— И ты собралась признаваться вот прямо сейчас? — насмешливо спросил Щиц, нагоняя меня на тропинке, — подсказать, какая у него койка?
— Нет, я хотела набрать лопуха для завтрашнего практикума, — невинно ответила я, — правда.
И я даже свернула на обочину и сорвала… ну, вроде бы лопух. Солнце уже почти село, и ничего толком не было видно.
Хотя для лопуха это были какие-то слишком уж большие и развесистые заросли, почти кусты.
И я не то чтобы врала… я не была уверена, зачем именно вышла. Просто… представилась возможность ускользнуть. Пока я занималась, Щиц задремал на кровати Бонни, а Бонни, которая завела дурацкую привычку писать домашние задания лежа, захрапела на моей, уткнувшись носом в мои же конспекты.
И мне вдруг стало невыносимо душно в комнате. И я вышла. И побрела…
— О-о-о, вот оно что. — протянул Щиц: не поверил, конечно, я бы себе тоже не поверила, — Я, конечно, знаю, что свойства некоторых растений усиливаются, когда собираешь их при полной луне или там на солнцестояние, но чтобы лопух посреди ночи собирать, да еще тут — это что-то новенькое. Бабушкино чутье проснулось?
— Ты знаешь мою бабушку?
— Да почитал вот про нее на досуге. А я-то все думал, и почему мне твоя фамилия так знакома. А ей названа пара алхимических законов и полтора зелья. Насчет участия в создании М-пентаграммы там ничего не было, правда, но это всегда может оказаться в разделе «и другое». У нее и так огромный список достижений, стольких пунктов достаточно и вполне можно обойтись всяких мелких дополнений вроде «подала знакомой идею для охранного символа — одного из пятидесяти уникальных охранных символов, разработанных специально для М-пентограммы».
Я кивнула, приняв к сведенью, но кое-что меня смутило. Пришлось уточнять.
— Полтора зелья?
Щиц почему-то замялся, но все-таки сказал:
— Эликсир Санданте-Дезовски.
— О, бабушка и с иностранцами работала, — кивнула я, — как интересно.
— Он был ренец в третьем поколении, — буркнул Щиц, — и вообще, неужели тебе самой не интересно? Ты ведь столько времени проводишь в библиотеке, могла бы и сама…
Мне надоело сидеть на корточках, так что я просто села на траву. Расправила платье. Хорошо, роса еще не выпала, а то бы промокла насквозь… или она по утрам выпадает? Нет, вроде два раза в сутки… В Академии я впервые оказалась к природе так близко, что могла ее потрогать.
И общипать лист лопуха, оставляя только жилки. То есть, наверное, не лопуха, но какая разница?
— Представь себе, что твоя… ну, скажем, мачеха, все время сравнивает тебя с какой-то давным-давно мертвой женщиной. Совсем мертвой. И ты ходишь ухаживать за ее могилой, и ее статуя прожигает тебя глазами, будто следит… оттуда… и есть какая-то тайна, связанная с этой женщиной, и поговаривают, что мать твоя ей не нравилась, и почему-то очень быстро заболела и померла, едва успев родить дочку. И мачеха, которая тебя воспитывает, сравнивая тебя — не находит сходства.
Быть может, я говорила все это так легко, потому что Щиц был моим фамильяром, и я подсознательно чувствовала нашу магическую связь. Или потому, что никогда раньше я такого не говорила.
Или потому, что в зарослях раскидистого, слишком большого — наверное, на магии разросшегося, лопуха я чувствовала себя спрятанной от всего остального мира, и не видела Щица, а его дыхание было не громче, чем шелест листьев, я не знаю.
— …и все время говорит, что ты похож на мать, а стоило бы больше взять от ба… да, от бабушки. Не от отца даже, от бабушки. И знаешь, что? В какой-то момент ты начинаешь отрицать, что хоть чем-то на нее можешь быть похожа. Я не хочу ничего про нее узнавать, потому что не хочу иметь с ней ничего общего, вот и все. Не хочу на нее равняться, или сравнивать себя с ней. Она уже мертва, все, что от нее осталось — слова и зелья. А я — это я, и когда я выйду замуж, у нас даже фамилии будут разные. Скорее бы.
Я перевела дух.
— Ты… ничего не понял, да? Но это сложно объяснить.
— Ничего, — Щиц похлопал меня по плечу, вставая, — я постараюсь понять. Вставай, холодно тут сидеть.
Он протянул руку.
— И ты вышла…
Я пожала плечами.
