— А пингвин-то похудел, — подмигнул он на прощание.

Прошёл месяц, появился фундамент, выросли стены, оседлав которые, солдаты сколачивали крышу, считая, сколько им осталось до дембеля. Раз в неделю приезжал сержант, осматривал дом, привозил продукты, давал хлебнуть из фляги, подбадривая скорым концом службы.

— А мне уже на следующей неделе домой, — крикнул мальчишка, сидящий на крыше.

— Достроишь — поедешь, — отмахнулся сержант.

— Но как же? — удивился он.

— Достроишь — поедешь, — с нажимом повторил сержант.

На сдачу работы нагрянул командир части. Он обходил дом со всех сторон, стучал по стенам, осматривал изнутри.

— Молодцы, ребята, настоящая бригада!

Солдаты расправили плечи.

— Теперь поедете в другой город, моему другу сделаете такой же. Он заплатит.

— Домой пора, — почесал затылок один из солдат. — Уже задержались.

Командир подошёл к нему, положив тяжёлую руку на плечо:

— Откуда сам?

— Из-под Пскова, из деревни.

— Ну, и что ты там забыл? Приедешь, что будешь делать?

Солдат растерялся, оглядываясь на товарищей.

— Чего, деньги не нужны? Сказали же, что заплатит! — выкрикнул сержант.

Пингвин, набрав воздух, вышел вперёд.

— И мне пора. У себя буду строить. Отец поможет.

Командир сжал губы, поигрывая желваками, и под его взглядом парнишка стал ещё меньше.

— Тебе было сказано на полметра вытянуться. Не вытянулся? Служи дальше! — развернувшись, командир прошагал к машине. — Нечего разговаривать, грузи их.

Ехали несколько часов, пытаясь угадать, в каком направлении удаляются от городка, молчали, таращась друг на друга, и когда машина подпрыгивала на ухабах, солдаты подпрыгивали в кузове, словно мячики.

— Попытка побега — дезертирство, — пролаял сержант. — И, прощай, мамка!..

— Но мы же отслужили, — заскулили солдаты. — Нас родители будут искать.

— Мы им уже позвонили, сказали, что их сынки в дисбате, — ухмыльнулся сержант, прощаясь.

Друг командира части оказался местным чиновником, которого солдаты ни разу не видели. Дачу строили для сына, рядом с участком, на котором высился добротный дом отца. Солдат поселили в сарае, поставив раскладушки, которые среди ночи падали на подкосившихся ножках, так что мальчишки просыпались под утро на полу.

— Солдаты строили, — со знанием дела сказал один, погладив стены.

— Ничего, когда ихним детям достроим, у них уже и внуки подрастут, — скидывая сапоги, сплюнул пскович. — Без работы не останемся.

Жена хозяина, рано постаревшая женщина с седыми, собранными в пучок волосами, приносила им горячие пироги, которые заворачивала в полотенце, чтобы не остыли.

— Худые вы какие, — качала она головой и семенила по двору за добавкой, поправляя выбившиеся волосы.

Женщина любила сидеть на раскладном стуле, слушая их споры, напоминавшие о детстве, прошедшем в военном городке, где служил отец. Разглядывая на просвет драную форму, приносила обноски сына, которые болтались на солдатах, как мешок на палке.

— Пироги с мясом, — улыбалась она, глядя, как нетерпеливо топчутся мальчишки, — а один — с перцем.

— С перцем?!

— Да, с чёрным перцем. На счастье. Кому попадётся, тот должен съесть его — и будет счастливым. Такая примета.

— Тоже мне, счастье, полный рот перца, — ворчал пскович, а сам ревниво смотрел, не попался ли кому-нибудь «счастливый» пирожок.

Пингвин, выкатив глаза, заголосил, и женщина захлопала в ладоши.

— Вот и счастливчик! Ешь всё, счастье нельзя выплёвывать!

Собрав тарелки, женщина отправилась домой, а пскович нагнал её у забора.

— Тётенька, а можно, я от вас домой позвоню?

Но её добрые глаза стали маленькими и острыми, как перец:

— Не положено, — отрезала она голосом командира части.

А когда строительство дома было закончено, за солдатами вновь приехал сержант на стареньком, сердито кашляющем грузовике. Женщина, перекрестив ребят на дорогу, сунула им пакет пирожков, а потом долго смотрела вслед отъезжающей машине, опершись на калитку.

