Он завидовал тем, кто не вернулся от Волги. Двадцать лет он видел свою могилу. Могила сровнялась с землей. Он знал: люди его забыли…

Он курит сигарету за сигаретой. Желтые руки сложены на коленях, глаза слезятся и смотрят под ноги. Отец чинит старую сбрую, мать месит тесто.

— Анна Александровна, вы понимаете, что произошло с вашим сыном?

— А что! Он никого не убил… Бог не всем одинаково отмерил…

У матери было семь дочерей и один сын.

Мать хотела счастья своему Кольке. И вот оно, это счастье… «Не пожелаю самому злому врагу», — говорит сын.

В семье хорошо помнят конец войны. Вернулся отец. Сын слышал: он обнимает мать, сестер. Потом все утихло, и заскрипела лестница на чердак. Обняв сына, старый солдат заплакал.

— Слезай… Люди умеют прощать…

Сын промолчал.

— Замолчи, — вмешалась мать. — Все богом дано, от судьбы не уйдешь…

Родитель бушевал с неделю, грозился сам пойти в сельсовет, но так и не хватило мужества у солдата. Смирился, спрятал в сундук медаль и стал подавать на чердак хлеб и чашку со щами.

Шестнадцать лет кормил дезертира! Взбунтовался совсем недавно:

— Что ж получается! Ты отца должен кормить, а я до сих пор ведро принимаю… Слезай!

Сын ткнул отца сапогом, и тот загремел с лестницы… А через два дня огородами к сельсовету пришел никому не знакомый человек.

— Чей, откуда?..

Молчит. Потом сказал:

— Тонких сын…

Никто не помнил сына Тонких. Потом вспомнили о могиле. Позвали мать.

— Нет, не мой. Мой умер…

Потом выяснилось: странный человек действительно Николай Тонких.

Вот и вся трагическая и жалкая судьба дезертира. Он живет теперь среди нас. Он ходит в кино и мечтает о женитьбе и сам зарабатывает свой хлеб. Он устает на работе, избегает людей. Спит он по-прежнему на чердаке: «Никак не привыкну к избе…» Вечерами, перед тем как полезть на чердак, он долго стоит во дворе, провожает закат.

Трусость в тяжкий для Родины час требует наказания. Но у кого поднялась бы сейчас рука на жалкого человека, пережившего семь тысяч дней страха, наказавшего себя сверх всякой меры. Он и теперь говорит: «Живем один раз». Но он сам понимает, как беспощадны для него эти слова. Двадцать золотых лет зачеркнуто в жизни.

И теперь что за жизнь. Не всякий подает руку. А когда идет по селу, острый слух ловит шепот:

— Дезертир…

Презрение людей — самое тяжкое наказание для человека. А живем один раз.

_{Фото автора. С. Битюг-Матреновка Воронежской области.}

_{16 сентября 1962 г.}

Этo что же за чудо! Медвежата почти в обнимку с людьми шагают по лесу, а маленький олененок пришел познакомиться с маленькой Леной.

Никаких чудес! Медвежат зовут Варька и Тяпа. Олененка зовут Орлик. В лесу под Владимиром зверята готовятся стать кинозвездами. Эта профессия дается не просто так. Надо учиться, надо быть дружелюбными и послушными. Тогда дрессировщики Ганна Ивановна, Георгий Георгиевич Шубин и Миша Симонов могут отпустить медвежат на речку купаться. А по дороге на речку можно поваляться в песке, слазить на елку, погоняться за бабочками. Правда, на пути можно встретить коров. А коровы, как известно, не умеют отличать кинозвезд от настоящих зверей. У коров наливаются кровью глаза, коровы начинают копытами рыть песок. Ну, тогда скорей к покровителям, и вот так, взявшись лапами за руки, продолжать путь.

Орлик весь в солнечных пятнах. Он, не в пример Тяпе и Варьке, застенчив и робок. Взрослых он избегает, собак боится, а к маленькой Лене, хотя и робко, но все же подходит.

Скоро мы увидим новые фильмы с лесными героями.

_{Фото автора. 30 сентября 1962 г.}

РЕПОРТАЖ ИЗ КИНОЗАЛА

Этот фильм о том, как двое встретились в космосе, о том, как Земля готовила к старту двух коммунистов, о самом старте, о четырех звездных сутках, о том, как мы ждали и как встречали звездных разведчиков в Казахстане, на Волге, на Внуковском аэродроме и у Кремлевской стены.

