощутил прилив счастья.

До меня вдруг дошло, что наше посещение — радостное событие для мавайянов. И это естественно — ведь они живут в такой изоляции. Нас обольстили и вели напоказ друзьям и родным, точно бродячий цирк: белого человека и черного человека, Чарлза Тэннера, представителя еще более поразительных созданий, о которых сюда доходили самые невероятные слухи. И вот мы приближаемся к деревням мавайянов. Скоро все, о чем они знали только понаслышке, воочию предстанет перед ними! Неудивительно, что мои спутники так счастливы. Неудивительно, что они не жалели посул, чтобы убедить нас идти вперед: говорили о еде, угощении, плясках, расхваливали замечательные изделия, которые, как им казалось, должны были привлекать меня, сулили встречу с саваннами и большую-большую деревню.

Лес поредел. Низкие холмы сменились заболоченной низиной, болота — недавно засаженным полем. Вот у тропы шалаш для охотников, здесь может укрыться человек с луком и стрелой. Мы вышли к речушке и услышали вдали лай. Кваквэ предложил разбить тут лагерь. Пока мы умывались и приводили себя в порядок, а индейцы обновляли свои узоры, он пошел известить о нашем прибытии.

Там, где тропа вела в заросли, заплетенные стеблями Passiflora pedata с яркими сине-фиолетовыми цветами, нас снова встретил Кваква. Он исполнил на своей флейте приветственную мелодию, наши флейтисты ответили ему.

Мы вступили в деревню под аккомпанемент оглушительного собачьего лая.

Строения сильно отличались от тех, что мы видели раньше. Стояли они на чисто выметенной гладкой площадке, за нею начинались огороды.

На площади, тихонько переговариваясь, толпились все обитатели селения. Япумо представил меня и моих людей вождю. Я занял место рядом с вождем, после чего все мужчины, женщины и дети стали подходить здороваться; каждому я пожал руку, даже самым маленьким, облаченным лишь в алые серьги.

Наблюдая эту процедуру, я думал о том, как приветливо и сердечно мавайяны выполняют роль хозяев, принимая как друзей и равных совершенно чужих людей. Они держались естественно, непринужденно, без излишней торжественности, но с достоинством и изяществом. Трудно было представить, себе более совершенную учтивость. При виде этих опрятных, красиво раскрашенных людей я почувствовал себя бродягой — в зеленой рубахе и коротких штанах, в тапочках, бородатый.

На землю перед нами поставили четыре глазированных кувшина темно-коричневого и красного цвета с узором из черных полос и зигзагов. Сосуды пошли по кругу; я чуть не уронил первый, когда подошла моя очередь, до того он оказался тяжелым.

Сначала мы отведали густой напиток красного цвета, приготовленный из ямса. От голода у меня свело» живот: уже несколько дней я почти ничего не ел, а мяса совсем не видел. Последовали еще напитки — нечто вроде бананового сиропа, ананасовый сок и сладкая освежающая смесь тростникового сока с маниоко — вой мукой. Затем подали крепко наперченное тушеное мясо; я прилежно макал в соус маниоковые лепешки и вскоре ощутил восхитительную сытость.

Как только мы приступили к трапезе, жители деревни занялись своими делами, предоставив нам свободно ходить по селению и возвращаться, когда захочется, к мискам; старая женщина следила за тем, чтобы они не опустели.

В деревне было всего два строения. Главное, в котором жило шесть семей, — круглое, с низкой конусовидной крышей — огромная соломенная шляпа на подпорках. Очаги располагались по краям (в центре крыши не было дымохода). К дому примыкала пристройка, в которой на широких полках из жердей: сидели обезьяны и две собаки.

Видимо, люди, создавшие это открытое сооружение, чувствовали себя в большей безопасности от других людей, животных и злых духов, нежели, скажем, ваи-ваи. Впечатление это подтверждалось тем, что дом оказался необыкновенно старым. Все балки внутри были покрыты твердым блестящим слоем копоти, таким толстым, что нож не сразу добирался до древесины. По моим расчетам, дом простоял уже лет двадцать, если не все пятьдесят; вообще же прилегающая местность, судя по заброшенным полям, была заселена, возможно, уже сотни лет назад.

Второй дом, предназначенный, видимо, для гостей, был поменьше, в остальном же казался копией первого, если не считать того, что часть крыши у него была приподнята и в центре помещения получилось нечто вроде открытой веранды. Здесь работали в хорошую погоду. Рядом с небольшой прямоугольной рамой, на которой кто-то ткал из хлопчатобумажных нитей мужскую набедренную повязку, размещались приспособления для переработки маниока.

Кроме двух домов, в деревне было много шалашей. В них хранились корзины и горшки (до метра и даже более в поперечнике), а также прямоугольные рамы, на которых высыхали приготовленные для нас в огромном количестве круглые лепешки из маниока.

Индейцы накопали целые горы корней маниока, и женщины прилежно готовили еду. Трудно представить, как было открыто применение этого корнеплода, представляющего собой основной продукт питания в тропической части Южной Америки, — дело в том, что маниок сильно ядовит, его сок содержит синильную кислоту. Чтобы удалить сок, проделывают целый ряд операций. Сначала клубни размельчают в муку, которую просеивают и ссыпают в длинные плетеные мешочки. Их подвешивают на балках, в петлю на нижнем конце продевают палку и, скручивая плетенку, выжимают сок из массы. Затем почти сухую муку просеивают снова и помещают на керамические сковороды, на которых она спекается в белые лепешки. Сок же после неоднократного кипячения теряет ядовитость, и из него готовят отличную густую приправу к мясным блюдам.

Мы с Тэннером ходили по селению вместе; где бы мы ни появлялись, нас встречали дружескими улыбками. Индейцы наперебой предлагали нам те или иные предметы, убеждая взять их. Япумо поманил нас рукой, подвел к своему гамаку и достал двухметровый лук из окрашенного в розовый цвет дерева, пучок таких же длинных стрел, два браслета, трубочку для косички и колчан с отравленными наконечниками.

— Мы им явно по душе! — произнес Тэннер задумчиво. — Похоже, мы можем получить все, что захотим. Одно только осложняет дело: вдруг они попросят у нас что-нибудь, без чего нам не обойтись. Лучше спрячьте свой фотоаппарат, начальник, пока им не заинтересовались.

— А зачем ты взял трубочку для косички? — полюбопытствовал я.

Он смущенно улыбнулся.

— У нас иногда маскарад устраивают вот я ее «прицеплю, то-то смеху будет!

В голубом небе не было ни облачка, солнце стояло прямо над головой. Немного позже освещение для съемки цветных фотографий будет идеальное. Я решил возвратиться в деревню, как только разберу свои вещи в лагере у ручья; погода в последнее время стала ненадежной, и такой хороший случай мог больше не представиться.