— Ещё один домик — и к мамкам! — крикнул из кабины сержант. — Кто вы были до армии? Сопляки! Бездари! А теперь у вас специальность, вернётесь домой, пойдёте на стройку, такие деньжищи будете заколачивать — ух! Последний домик остался.

Но когда машина притормозила на повороте, Пингвин, перескочив через борт, кинулся в лес, не разбирая дороги.

— Куда, стой! — кричал сержант, но солдата и след простыл.

Он не рискнул искать его в лесу, боясь, что разбегутся и остальные, а, вернувшись в часть, отправил на поиски дезертира солдат с собаками. Пингвина искали несколько дней, пока лохматая овчарка, захлёбываясь лаем, не бросилась к дереву, на котором он висел, удавившись на ремне.

Приехавший за гробом отец, такой же низкорослый и толстый, не увидел, как похудел и вытянулся его сын. Деревянный, необитый гроб был заколочен, и он водил шершавыми руками по крышке, словно пытался ладонями разглядеть сына. Командир части, откашлявшись, выразил соболезнования, а сержант выдал вещи, пропахшие лесом и смертью.

Отец крутился вокруг части, собирая намёки и недомолвки, из которых складывалась жизнь сына в армии, а когда понял, что случилось, подкараулил командира части, сжимая кулаки. Но тот, глядя сверху вниз на коротышку, показал в сторону морга, где стоял гроб с сыном:

— Забирай его и вали отсюда! Вернёшься, здесь же и останешься.

Плюща носы о стекло, солдаты прилипли к окнам казармы, а когда командир задрал голову, отпрянули в разные стороны, словно он мог запомнить их лица.

Санитары погрузили гроб на крышу старенькой машины, которая стала похожа на согнутого раба, несущего на спине неподъёмную плиту, и отец повёз сына домой, всю дорогу разговаривая с ним, как будто он мог его услышать.

В комнате Лютого всё было вверх дном: кругом валялась одежда, мятые бумаги и чертежи, книги были выброшены с полок, словно птицы из гнезда, а матрас со вспоротым пузом распластался на полу. Широкоплечий парень сосредоточенно листал телефонную книгу, а Саам, сутулясь на табуретке, курил, смахивая пепел на пол.

— Может, это вообще не он был? — спросила Лютая, устало прислонившись к двери. Она была растрёпанная, под глазами синели бессонные ночи.

Саам затушил окурок о подошву и, оглядевшись, бросил в угол.

— Ну, уж остальных — точно не он! — покачала женщина головой.

— А кто? — флегматично спросил бандит, разглядывая ногти.

Лютая подошла ближе, нервно теребя пояс халата.

— Да он же тряпка, им полы можно вытирать, собственной тени боится и спит с ночником!

— Твоя дочь видела, как он стрелял?

— Она уже сама не понимает, видела она это или нет. Иногда ей кажется.

Переглянувшись, Саам с помощником расхохотались.

— Ну, я-то своим глазам верю! — ухмыльнулся Саам, разглядывая Лютую. — И если я видел, как стрелял твой муженёк, никто меня не убедит, что Могила сам застрелился!

Дочь Лютого, прильнув к двери, притаилась в ванной. Услышав тяжёлые шаги бандитов, она осторожно набросила крючок. Сидя в темноте, Василиса слушала, как у соседей шумит вода, и снова перебирала в памяти события того вечера. Вначале она знала, что отец убил Могилу, ведь всё случилось на её глазах. Но потом появились сомнения, подтачивающие память, как вода камень, и ей стало мерещиться, что отец не стрелял, или стрелял, но не попал, что был ещё второй выстрел, и третий.

— Как только проявится, сразу звони! — пролаял напоследок Саам. — Не забывай, что он опасен!

— А что ты с ним сделаешь? — спросила Лютая, и Василиса, зажав рот ладонью, затаила дыхание.

Но Саам не ответил, и по его многозначительному молчанию Василиса поняла, что отец не вернётся.

Закрыв за бандитами дверь, Лютая прошла на кухню, достала из буфета початую бутылку и, щедро плеснув в кружку, выпила одним глотком. Кусая губы, она вспоминала, как Лютый, напившись, ввалился к ней в комнату среди ночи. Она уже спала, и муж долго шарил по стене, пока не нашёл выключатель.