Как на всех премьерах, были цветы и хорошие речи. Три космонавта, как и положено героям фильма, кланялись зрителям. Сейчас они вместе со всеми в зале. Вот Попович нагнулся, что-то говорит Николаеву. Улыбаются. Кому-то помахали рукой. Ожидают, когда зажжется экран. Все-таки любопытно со стороны поглядеть на себя: каков я был там, над Землей, как шел к старту?

Я видел, как этот фильм снимался. Сейчас операторы сидят в зале в темных, торжественных пиджаках. Я видел их, запыленных, небритых, смертельно усталых, с красными от бессонницы глазами. В районе приземления режиссеры, операторы и газетчики жили единым табором. Ели на ходу, спали, положив рядом сумку с кинокамерой. С самолета — на вертолет, на машину, бегом. Минута промедления — упущены бесценные кадры. Но люди не медлили.

Перед началом сеанса Андриян Николаев сказал:

— Только что опустился, только снял скафандр. Гляжу. С неба на парашюте опустился — кто бы вы думали? — человек с кинокамерой. Умоляет надеть скафандр. Я тогда не послушался. А теперь жалею. Ведь это для вас всех, сидящих в зале, старался боевой оператор…

Да, это была настоящая боевая работа.

И не только на старте и приземлении. Объектив кинокамеры проследил для нас весь сложный путь в космос. И теперь мы еще раз всей страной, всем миром переживем у экранов тревожные и счастливые четверо суток августа.

В детстве после нового фильма хотелось кадр за кадром кому-нибудь все рассказать. Каждый фильм открывал мир для подростка. После фильма о космонавтах снова видишь себя подростком. Каждый кадр — открытие незнакомого мира. Фильм открывает двери лабораторий, институтов, фильм приводит на космодром, в дом космонавта и на берег реки, где рос космонавт.

Фильм крупным планом показывает передний край науки. Мы видим удивительные, как рисунки к фантастическим книгам, рефлекторы и антенны, огромные залы с приборами, остроумные установки в космическом центре, где космонавты проходят к старту по длинной и крутой лестнице испытаний. Чертежная доска и гимнастика, лыжи и сурдокамера, прыжки с парашютом, хоккей и полки с книгами, термокамера, катапульта, центрифуга. Об этом мире мы кое-что уже знаем. Мы уже видели «лестницу» Гагарина и Титова. Для нового фильма кинокамера искала новые точки, новые ракурсы, открывала новые институты и центры связи, центры наблюдений за космосом.

Дольше, чем в предыдущих фильмах, объектив задержался на сурдокамере. Наверное, с каждым новым полетом дольше всего космонавта будут проверять именно в этой камере. Это испытание одиночеством и тишиной. Полная тишина. Ни стука часов, ни верещанья сверчка, ни голосов, ни шагов. Весь большой мир остался за толстой стеною. Только стук сердца. И день, и два, и неделя, и больше недели. А потом вдруг сразу шум, свет! Мелькают огни: зеленые, красные, желтые, визжат сирены. Сидящие в зале вздрагивают. А он, будущий командир звездолета, спокоен. Он листает журнал в сурдокамере.

И врачи, и бесстрастная лента бумаги с километрами записей биотоков ставят оценку: годен.

По всем пунктам программы надо получить такую оценку.

* * *

Все выше и выше по лестнице испытаний ведет нас кинокамера. Одной из самых больших проблем долгого группового полета была невесомость. Характер у невесомости не из легких.

Но куда денешься? Надо искать с нею общий язык. Это значит опять тренировки, упорные, тщательно продуманные медиками. Качели, специальная физкультура, вибростенд, ротор.

Мы видим ротор. Махина из кованого металла. Пуск, и махина начинает вращаться в трех плоскостях. Это самое изощренное, какое только можно придумать, вращение. Медики довольны: космонавты даже в роторе чувствуют себя хорошо. Космонавты готовы встретиться с невесомостью. А вот она, невесомость. Ее, оказывается, можно поселить в кабине реактивного самолета. Особый летный режим, и зажигается надпись: «Невесомость». Космонавт плавает по кабине, плавают в воздухе прозрачные водяные шары, листы бумаги.