— Не за этим. Знаешь, Элий… Он… Я просто не знаю, что с ним делать, потому что мне так стыдно, и я повела себя неправильно, и, хоть я и решила, но не прямо же сейчас… Иногда ты просто недостоин кого-то, и… Думаю, с тех пор, как приехала в Академию, я чувствую себя вдвойне недостойной. Я просто… Захотела подышать воздухом, и все. И подумать. Мне немного страшно, хоть ты и говоришь, что во сне я сильнее, но…
— Хватит. — Мягко улыбнулся Щиц, — У тебя в голове путаница, скажешь, когда поймешь, что именно и кому хочешь сказать, ладно?
Он вдруг резко повернул голову. Прислушался. Отбросил мою руку, как будто это была змея шипящая.
— Ад холодный…
И заслонил лицо руками.
— Что такое? — удивилась я.
— Просто иди уже спать, — чуть резковато сказал он, раздраженно потирая согнутую шею, — и… если тебе не сложно, распутай свои мысли побыстрее. Тебя… проводить?
Я выбралась на тропинку. До общежития было идти минут десять, не больше.
— Нет, зачем? — Я обернулась, — И почему вам с Бонни не все равно? Разве это не моя проблема?
— Это станет моей проблемой, когда мне сегодня попытаются набить морду, — в сторону сказал Щиц, но я все равно расслышала: у меня всегда был даже слишком хороший слух, особенно если говорили шепотом.
— Что?
— Нет, ничего, я так. Просто не люблю все эти любовные драмы под боком. Не мое это. И тебе колдовать мешает. Я все-таки должен обеспечивать хозяйке уют и комфорт, я же фамильяр, как-никак. И если ты сейчас же не пойдешь спать, то не выспишься.
— Но…
— Мне тебя понести? Я могу. Только вот как принцессу не получится — горб мешает, а вот мешки с картошкой я только так таскаю, перекинул — и вперед.
И я смирилась с судьбой. Не знаю, почему Щиц был так против моих прогулок под луной в одиночестве… но, если подумать, это разумно, особенно когда за тобой гонится призрак. Так что он прав.
Придется лечь спать. Лучше самой пойти, чтобы не чувствовать себя потом мешком с картошкой, с Щиц станется… Но мысль о кровати внушала страх.
Вот, от чего я бежала.
Я боялась того… той, что обязательно встретит меня во сне.
Сколько бы не убеждали меня в обратном Щиц и Бонни, где-то в глубине души я отлично знала, что она во всем лучше меня.
Сильнее.
Могущественнее.
И была готова к поражению.
— Я сама дойду, — сказала я Щицу, — не беспокойся.
— Точно не хочешь прокатиться?
— Тоже мне, лошадка, — фыркнула я, — не волнуйся за меня, ладно?
— Я не думаю, что это мой выбор, — хмыкнул Щиц, — без обид.
— Никаких обид. Но мне стоит напомнить: выбор как раз-таки твой.
Он все-таки увязался вслед за мной: тонкий серпик луны наконец прорвался сквозь распухшие облака и теперь отчаянно светил нам в спину, и достаточно было посмотреть под ноги, чтобы увидеть нашу общую страшную горбатую тень. Хотела бы я встретить Щица в расцвете его сил — тогда не пришлось бы сейчас тащиться в темноте.
Он бы придумал какие-нибудь фонарики или светлячки…
Или я бы смогла их наколдовать.
Забавно выходит: связанные вот так мы слабы. Но порознь — совсем ничего не можем. Папенька меня такому никогда не учил.
Папенька всегда справлялся сам. У него не было друзей — были партнеры, были должники, были выгодные сделки, и сделки похуже; даже моя мама…
Да.
Моя мама была одной из самых удачных его сделок.
Я даже не уверена, любил ли он ее. Мне говорили то, что положено говорить маленькой девочке, множество добрых и красивых слов, но сейчас, оказавшись в Академии, так далеко от уютного родного дома, я все больше задумываюсь, какие из этих слов всего лишь удобная полуправда, а что и вовсе наглая ложь, за давностью лет ставшая частью подлинной семейной истории.
Когда я ловила ухом отголоски сплетен, я всегда думала, что это всего лишь часть глупых и скучных взрослых заморочек, и пропускала их мимо ушей.
А сейчас я, кажется, повзрослела, и очень жалею, что не вслушивалась.
— Выбор мой, — вдруг сказал Щиц после очень долгого молчания, — но если бы я вернулся в тот момент…
— Ты бы отказался?
— Нет, — вздохнул Щиц, — просто знал бы, что этот тот случай, когда даже выбор — это отсутствие выбора.